– Молодец, Марк, победил сильнейший, блин!
– Майки, чё за хуйня, за ково ты торговался?
– Прости, кор, пора линять, – улыбается Майки, уступая дорогу Фрэнку Бегби, и быстро выходит, набирая Больного.
Рентон собирается пойти следом, но ему преграждают путь другие участники, осыпая поздравлениями. Он смотрит на головы, и на секунду ему кажется, что Больной ухмыляется. Рентона по-прежнему тянет к выходу, но его останавливает Франко, который пожимает ему руку:
– Поздравляю.
– Спасибо… А с какого хуя Форри торговался?
– Я такой же, как ты, с панталыку сбитый.
– А кто был другой покупщик?
– Его фамилия Страуд. Он работает на этого парня Вилльерса, крупного коллекционера. Наверно, вышел за условленный предел и пытался дозвониться этому парню, чтобы повысить ставку. Но победил ты.
– Угу, ну да, а от имени кого выступал Форрестер?
– Того, кто меня любит и желает мне кучу денег. В Эдинбурге таких с гулькин хрен! – смеется Франко, глядя на Рентона, а потом задумывается. – Или…
– …какого-то пиздюка, чё ненавидит меня и хочет, чёбы я разорился. Этот список слегка подлиннее… – Рентон медленно, тяжело выдыхает, снова смотрит на четыре головы, останавливает взгляд на одной. – Больной – единственный пиздюк, который был в курсах за то, как мне хотелось купить эти головы. Я тока так мог с тобой ращитаться.
Фрэнк Бегби пожимает плечами.
– Ну, ты получил, чё хотел. «Литские бошки». Очень рад за тебя, – говорит он, плотно сжимая губы. – А теперь, если больше ничего…
– Может, хоть спасибо скажешь?
К удивлению Рентона, с лица Франко сползает живость, а в глубине глаз словно кристаллизуется мрачная мысль:
– Я передумал. Хочу свои ебаные бабки обратно. Ну, те пятнадцать кусков.
– Но… я ж… – Рентон заикается в недоумении. – Я ж на мели! Я в разы переплатил за эти бошки! Я ж так с тобой ращитался!
– Ты купил произведения искусства, – говорит Франко очень медленно и размеренно. – Хозяин – барин. А теперь я хочу свои деньги обратно. Деньги с той продажи наркотиков.
– Но у меня ж их нету, нахуй! Больше уже нету! После того как я спустил все на… – Он смотрит на головы и еле сдерживается, чтобы не сказать: «Эту кучу ебаной хуйни». – После того как купил эти бошки!
– Мдя, блядская непруха у тебя, да ж?
Рентон не верит своим ушам:
– Но мы ж снова друганы, Франко, в Лос-Анджелесе… Финал Кубка… у нас был сближающий опыт… мы вчетвером… ДМТ… – лопочет он, глядя в глаза насекомого, в которых нет ничего, кроме хладнокровного коварства.
– До сих пор торчишь, блядь, да ж, братан? – Невозмутимый Франко Бегби почти ухмыляется в лицо ошарашенному Рентону. – В правилах продажи оговорено, чё головы будут предоставлены покупателю после выставки на следущей неделе. Кароч, дай знать Мартину, куда их тибе отправить, – он кивает на своего агента, – и он все устроит. Прям щас мы зарезервировали малой столик для обеда в «Кафе рояль». Я б тибя пригласил, но давай оставим все на деловой основе, пока не вернешь бабки, которые мине должный. Тада до встречи, – улыбается он, поворачиваясь к подошедшему агенту и давая ему пять.
Рентон как во сне выходит и движется по Уок. К нему подъезжает инвалидный электроскутер. В корзине спереди сидит песик. За рулем – Спад Мёрфи.
– Какого хуя…
– Зыко, да ж, котан? «Прайд кольт делюкс». До восемь миль в час. Взял иво в собесе напрокат. Катил по городу в гостиницу, чёбы тибя увидеть. – Спад протягивает Рентону бомбер «Хуго Босс». – Забыл на больничке, када миня туда привозил.
– Спасибо… – Рентон берет куртку и смотрит на итальянское кафе через дорогу. – Малехо почифирим, кор?
28Бегби – История искусства
Пиздюк стоит перед большим серым мраморным камином. Он подымает брови, потом чарку и на миня сморит. Мелани сидит возле миня в светло-коричневом платье с вырезом на спине, надушенная приятным парфюмом с ароматом лаванды.
– Весьма успешный аукцион, – грит нам Иэн Уилки, известный живописец с Глазго, ныне «сосланный» в Новый город, как этот пиздюк выражается.
Его жена Наташа, с такими формами, чё буквально вываливаются с короткого черного вечернего платья, малехо мине улыбается. Секс-бомба доливает в мою чарку «сан-пеллегрино». Они дружбаны Мел из арт-среды, и малехо напрягаться надо. Лучше б я в боксерском клубе с пацанами был… хотя, может, и не. Это все мифы, чё ты попадаешь в новый мир, када оставляешь старой. Обычно попадаешь в ебаное чистилище.
Скучаю за своей мастерской, за делом своим. Вся эта хуйня с выставками и аукционами и званые ужины мине мозг выносят. Я просто хочу работать над своими картинами и скульптурами и зависать с Мелани и бебиками. Гулять по пляжу, пикнички, вся фигня вот эта. Малая Ева – умора просто. Такое чудит, чё я угораю. Грейс тож, но она больше на мать похожая. Када все пиздатое, мою работу и моих девочек, – када это у миня отбирают, тада миня опять старая развлекуха манит. Чуйствую тягу въебать какому-нить пиздюку.
