— Вот как? Пожелаем ему удачи, старому чертяке.
— Да, сэр.
— Приятно видеть, как слуги народа разъезжают туда-сюда, отрабатывая свое жалованье.
— Да, сэр.
— Я имею в виду, если ты налогоплательщик и на их жалованье идут твои денежки.
— Совершенно верно, сэр. Буду рад, если вы сочтете возможным отпустить меня на это мероприятие, сэр. Как я вам говорил, я там председательствую.
Понятно, когда он поставил вопрос так, мне ничего не оставалось, как ответить утвердительно:
— Ну, разумеется, Дживс. Поезжайте и пируйте там, покуда ребра не затрещат. Больше вам такая возможность, наверно, не представится, — многозначительно добавил я.
— Сэр?
— Вы столько раз говорили мне, что в «Ганимеде» считается недопустимым, чтобы члены клуба разбалтывали секреты, содержащиеся в клубной книге, а я слышал от тети Далии, что вы выложили ей всю подноготную насчет Спода и «Сестер Юлейлии». Разве вас не изгонят с барабанным боем, если это станет известно?
— Сугубо маловероятно, чтобы об этом кто-то проведал, сэр, и я с готовностью пошел на риск, зная, что на карту поставлено счастье миссис Трэверс.
— Благородно с вашей стороны, Дживс.
— Благодарю вас, сэр. Я всегда прилагаю старания. А теперь, я думаю, мне пора на станцию, если вы меня извините. Поезд на Лондон отправляется совсем скоро.
— А почему бы вам не поехать на автомобиле?
— Но он вам точно не понадобится, сэр?
— Да нет, конечно.
— Весьма признателен, сэр. Так будет гораздо удобнее.
И он зашагал к дому, конечно, чтобы захватить котелок, его неизменный спутник в поездках в столицу. Только он удалился, как меня окликнул блеющий голос. Я обернулся и увидел, что ко мне приближается Перси Горриндж, сверкая на солнце очками в роговой оправе.
Первым моим чувством при виде его было удивление. Из всех действующих лиц, каких мне довелось встретить в жизни, он был самый непредсказуемый. Невозможно даже за минуту предвидеть, с каким лицом он явится миру, на его циферблате стрелка переходила от «шторма» к «ясно» и опять к «шторму», как на барометре с испорченным нутром. Накануне за ужином он был само веселье и довольство, и вот теперь, спустя всего несколько часов, снова имел вид дохлой рыбы, из-за чего моя тетя Далия так неодобрительно к нему отнеслась. Уставив на меня тускло-безжизненный взгляд, если такое определение здесь к месту, он не стал тратить время на приветствия и пустые разговоры, а прямо занялся излиянием из души того опасного вещества, которое давит на сердце.
— Вустер! — были его первые слова. — Флоренс мне сейчас рассказала одну вещь, я просто потрясен.
Ну что на это можно было ответить? Ничего. Подмывало, конечно, поинтересоваться, что за вещь: если про епископа и заклинательницу змей, то мы это уже слышали. Можно было бы еще прибавить два-три слова, что, мол, вот какими теперь, увы, стали барышни, анекдоты рассказывают. Но я ограничился только восклицаниями общего характера: «О! А!» — и стал ждать дальнейших подробностей.
Взор Перси, как раньше взор Флоренс, начал отчаянно метаться, обращаясь то на небо, то на землю и обратно. Видно было, что человек сильно расстроен. Наконец, совладав со своим взором и направив его строго на меня, он продолжил:
— Вскоре после завтрака я обнаружил ее одну в цветнике, где она срезала цветы, и поспешил предложить, что подержу корзинку.
— Очень любезно.
— Она поблагодарила меня, сказав, что будет очень рада, и некоторое время мы беседовали на нейтральные темы. Слово за слово, и я попросил ее быть моей женой.
— Молодчина!
— Как вы сказали?
— Я просто сказал: молодчина.
— Но почему вы сказали «молодчина»?
— Ну, как бы подбадривал: мол, так держать.
— Понимаю. «Так держать». Пожелание, чтобы человек действовал и дальше в том же духе и являющееся знаком дружеского одобрения?
— Верно.
— Но в данных обстоятельствах мне удивительно — я бы даже сказал, стыдно — слышать это из ваших уст, Вустер. Это поступок в дурном вкусе, приличия требовали бы воздержаться от насмешек и издевательств.
— Не понял?
— Если вы победили, это вовсе не причина издеваться над теми, кому не повезло.
— Извините, может, вы бы снабдили меня какими-нибудь комментариями…
Он досадливо поморщился:
— Я же сказал вам, что просил Флоренс быть моей женой, и сказал, что она мне сообщила нечто повергшее меня в изумление. А именно — что она помолвлена с вами.
Тут я наконец понял, на что он намекает:
— О, а. Да-да, конечно. Ну разумеется. Да, похоже, что мы обручились.
— Когда это произошло, Вустер?
— Недавно.
Он хмыкнул:
— Совсем недавно, надо полагать, ведь еще вчера она была помолвлена с Чеддером. Ничего не разберешь, — сердито заключил Перси. — Голова кругом идет. Не поймешь, на каком ты свете.
Тут я не мог с ним не согласиться:
— Действительно неразбериха.
— Просто с ума можно сойти. Представить себе не могу, что она в вас нашла.
— Я тоже не могу. Все это совершенно непонятно.
