После краткой паузы для моих позывных в эфире она представила меня остальной шайке, и я совсем уж было собрался проявить вежливость и спросить Эверарда Фодергилла, что из картин он написал в последнее время, как вдруг он застыл на месте.
– Тсс! – прошипел он. – Вы слышите, мяукает кошка!
– Ээ, что? – растерялся я.
– Мяукает кошка. Я уверен, что слышу, как мяукает кошка. Прислушайтесь!
Пока мы прислушивались, дверь отворилась и вошла тётя Далия. Эверард адресовал свой призовой вопрос ей.
– Миссис Траверс, вы не видели снаружи мяукающей кошки?
– Нет, – ответила моя престарелая родственница. – Никаких мяукающих кошек. А вы что, их заказывали?
– Не выношу мяукающих кошек, – заявил Эверард. – Мяукающие кошки действуют мне на нервы.
На этом мы временно покончили с мяукающими кошками. Подали чай, я занялся тостами с маслом, и так мы коротали долгий день, пока не наступило время переодеваться к обеду. Армия Фодергиллов тронулась с места, и я было направился за ними, когда тётушка Далия меня остановила.
– Секундочку, Берти, – сказала она. – Прежде чем ты пойдёшь надевать свежий воротничок, я хочу тебе кое-что показать.
– А мне хотелось бы узнать, – парировал я, – что это за дело, которое вы хотите мне поручить.
– О деле позже. Оно связано с тем, что я тебе покажу. Но сначала – слово нашему спонсору. Ты ничего не заметил в Эверарде Фодергилле, вот только что?
Я покопался в памяти.
– Я бы сказал, он какой-то немножко дёрганый. Пожалуй, слегка перегибает палку насчёт мяукающих кошек.
– Вот именно. У него нервы никуда не годятся. Корнелия говорит, что раньше он очень любил кошек.
– Похоже, он до сих пор ими интересуется…
– Его подкосила эта чёртова картина.
– Что ещё за чёртова картина?
– Сейчас покажу. Пошли.
Она провела меня в столовую и включила свет.
– Смотри, – сказала она.
Это была большая картина, написанная маслом. Из тех, что, вроде бы, называют классическими. Тучная женщина, одетая по минимуму, обсуждающая что-то с голубем.
– Венера? – предположил я. Это обычно самый верный ход.
– Да. Работа старого Фодергилла. Он как раз тот человек, который способен намалевать женский день в турецкой бане и назвать это Венерой. Это его подарок Эверарду на свадьбу.
– Вместо обычного ножа для рыбы. Отличная экономия. Ловко, очень ловко. И насколько я вас понял, последнему она не нравится.
– Ещё бы! Это же мазня. Старик – всего лишь бестолковый любитель. Но Эверард обожает отца и не хочет задеть его чувства, так что не может просто приказать снять её и сунуть в чулан. Она его просто доконала – ему приходится смотреть на неё всякий раз, когда он хочет заморить червячка. И что в результате?
– Хлеб становится пеплом у него во рту.
– Вот-вот. Она сводит его с ума. Ведь Эверард – истинный художник. Он пишет отличные вещи. Кое-что даже выставлено в галерее Тейт. Посмотри-ка сюда, – показала она на другой холст. – Вот одна из его работ.
Я бегло оглядел картину. Она тоже была классическая и на мой непросвещённый взгляд мало отличалась от первой, но полагая, что от меня ждут критического суждения, я заметил: «Мне нравится патина».
Обычно это тоже верный ход, но на этот раз, похоже, я сказал что-то не то, и моя родственница презрительно фыркнула.
– Молчал бы лучше, олух несчастный! Да ты даже не знаешь, что такое патина!
Тут она, конечно, попала в точку – я не знал.
– Сам ты патина! Ну ладно, короче, ты понял, почему Эверард дёргается. Когда человек может писать как он и при этом вынужден день за днём созерцать этакую Венеру каждый раз, когда садится перекусить, это естественно задевает его за живое. Ну вот, допустим, ты великий музыкант. Понравилось бы тебе выслушивать дешёвую вульгарную мелодию, одну и ту же, каждый день? Или если в «Трутнях» тебе пришлось бы ежедневно за обедом сидеть напротив кого-нибудь вроде того горбуна из «Собора Парижской Богоматери»? То-то же! Да тебя бы просто вывернуло.
Я хорошо понимал, что она имеет в виду. Мне не раз приходилось сидеть в «Трутнях» напротив Уффи Проссера, и это всегда несколько приглушало мой обычно острый аппетит.
– Ну что, урод, теперь до тебя дошло, в чём дело?
– Дошло-то дошло, просто сердце кровью обливается. Но я не вижу, что тут можно поделать.
– Спроси меня. Могу подсказать.
– И что же?
– Ты просто стащишь эту Венеру.
Я взирал на неё ошеломлённый, молча стоя на Дариенском пике3. Это не моё. Это из Дживса.
– Стащу?
– Прямо сегодня ночью.
– Когда вы говорите «стащишь», вы имеете в виду «стащишь»?
– Именно так. Это и есть тот самый пустячок, о котором я говорила, простенькая маленькая услуга любимой тётушке. О господи! – воскликнула она раздражённо. – Ну что ты надулся как индюк. Это же как раз по твоей части. Разве ты не крадёшь постоянно шлемы у полицейских?
