[2] Висконти. Три года в Милане была республика, затем власть захватил зять последнего Висконти кондотьер[3] Франческо Сфорца, присвоивший себе титул герцога Миланского. Сфорца – идеал воина эпохи Возрождения: атлетически сложенный, красивый, храбрый. Никто не мог превзойти его в рукопашной схватке, верховой езде, фехтовании. Он разделял со своими солдатами трудности походной жизни, славился как прекрасный военачальник и дипломат.
Милан. Большая больница (Ospedale Maggiore)
По мнению большинства историков, правление первого Сфорца было таким же успешным, как и его походы. Он организовал общественные работы, укрепил ирригационную систему Ломбардии, под его покровительством архитектор и скульптор Антонио Филарете построил Ospedale Maggiore – Большую больницу. Он поощрял науки, искусства и ремесла; пригласил в Милан известных гуманистов, побудил Винченцо Фоппа открыть в городе знаменитую впоследствии художественную школу; при нем на всю Европу гремела слава миланских оружейников. По приказу герцога архитектор Аристотель Фиораванти, будущий строитель Успенского собора в Московском Кремле, начал сооружать Castello Sforzzesco – Миланский замок, высокие и толстые стены которого, укрепленны частыми контрфорсами,[4] тянулись на шесть с половиной миль.
Милан. Кастелло Сфорцеско (Castello Sforzzesco)
После смерти Франческо в 1466 году власть перешла к его сыну Галеаццо Марии пьянице, развратнику и убийце, который в 1476 году был заколот тремя юношами в миланской церкви Св. Стефана. Наследнику второго Сфорца было в то время всего семь лет, и вместо него начал править его дядя Лодовико, четвертый сын Франческо, прозванный Моро[5] за то, что был черноволос и темноглаз. Лодовико – один из образованнейших людей Италии того времени, хитроумный дипломат, покровитель искусств и наук. При нем могущество Милана достигло наивысшего уровня, но сам Моро стал жертвой собственных политических интриг, способствовавших началу так называемых «итальянских войн», и умер в 1508 году пленником во Франции. В 1494–1535 годах Милан превратился в арену боевых действий между французами и испанцами. Герцоги Сфорца переходили то на одну, то на другую сторону и, в конце концов, потеряли город, который был присоединен к владениям Карла V. Отныне судьбой миланцев распоряжались вице-короли – правители, которых назначал испанский император. Но Милан – это не только могущество и богатство, это еще и красота. Этот город всегда славился своей архитектурой: в конце XV века Пьетро Антонио Солари и Джованни Антонио Амадео украшали его здания пленительными мраморными и терракотовыми рельефами, во второй половине XVI века здесь творил гениальный Браманте. Великий француз Анри Бейль, больше известный под своим литературным именем Стендаль, писал «о естественности в обращении, доброте и величайшем искусстве быть счастливым, которое здесь столь широко распространено». Влюбленный в этот город, он пожелал в собственной эпитафии назвать себя «Арриго Бейлем, Миланцем».
Считалось, что младенцу, выжившему при тяжелых родах, суждена долгая жизнь. К тому же все Кардано и Микери отличались долголетием. Но Джироламо как будто не желал следовать этому обычаю. Ему не исполнилось и месяца, как от чумы умерла его первая кормилица, а у самого младенца на лице появились пять нарывов, которые затем превратились в оспины. Пока подыскивали новую кормилицу, мальчика взяла к себе мать, продолжавшая жить в доме деи Рести. Тридцатичетырехлетняя Клара, дочь математика Джакомо Микери, «была вспыльчива, обладала хорошей памятью и даровитостью, была невысокого роста, скорее тучная, и отличалась благочестием», что, как мы видим, не помешало ей иметь внебрачного ребенка. Когда Джироламо было чуть больше месяца, дети Клары от брака с неким Антонио Альберио – два сына и дочь – умерли от чумы в Милане.
Новая кормилица была найдена в Мойраго, местечке, расположенном в семи милях от Милана. Чтобы обезопасить мальчика от «черной смерти», его искупали в уксусе и еще мокрого после ванны увезли из города. Но в Мойраго он стал быстро худеть, животик его вздулся и стал твердым, как барабан. Мальчика передали следующей кормилице. Там он прижился и провел несколько лет – ребенка отняли от груди лишь на третьем году жизни. Когда Джироламо исполнилось четыре года, мать забрала его в Милан. Здесь она поселилась с сыном и сестрой Маргеритой в доме на Песчаной улице, который снял для них престарелый Фацио, не пожелавший, однако, обвенчаться с Кларой и жить с ними. Джироламо не раз слышал жалобы матери на горькую судьбу. Да и сам он, noto, незаконнорожденный, значительно чаще встречался в детстве с розгой, чем с лаской. Его часто и без причины пороли – и мать, для которой он был обузой и позором, и отец, который, хотя и не жил с семьей, но считал своим долгом принимать участие в наказаниях сына, и тетка, которая, как писал потом Кардано, «казалось, совсем была лишена желчного пузыря», ибо всю свою желчь изливала на несчастного ребенка. После побоев Джироламо обычно заболевал, и первые годы сознательной жизни остались в его памяти временем страха и боли.
