Чувства переполнили его, и он замолчал, чтобы перевести дух.
— Но, мистер Троттер! — взволнованно произнесла тетя Далия. — Вы же не уедете сегодня до обеда?
— Уедем. Думаете, я соглашусь вытерпеть еще один обед этого вашего французского кухмистера?
— Но я надеюсь, вы не уедете прежде, чем мы с вами уладим дело насчет покупки «Будуара»? Может быть, вы уделите мне пять минут для разговора в библиотеке?
— Нет времени. Я должен заехать в Маркет-Снодсбери и обратиться к врачу. Вдруг он сможет что-то сделать, чтобы унять боль. Вот здесь, — пояснил Л. Дж. Троттер и ткнул пальцем в область четвертой жилетной пуговицы.
— Ай-ай-ай, — покачала головой тетя Далия. И я тоже покачал головой. Но больше никто из присутствующих не выразил сочувствия, причитающегося каждому страждущему. Флоренс во все глаза, сколько у нее их было, упивалась зрелищем Перси Горринджа, а Перси заботливо склонился над мамашей Троттер, которая сидела с таким видом, будто чудом осталась жива после взрыва бомбы.
— Идем, маман, — проговорил Перси, поднимая ее на ноги. — Я смочу тебе виски одеколоном.
И с укоризненным взором в сторону Л. Дж. Троттера бережно повел ее вон из столовой. Сыночек — лучший друг женщины.
На лице у тети Далии все еще оставалось выражение ужаса. Я понимал, о чем она думает. Отпусти она сейчас этого Троттера в Ливерпуль, и все погибло. Такие тонкие сделки, как продажа дамского еженедельника покупателю, пропитанному апатией потребительского спроса, по почте не заключаются. Необходимо иметь его под рукой, обнимать за плечики и давить своим обаянием.
— Дживс! — воскликнул я, сам не зная почему — на самом-то деле я не видел, чем бы он мог помочь.
Дживс почтительно ожил. На протяжении всех последних речей и объяснений он стоял в глубине сцены с отчужденным, отсутствующим видом, который он всегда принимает, если оказывается при массовках кто во что горазд, в которые понятие благопристойности не позволяет ему вмешиваться. Я сразу воспрянул духом, увидев с его стороны готовность сплотить ряды.
— Не позволительно ли мне будет внести предложение, сэр?
— Да, Дживс?
— Мне представляется, что тут мистеру Троттеру может принести облегчение один из моих утренних бальзамов.
В горле у меня заклокотало. Я его понял:
— Вы имеете в виду те смеси, которые вы приготавливаете для меня, когда этого требует состояние моих мозгов?
— Вот именно, сэр.
— То есть ваши смеси подействуют, если залить их в трот мистеру Роттеру, вернее сказать, наоборот?
— О да, сэр. Они оказывают действие непосредственно на внутренние органы.
Этого мне было достаточно. Я убедился, что Дживс, как всегда, тетигистит эти, как их, ремы[61], я спросил у Троттера:
— Вы слышали?
— Ничего я не слышал. Думаете, что при такой боли…
Я остановил его властным жестом.
— Ну так слушайте теперь, — объявил я. — Бодритесь, Л. Дж. Троттер! Прибыли морские пехотницы Соединенных Штатов. Никакой врач вам не нужен. Ступайте с Дживсом, и он приготовит вам смесь, которая вернет ваш живот в пик сезонной формы, не успеете вы выговорить «Лемуэль Генгульфус».
Он оглянулся на Дживса с безумной догадкой во взоре. У тети Далии, я услышал, перехватило дыхание.
— Это правда?
— Да, сэр. Могу гарантировать успех.
Л. Дж. Троттер звучно охнул.
— Идемте, — кратко вымолвил он.
— Я с вами, — сказала тетя Далия. — Буду держать вас за ручку.
— Одно только предупреждение, — остановил я их на пороге. — Сначала, когда вы проглотите содержимое стакана, у вас возникнет минутное ощущение, будто вас поразила молния. Не обращайте внимания. Это все входит в целительный процесс. Последите только за своими глазами, а то они выскочат из орбит и ударятся об стену.
И они вышли из столовой, оставив меня наедине с Флоренс.
Глава 22
Странно, но факт, что среди сутолоки и суеты последних событий, когда люди постоянно приходили и уходили по двое, по трое, а в случае Спода по одному, я совершенно не задумывался о том, что неизбежно настанет момент, когда я и эта девица останемся с глазу на глаз в так называемом solitude a deux[62]. И вот теперь, когда это случилось, растерялся, не зная, с чего начать разговор. Но я все-таки попытал удачи, воспользовавшись тем же приемом, что и раньше, когда пришлось завязывать разговор с Л. Дж. Троттером.
— Передать вам сосиску? — предложил я.
