Она запинается, када нервно подходит молодая девица с чаем и сконами, чё я заказывал, и ставит их на стол. Улыбаюсь ей и ловлю осуждающий взгляд директрисы, которая сморит на миня, кабута я собираюсь выгнать девчонку на панель.
Как тока она уходит, Викки продолжает:
– Мы с Домиником не встречались официально, но ты знаешь, что… и он не предохранялся…
«Блядь… Просто не верится… Только не Викки, только не моя английская роза… моя английская роза с Национальной галереей…»
– …Ты был далеко, и мы с тобой не обсуждали, типа не решили, к чему все это движется. – Она глядит уныло. – Я чувствовала флюиды, но опасалась, что слишком самонадеянна…
«Нихуя себе, блин, какого хуя…» Кафешка такая пугающе английская – с этими шторами, нагромождением псевдодеревенских поделок, изысканными чашками и блюдцами из костяного фарфора. Мы с Викки – кабута две палочки семтекса на декоративном противне.
– Нам, вообще-то, не обязательно щас про это, милая, – говорю ей, хотя знаю, чё она не смогла б остановиться, даж если б хотела.
Викки качает головой и натянуто улыбается, в натуре не слыша моего замечания.
– Так или иначе, он заразил меня кое-чем, привез подарочек из Таиланда… – Она поднимает взгляд.
Ей так трудно за это говорить. Кошмар видеть ее такой, но если б она тока знала, как мине еще и радостно это слышать: я ж щитал, чё это я наградил подарочком ее.
– Это, вообще-то, было перед тем, как мы с тобой, собственно… в общем, у нас что-то было. – Она кусает нижнюю губу. – Я не знала, Марк. Я же тебя заразила, да? Заразила. Мне так жаль.
Придвигаю свой стул к Виктории, притягиваю ее к сибе и обымаю за плечи:
– В жизни всяко бывает, зая. Сгонял к врачу, недельку на антибиотиках посидел, и все прошло. Мелочи жизни.
– Я первый раз в жизни подцепила ЗППП. Честно, – говорит она, сморит на меня огромными шарами и в буквальном смысле прижимает ладонь к сердцу.
– К сожалению, не могу сказать того же о себе, – признаюсь, – хотя это и было давно. Но, я ж говорю, дело житейское. И я не можу тебя обвинять, чё ты встречалась с кем-то еще. Када чувства становятся настолько глубокими, мине инстинктивно хочется бежать.
– Ты говорил, что довольно долго был с этой женщиной, Кэтрин. Возможно, ты не так сильно боишься ответственности, как тебе кажется, – великодушно говорит она.
– Это были эмоционально стерильные отношения, и, видать, тада это миня устраивало, – говорю ей, поглядывая на директрису, которая смотрит на меня, как на ротвейлера, чё нагадил на лужайку в ее деревенском саду. – Потом появился Алекс, и у него были определенные потребности, в общем, я чересчур задержался, пытаяся наладить отношения.
– Ну нельзя же быть настолько милым… В смысле, ты награждаешь чела венерической болячкой, а он говорит, что это мелочи жизни… но я знаю, что это не так. Я знаю, что поэтому ты и не выходил на связь.
– Нет… я тоже кое с кем встречался, – признаю. – Из прошлой жизни. Ничего серьезного, и, как ты говоришь, условия мы ведь так и не определили, но я думал, что это я заразил тибя.
– Господи, ну мы и парочка, – выдыхает она с каким-то облегчением. Интересно, верит она мне или считает, чё я просто выдумываю, чёбы ей спокойней было? – Откуда ты… это что, Уиллоу… а она знает о ЗППП?
– Уиллоу, да, но за деву Лорелею[71] она не в курсах. Говорю ж, дело житейское. Просто дибильное малое ЧП. Твоя сеструха, милая… вот что действительно важно. Мне так жаль. – Сжимаю Викторию крепче. Потом миня всего резко встряхивает, када в мои мысли вторгаются Марианна и Эмили, и мои пальцы до боли переплетаются с ее пальцами.
– Ты и правда хороший парень, Марк, – говорит Викки, вырывая миня с моего пульсирующего ангста.
Это ебаные американские горки. Даж говорить не можу. Я думал, с возрастом все становится проще. Хуя с два.
Ее большие затравленные голубые глаза. Охота в них утонуть. Почти не реагирую на самый херовый комплимент, чё можно сделать такому, как я: «хороший парень». Для моих литских хлопалок это всегда звучало как эвфемизм к слову «слабачок», хоть она и не это имела в виду. Иногда надо пройти мимо самого сибя. Мимо всех голосов, чё всида слышал у сибя в бошке. Всей хуйни, которой позволял тибя характеризовать, – необразованности, уверенности, скрытности. Потому как все это – ебаное фуфло. Ты всего-навсего незавершенка, пока не наступит день, када ты выпадешь с этого мира в страну джинс мертвых торчков.
– Я люблю тебя.
Викки приподнимает голову и смотрит на меня, сквозь ее слезы прорываются радость и боль. В одной ноздре лопается пузырь из соплей. Передаю ей салфетку.
– Ох, Марк, спасибо, что сказал первым! Мне так хотелось с тобой увидеться. Я люблю тебя до усеру и уж думала, что все профукала!