– И вовсе не постоянно, – был я вынужден внести коррективы. – Только по особым случаям, для развлечения, в ночь после регаты, например. И вообще, красть картины – это вовсе не то что стянуть полицейский шлем. Это куда сложнее.
– Ничего сложного. Просто как мычание. Ты просто вырезаешь её из рамы хорошим острым ножом.
– У меня нет хорошего острого ножа.
– Будет. Ты пойми, Берти, – продолжала она увлечённо, – всё складывается просто великолепно. В последнее время в окрестностях орудует шайка похитителей картин. Они стащили холст Ромни из дома неподалёку, а из другого – Гейнсборо. Это и навело меня на мысль. Если и его Венера исчезнет, старик Фодергилл ничего не заподозрит и не обидится. «Эти грабители – знатоки, – скажет он себе, – берут самое лучшее». И Корнелия со мной согласна.
– Вы что, ей рассказали?
– А как же! Это же старый добрый шантаж. Я поставила условие: если она даст мне честное слово, что «Будуар» получит эту её слякоть, и по цене, которая будет мне по карману, то ты покончишь с Венерой Эдварда Фодергилла.
– Ах вот как? И что же она сказала?
– Она была страшно рада. Сбивчиво меня благодарила, сказала, что это единственное, что поможет Эверарду не съехать с катушек, и я её заверила, что ты здесь будешь во всеоружии к концу недели.
– Благослови Господь ваше старое любящее сердце!
– Так что вперёд, мой мальчик, с Богом! Всё, что ты должен сделать – это открыть окно, чтобы все подумали, что это был кто-то со стороны, забрать картину, отнести её к себе в комнату и сжечь. Я прослежу, чтобы твой камин как следует растопили.
– Ну, спасибо!
– А теперь давай переодевайся. У тебя осталось не так уж много времени – Эверард нервничает, когда опаздывают к обеду.
Я поднимался в свою комнату с опущенной головой и с ощущением, что рок меня настиг. Дживс уже ждал меня, вдевая запонки в рукава сорочки, и я, не теряя времени, всё ему выложил. В таких ситуациях я бросаюсь к Дживсу как заблудшая овца к своему пастырю.
– Дживс, – начал я, – вы помните, как я сказал в машине, что меня терзают смутные опасения?
– Да, сэр.
– Ну так вот – я был совершенно прав. Сейчас я в нескольких словах расскажу вам, чем меня огорошила тётя Далия.
Я произнёс эти несколько слов и его левая бровь приподнялась примерно на одну восьмую дюйма, показывая, как глубоко он шокирован.
– Крайне неприятно, сэр.
– В высшей степени. И самое ужасное то, что мне, похоже, придётся это сделать.
– Боюсь что так, сэр. Принимая во внимание возможность того, что в случае вашего отказа сотрудничать миссис Траверс применит санкции, касающиеся кухни Анатоля, вам, по-видимому, ничего не остаётся, как уступить её требованиям. Вам нездоровится, сэр? – спросил он, заметив как я ёрзаю.
– Нет, я просто переживаю. Это настоящий удар для меня, Дживс. Никогда бы не подумал, что подобная идея может прийти ей в голову. Я бы понял, если бы это был профессор Мориарти или, на худой конец, доктор Фу Ман-Чу, но никак не почтенная супруга и мать семейства, всеми уважаемая в Маркет Снодсбери что в Вустершире.
– Женщины такого сорта куда опаснее мужчин, сэр. Могу я осведомиться, составили ли вы план действий?
– Она уже его обрисовала. Я открываю окно, как будто это был кто-то со стороны…
– Простите, что перебиваю, сэр, но здесь, я полагаю, миссис Траверс ошибается. Разбитое окно обеспечило бы большее правдоподобие.
– Да это же поднимет на ноги весь дом!
– Нет, сэр, это можно сделать совершенно бесшумно. Необходимо намазать патокой лист обёрточной бумаги, приложить бумагу к оконному стеклу и нанести сильный удар кулаком. Это признанный метод, который сейчас пользуется успехом в сфере взлома.
– Но где взять обёрточную бумагу? И патоку?
– Я могу достать их, сэр, и буду счастлив, если хотите, проделать эту операцию за вас.
– Правда? Вы настоящий друг, Дживс!
– Что вы, сэр! Моя цель – услужить вам. Прошу прощения, мне кажется, кто-то стучит.
Он подошёл к двери, открыл её, проговорил: «Конечно, мадам, я немедленно передам это мистеру Вустеру», и вернулся ко мне с чем-то вроде сабли-недомерка.
– Ваш нож, сэр.
– Спасибо, Дживс, чёрт бы его побрал! – сказал я, глядя на этот предмет с содроганием, и мрачно принялся надевать вязаное бельё.
Взвесив все обстоятельства, мы наметили начало операции на час пополуночи, когда обитатели дома, по идее, должны будут наслаждаться положенной порцией сна. В час, точка в точку, Дживс проскользнул в комнату.
– Всё в полной готовности, сэр.
– Патока?
– Есть, сэр.
– Обёрточная… ?
– Так точно, сэр.
– Тогда, если вы не против, пойдите и разбейте окно.
– Я уже сделал это, сэр.
– Вот как? В таком случае, вы были правы насчёт бесшумности. Я не слышал ни звука. Ну что ж, теперь, пожалуй, вперёд, в столовую! Раз уж «А» сказано, стало быть, по большому счёту, надо говорить и «Б»…
– Совершенно верно, сэр. О, будь конец всему концом, всё кончить могли б мы разом