Этот пацик Уилки распизделся за то, как иму надо вбухивать, нажираться в говно, чёбы в творчестве сибя выразить. Это закамуфлированная подначка, чё я тут, мол, один трезвенник: ежу понятно. Наташа доливает мине в чарку минеральной воды с газом. Если б в этой чарке алкашка была, ее мужик был бы уже на Королевской больничке: загорелую хрумкалку иму б там, нахуй, вправляли.
– Мне больше нравится жизнь без алкоголя, – лыблюсь иму, – он меня уводит в такие места, куда я не хочу попадать.
Наташа опять скалится. Я в курсах, чё мог бы вдуть ей невкипиш. Такой уж это народ. Могила исправит. Меня она так и видит: дикий, неприрученный Фрэнк Бегби, мужик, блядь, чё надо, а не пидарковатый «плохиш» шотландского искусства – титул, которым награждают этого позера. Ну или награждали. Пока не появился я. Щас он вовсю пытается закадыками заделаться.
– Что-то у нас выпивка кончается, – Уилки такой, допивая остатки вайна.
– Я сгоняю за парой бутылок, – говорю им. – Достану годный продукт: щас я неплохо в винишке шарю, Мел всида миня посылает, – подмигую ей.
Кароч, срываюсь в винный. Понтовитый такой, блядь, магаз в подвале. Выбираю какое-то каберне «Напа-вэлли», чё вполне дорогим выглядит, ну и Мел с дружбанами пьют иво в Калифорнии. Пока еще снутри ращитуюсь, слышу какой-то шухер с улицы. Расплачуюсь и шустренько выбираюся наружу по ступенькам, на темную дорогу, и вижу, как двое молодых пациков, двадцать с чем-то, варежки друг на друга открыли. Один парень орет:
– Я до тибя доберусь, сука, в любой момент! Думаешь, я тибя зассал?
Другой пацанчик, походу, спокойней, адекватней и чутка не такой бухой.
– Ну тада пошли он туда, – и в малой проулочек тыкает. Они сруливают, а я думаю: «Да, пиздец красава… две мясистые мухи прямо к пауку в гостиную, нахуй, залетели».
Иду за ими следом, ну и, само собой, они мутузятся, а потом тот пацик, чё не такой бухой, крикливого на лопатки ложит. Садится сверху и пиздит иво со всей дури, по таблу хуярит. Крикливый клешни задирает и верещит:
– ОТПУСТИ МИНЯ НАХУЙ, Я ТИБЯ УБЬЮ, ПИЗДЮК!
Приставляю сумку с вайном до стеночки и встаю прямо за ими.
– Хули иму тибя отпускать, если ты убить иво собрался, припездол.
Тот, чё потрезвее, оборачуется, сморит на миня и такой:
– А тибя ебет? Вали нахуй, или тож отхватишь!
Скалюся иму и вижу, как пиздюк меняется в лице, када прохожу мимо ниво и с носока иво лежачему дружбану прямо по щам. Парень взвизгует. Другой тут же спрыгует с ниво, вскакует на ноги и готовится со мной пиздиться.
– Хули ты, блядь, творишь? Это ж не твое…
Я иму ногой по мудям красаву, и пиздюк взвывает. Сгинается пополам и пытается уползти с темного проулка обратно на освещенную улицу.
– Хренушки, никуда ты не пойдешь… – и цапаю иво за хайра и подтягую к уложенному на брущатку пиздюку. – Извинися перед своим друганом.
– Но ты ж… ты ж иво в лицо пнул!
Хуярю пиздюка бошкой об стенку, еще раз, и после второго удара бошка у ниво трескается.
– Извинися.
Он, походу, пиздец ужратый, и я выкручую иму хайра в сторону, чёбы кровянка мине на прикид не попала.
– Даррен… прости, братан, – стонет.
Этот парень Даррен пытается встать, об стенку подтягиваясь.
– Чё за расклад, нах?
– Ебни пиздюка по щачлу, – говорю иму, не отпуская хайра другого пацика.
– Не-а…
Снова хуярю другого парня бошкой об стенку. Пиздюк очкует. Умоляет парня, которого всего минуту назад пиздил:
– Ох… вдарь, Даррен… просто вдарь!
Этот парень Даррен стоит как неродной. На переулок оглядуется.
– Даж не думай съебать, – предупреждаю придурка. – Бей пиздюка!
– Вдарь! Просто вдарь, и уйдем уже отсудова! – второй умоляет.
Этот кент Даррен тузит своего дружбана. Ну, так себе накердыш. Выступаю вперед и этого парня Даррена по щачлу хукаю. Красава: на жопу валится.
– Вставай! Встань и врежь иму, даун ебучий!
Даррен вставает на ноги. Он рюмит, и хрумкалка вся распухла. Другой парень как осиновый, блядь, лист дрожит, а я так же крепко иво за хайра держу.
Смарю на этого парня Даррена:
– Давай, пиздюк, мы чё тут, всю ночь торчать, нахуй, будем? – Этот парень Даррен сморит на своего дружбана весь такой смурной и виноватый. – Не тяни резину, у миня уже терпение, нахуй, лопается!
Ослабляю хватку, и этот кент Даррен приходует своего дружбана уже по-взрослому, нехило другого по щам гасит. Выскакиваю вперед и навешую пиздюлину этому говнюку Даррену, тот мешком рядом со своим дружбаном падает. С носока обоим пиздюкам.
– А ну обратно встали, пидарасы ебаные!
Тут же думаю, чё не надо было этого говорить: это ж можно истолковать как гомофобию. Но щас на всю эту лабуду нету времени. Стопицот голубых друзей в Калифорнии, но туточки к старым дурным привычкам возвращаешься, без балды.
Они валяются и стонут, пасти порванные, и замечаю, как второй искровененными, запекшимися буркалами на этого Даррена поглядывает.