Я нихуя не умею принимать похвалу, а это уже перебор. Отвечаю с юмором, чёбы уменьшить невыносимое напряжение и щемящий восторг внутри:
– Если ты по поводу своего носа, то да, как раз профукала. А если имеешь в виду нас с тобой, боюсь, так просто тибе не отделаться.
Викки прижимает свое красивое, раскрасневшееся, зареванное лицо к моему, и ее губы осыпают меня испепеляющими душу поцелуями. Чувствую вкус соленых выделений с ее клюва, стекающих нам на губы, и балдею. Мы сидим там целую вечность, не обращая внимания даж на явно приглядывающуюся к нам директрису, и говорим о сестре Викки. Ханна погибла в автоаварии в Дубае, куда приехала в отпуск (она работала в организации помощи странам Африки). У водителя машины на встречке остановилось сердце, он не справился с управлением и столкнулся с ней лоб в лоб. Она умерла мгновенно, а его по иронии судьбы откачали – выжил и отделался легкими травмами. Викки смотрит на свои часы, и чувствуется, чё она долго это откладывала.
– Нам пора выдвигаться в крематорий, – говорит она.
Плачý молодой девице, оставляя солидные чаевые. Она признательно улыбается, а директриса в тэтчеровском унынии провожает нас глазами. Выйдя на улицу, идем через Королевские сады, по поросшим травой берегам реки Эйвон.
– А тут клево. Жалко, нету время посмареть Старой Сарум и Стоунхендж.
– Милый, придется нам продолжить наш роман в Л.-А., а то у тебя акцент стал таким сильным, что я тебя почти не понимаю. – Она смеется, и моя душа загорается.
– Что, правда? Последнее время часто ездил повидаться со старыми приятелями.
– Мне страшно встречаться со своими – они же и с Ханной дружили.
Ё-мое, жалко, чё не могу забрать ее боль, но это ж у миня проснулся нарциссический элемент любви. Нельзя взять чужую боль на сибя. Можно тока быть рядом.
Хоть и бестактно так говорить, но крематорий в Солсбери, с большими шахматными клетками на стенах главного здания и башни, самый клевый с тех, чё я видел. Пока друзья и родственники соболезнуют друг другу, оставляю Викки наедине с ее унылыми встречающе-сопровождающими обязанностями. Заметив, чё я любуюсь архитектурой, работник поясняет, что здание спроектировали скандинавы. Мине оно кажется не угрюмым, а духоподъемным и напоминает за трипы под ДМТ, типа стартовой площадки для запуска в мир иной. Несмотря на это, похороны говенные, как и всякая преждевременная смерть молодого человека. Ясное дело, я был не в курсах за Ханну, но проявления реального горя и страданий доказывают, чё она была потрясная и все ее любили. Все говорят о работе Ханны в Добровольной заморской службе, которая привела к этой истории с НПО в Эфиопии и Судане, а потом к работе в правозащитной благотворительной организации, расквартированной в Лондоне. Полный мудозвон, никогда в жизни ничего не сделавший для других, тем более для чужих людей, назвал бы ее доброхоткой.
– Хорошо было бы с ней познакомиться. Я типа жалею, что мы не знали друг друга, – говорю Викки.
Вместо этого знакомлюсь с оставшейся родней и друзьями Виктории. Потускневший огонь жизни в глазах ее мамы и папы стал пепельно-бледным, из них выдрали буквально всё, и они явно сломлены. Я потерял двух братьев и маманю, но все равно мине кажется, это не дает представления о том, какой путь им придется пройти, чёбы вернуться хоть к какой-то нормальной жизни. Викки помогает, и они липнут к ней как банный лист. Они замечают связь между нами и, походу, не сказать чё ей не рады. Небось хотели бы, чёбы я был чутка помоложе. Кто спорит, я б тоже не отказался.
Похороны всегда напоминают мине о людях, которых я знаю. Чё я должен уделять им больше время. Буквально через пару минут это решение проходит проверку, када снова включаю свой телефон после службы в зале прощания. Перечитываю тот старый мейл от Виктории. Она не бросала миня, а предполагала, чё я брошу ее, потому что она миня заразила. Потом вижу три пропущенных звонка с эдинбургского городского номера. Первая мысль: батя. Он здоровый, но уже не молодой. Все так быстро меняется. Када снова появляется тот же номер, отвечаю, глядя, как Викки и ее родители пожимают руки уходящим.
– Марк, это Элисон. Элисон Лозинска.
– Я тебя знаю, Эли. Узнал по голосу. Ты как?
– Хорошо. Но тут с Дэнни…
– Спад? Как он?
– Его не стало, Марк. Умер сегодня утром.
«Сука.
Спада больше нет.
Нет моего вечно сопливого старого товарища по несчастью… Берлин… Какого хуя…»
Такое чувство, кабута рассыпаюсь внутри на кусочки. Не верю ни единому слову. Не принимаю этого, нахуй.
– Но… он же поправлялся…
– Сердце. Сказали, ослабло из-за интоксикации, после донации почки.
– Но… ох, блядь… как ваш сын, – в голове всплывает его имя, – как Энди?
– Ужасно, Марк… считает, что должен был больше помогать папе.
– Ну не мог же он Спада усыновить, Эли, он не виноват.
Эли так долго молчит, что я уже думаю, не положила ли она трубку. Когда собираюсь что-то сказать, снова слышится ее голос:
– Я рада только, что Дэнни сделал хоть чё-то хорошее в своей жизни – пожертвовал почкой, чёбы того бебика спасти.