Он свел брови, задумался. А потом продолжил:
— Взять ее недавнее увлечение Чеддером. Это, понапрягшись, все-таки можно понять. Он хотя и умственно отсталый, зато представляет собой эдакое молодое сильное животное. И случается, что девушки интеллектуального склада тянутся к сильным молодым животным. Бернард Шоу положил этот мотив в основу своего раннего романа «Профессия Кэшела Байрона». Но вы? Уму непостижимо. Просто хилый мотылек.
— По-вашему, я похож на хилого мотылька?
— Если вы можете предложить более точное сравнение, буду рад его услышать. Я не вижу в вас ни крупицы обаяния и ни малейших признаков каких-либо качеств, которые можно было бы счесть привлекательными для такой девушки, как Флоренс. Диву даешься ее готовности постоянно терпеть в доме ваше присутствие.
Не знаю, как считаете вы, но, по-моему, я не особенно обидчивый человек. В общем и целом — скорее нет. Но все-таки малоприятно, когда тебя называют хилым мотыльком, и кажется, я оборвал Перси Горринджа довольно резко.
— Вот, значит, как, — сказал я ему и погрузился в молчание. А поскольку он тоже не выказал желания поболтать о том о сем, мы некоторое время простояли с ним, как два монаха из ордена траппистов, случайно встретившихся на собачьих бегах. И я уже приготовился было, коротко кивнув, удалиться, но в последнюю минуту Перси остановил меня возгласом, по интонации и силе звука совершенно таким же, какой издал ночью Сыр Чеддер, обнаружив меня в шкафу под шляпными коробками. Он смотрел на меня сквозь свои очки-шоры с испугом, если не сказать — с ужасом. Это меня озадачило. Неужели ему потребовалось столько времени, чтобы разглядеть мои усы?
— Вустер! Господи ты боже мой! Вы без шляпы?
— За городом я обычно шляпу не ношу.
— Но на таком жарком солнце! Вы получите солнечный удар! Разве можно так рисковать?
Должен признать, что его забота меня тронула. Я почти перестал на него сердиться. Ведь правда же, не многие так волнуются за здоровье людей, практически им незнакомых. И это доказывает, что, бывает, иной наболтает тебе разной чуши насчет хилых мотыльков, а на самом деле под внешностью, которую, я думаю, всякий признает отталкивающей, у него доброе сердце.
— Да вы не волнуйтесь, — попытался я его успокоить.
— Я очень даже волнуюсь, — горячо возразил он. — Я настаиваю, чтобы вы либо надели шляпу, либо ушли в тень. Не хочу показаться назойливым, но ваше здоровье для меня, естественно, представляет большую ценность. Дело в том, что я поставил на вас в клубном первенстве по «Летучим дротикам».
Я ничего не понял:
— То есть как это? Как вы могли поставить на меня в клубном первенстве?
— Я неясно выразился. Очень разволновался. Правильнее сказать, я перекупил вас у Чеддера. Он продал мне билет с вашим именем. Так что вы можете понять мою нервозность при виде того, как вы ходите по такой жаре с непокрытой головой.
В жизни мне не раз случалось пошатнуться и чуть не упасть, но еще никогда не бывало, чтобы я пошатнулся и чуть не упал так основательно, как при этих словах. Минувшей ночью, если помните, я назвал свою тетю дрожащей осинкой. Эти же слова сейчас подходили ко мне самому, как обои к стене.
А почему, вы, надеюсь, легко поймете. Вся моя внешняя политика основывалась на той предпосылке, что Чеддер у меня связан по рукам и ногам и не представляет ни малейшей угрозы. Однако теперь выходило, что нисколько он не связан и опять грозит наброситься, подобно ассирийцам со своими когортами, сверкая пурпуром и златом, аки волк на овчарню, и жажда мести настолько его обуяла, что он даже готов пожертвовать ради нее пятьюдесятью шестью фунтами с довеском. От одной только этой мысли я похолодел до мозга костей.
А Перси продолжал:
— Я думаю, что на самом деле у Чеддера добрая душа, хотя он ее и прячет. Признаюсь, что несправедливо судил о нем. Если бы я не возвратил уже корректуру в редакцию «Парнаса», я бы изъял из нее «Калибана на закате». Он сказал, что у вас все шансы выйти победителем в состязании по дротикам, и, однако же, добровольно предложил мне купить у него за смехотворно низкую цену билет с вашей фамилией, поскольку, как он объяснил, он мне симпатизирует и хочет сослужить мне добрую службу. Широкий, щедрый, благородный поступок, он возвращает нам веру в человека. Да, кстати, Чеддер вас искал. Вы ему для чего-то нужны.
Еще раз повторив настоятельный совет насчет шляпы, Перси зашагал дальше своей дорогой, а я остался стоять на месте как вкопанный, не в силах двинуть ни ногой, ни рукой, мучительно, до онемения мозгов, ища выход из создавшегося положения. Мне было очевидно, что необходимо предпринять какой-то чрезвычайно хитрый контршаг, притом немедленно, — но какой же? Вот, как говорится, в чем закавыка.
Понимаете, просто так подхватиться и сбежать из опасной зоны я не мог — хотя, казалось бы, чего уж лучше? Но мне непременно надо было находиться в Бринкли-Корте, когда явится Спод. Как ни уверенно рассуждала тетя Далия, что-де он у нее будет вести себя как миленький, но мало ли какие на самом деле могли возникнуть затруднения, и на этот случай присутствие сообразительного племянника было насущно необходимо. Вустеры не бросают родных теток в беде.