Когда мальчику исполнилось семь лет, родители отказались от телесных наказаний. Может быть, они приняли такое решение по совету доктора Лаццаро Санчино, в дом которого на улице Майнов Фацио перевез семью. В доме Санчино мальчик обрел, наконец, некоторую видимость семейного очага, так как Фацио решил поселиться под одной крышей с Кларой, впрочем, так и не вступив с ней в брак.
Одна из старейших построек Милана – базилика Св. Лаврентия
Однако жизнь с отцом не стала для мальчика благом, хотя его больше не пороли – даже тогда, когда он, казалось, вполне этого заслуживал. Старику нужен был famulus, слуга, который сопровождал бы его повсюду, неся сумку с бумагами, книгами и всем прочим, что требовалось юристу, обходящему своих клиентов. Эту заботу взвалили на хрупкие плечи семилетнего Джироламо. Целыми днями он мотался за отцом по городу, таща слабыми ручонками тяжелую сумку и слушая язвительные замечания, которые острые на язык миланцы отпускали в адрес Фацио и Клары. Ежедневное «усиленное и почти беспрерывное движение» очень утомляло мальчика. Он глубоко страдал от того, что ни мать, ни тетка никогда не высказывали ему сочувствия, не жалели и не заступались за него перед Фацио. По ночам усталость и дневные обиды нередко оборачивались фантастическими сновидениями, от которых мальчик просыпался возбужденный, с сильно колотящимся сердечком.
Но несмотря на равнодушное, если не сказать жестокое, отношение родителей Джироламо впоследствии никогда не отзывался о них непочтительно. Он лишь замечал: «.они были мало постоянны в своей любви к сыну. Отец казался более добрым ко мне и более нежно любил меня, чем мать». А вся-то любовь Фацио проявлялась в том, что он иногда разрешал сыну понежиться утром в постели. Вспоминая в старости свое безрадостное детство, Кардано об этих утренних минутах говорил как о самых счастливых. Лежа в постели, он предавался грезам, одно видение сменялось другим, «появлялись замки, дома, животные, всадники, растения, деревья, музыкальные инструменты, театры, люди, одетые в разнообразные одежды и разного вида, главным образом трубачи, как будто игравшие на трубах, но не издавая при этом никакого звука; затем видел я воинов, толпы народа, поля… луга, леса и множество других вещей… Я с большим увлечением предавался этому созерцанию».
Джироламо часто и подолгу хворал. Однажды – это случилось на восьмом году жизни – он заболел так сильно, что домашние смирились: мальчик не жилец на этом свете. Но, проболев семь или восемь месяцев, он вопреки молчаливому приговору окружающих поправился (Фацио был убежден, что тут не обошлось без вмешательства св. Иеронима, которого он просил о помощи, убедившись в бессилии врачей). Кардано запомнил этот день, потому что тогда «французы, победив на берегах Адды венецианские войска, устроили по случаю победы празднество». Из окна своей комнаты худой рыжеволосый мальчик, очень бледный и очень серьезный, смотрел на сверкающие под лучами майского солнца доспехи французских солдат, маршировавших по миланским улицам, слышал ржание лошадей и военную музыку.
Французы пришли в Италию уже в третий раз. В августе 1494 года король Карл VIII перевалил через Альпы с огромным по тому времени войском и артиллерией и прошел страну с севера на юг, грабя и разрушая все на своем пути. Так начались итальянские войны, длившиеся шестьдесят пять лет. Италия, не имевшая тогда централизованной власти, представляла собой неустойчивый конгломерат небольших государств: Венецианской Республики (основные города – Венеция, Падуя, Верона, Брешия), герцогства Милан (Милан, Павия, Кремона), Папской области (Рим, Равенна, Болонья), Флорентийской республики, Неаполитанского королевства и других. Такая политическая раздробленность страны явилась решающим обстоятельством, определившим ход итальянских войн.
В конце концов французы были вытеснены из страны, но не итальянцами, а испанцами, которых возглавлял император Священной Римской империи Карл V. В 1527 году его огромная армия, состоявшая из испанских солдат и немецких наемников, опустошив большую часть Италии, захватила и разграбила Рим. И хотя боевые действия продолжались еще около тридцати лет, хозяевами положения в стране стали испанцы.
Болезнь на время избавила Джироламо от роли слуги, но, едва окрепнув, ему опять пришлось таскать тяжелую отцовскую сумку. Правда, Фацио стал немного снисходительнее к сыну. Беседуя с ним во время хождений по Милану, он не мог не заметить смышлености мальчика, его тяги к знаниям и той легкости, с какой тот усваивал все новое. И старик стал смотреть на мальчика иными глазами: теперь он видел в нем формирующуюся личность, а не просто некое существо о двух ногах, пригодное лишь для того, чтобы безропотно волочить за ним пожитки. Фацио обучил сына чтению и письму, затем познакомил с началами арифметики и астрологии, а когда мальчику стукнуло двенадцать лет, заставил изучать первые шесть книг Евклида. Он теперь много говорил с сыном, рассказывая ему всякие истории, преимущественно о разных чудесах. Эти рассказы необычайно нравились Джироламо и оставили в его душе неизгладимый след, хотя, конечно, такое воспитание и образование «на ходу» скорее тревожило воображение Джироламо, чем давало ему прочные основы знаний. Кое-как он пополнял их, с жадностью читая отцовы книги, не все, разумеется, в них понимая. Переменив несколько домов, Фацио поселился с семьей у своего родственника Алессандро Кардано и взял к себе в услужение двух племянников. Джирола