Она ответила отрицательным жестом. В том смысле, что ее душевное волнение невозможно унять сосисками.
— О, Берти, — только произнесла она и смолкла.
— Или кусок ветчины?
Флоренс покачала головой. Спрос на ветчину оказался также невысоким.
— О, Берти, — повторила она.
— Я здесь, перед вашими глазами, — отзываюсь, чтобы ее подбодрить.
— Берти, я не знаю, что делать.
И снова отключилась. Я стою жду, что дальше. Мелькнувшую было мысль предложить еще и порцию рыбы я сам отверг. Дурацкое занятие — перебирать все, что значится в меню, словно какой-нибудь официант перед нерешительной посетительницей.
— Я чувствую себя ужасно, — говорит она.
— А вид у вас цветущий, — заверил я ее, но она отмахнулась и от этого тонкого комплимента.
Снова наступило молчание. А потом у нее все-таки вырвалось:
— Из-за Перси.
Я в эту минуту жевал тост, но тут галантно положил его обратно на тарелку.
— Из-за Перси? — переспросил я.
— О, Берти, — в который раз повторила Флоренс. И судя по тому, как дергался у нее кончик носа, она была вне себя. — Все это… что сейчас произошло, когда он сказал, что не огорчит девушку, которую любит… и я поняла… на что он пошел ради меня…
— Я с вами совершенно согласен, — сказал я. — Благородный поступок.
— …со мной что-то произошло. Я словно впервые увидела настоящего Перси. Конечно, я всегда восхищалась его интеллектом, но это совсем другое. Мне открылась его душа, я увидела…
— …как она прекрасна, да? — подсказал я ей.
Флоренс глубоко-глубоко вздохнула:
— Я была сражена. Потрясена. Я поняла, что он — воплощенный Ролло Биминстер в жизни.
Мгновение я не мог сообразить, кто это. Потом вспомнил:
— …О, а, да. Вы не успели мне подробнее рассказать о нем — только что он пришел в отчаяние.
— Это в самом начале, до того как они с Сильвией помирились.
— Они, значит, все-таки помирились?
— Да. Она заглянула ему в душу и поняла, что никого другого для нее не существует.
Я уже упомянул, что в то утро сообразительность моя достигла высшей точки, и в этих ее словах я уловил отчетливый призвук проперсивальских (на сегодняшний день) настроений. Я мог, конечно, ошибаться, но думаю, что не ошибался. И эти настроения я оценил как благоприятные, заслуживающие дальнейшего внедрения. Как справедливо заметил Дживс, в людских делах бывают спады и подъемы, на гребне приносящие удачу.
— Послушайте, — говорю я ей. — Вот какая мысль мне пришла в голову: почему бы вам не выйти за Перси?
Она вздрогнула. Очнулась. Затрепетала. Ожила, словно ощутила под килем струение жизни. В ее глазах, устремленных на меня, я без труда заметил свет надежды.
— Но ведь я обручилась с вами, — возразила она в том смысле, что готова, кажется, убить себя за такой глупый поступок.
— Ну, это несложно исправить, — успокоил я ее. — Отмените помолвку, и все дела, вот вам мой совет. Зачем вам в доме такой хилый мотылек, как я, вы нуждаетесь в родственной душе, в друге, который носит шляпу девятого размера и будет сидеть с вами, держась за руки, и говорить о Т. С. Эллиоте. Перси как раз отвечает всем этим требованиям.
Флоренс слегка задохнулась. Свет надежды разгорелся еще ярче.
— Берти! Вы согласны меня освободить?
— Ну разумеется. Само собой, горькая утрата, и все такое прочее, но считайте вопрос решенным.
— О, Берти!
Она повисла у меня на шее и наградила меня поцелуем. Неприятно, конечно, но что поделаешь, с такими вещами приходится мириться.
Так мы стояли, без слов заключив друг дружку в объятия, когда тишину нарушил как бы взвизг местной собачонки, должно быть, стукнувшейся носом о ножку стола.
Но только это была не собачонка. Это был Перси. Он стоял в дверях, весь напружинившись. И неудивительно. Ведь если любишь девушку и, входя в комнату, застаешь ее в обнимку с другим парнем, испытываешь ужасные страдания.
Овладев собой ценой огромного усилия, Перси произнес:
— Продолжайте, прошу вас. Извините, что помешал.
И громко сглотнул. Он явно не был готов к тому, что Флоренс, вдруг оторвавшись от меня, прыгнула к нему почти с такой же ловкостью, как я прыгал от Сыра Чеддера.
— Э-э, не понял, — сказал он, держа ее на весу.
— Я люблю вас, Перси!
— Это правда? — Лицо его на миг посветлело, но за этим сразу же последовало затемнение. — Вы же помолвлены с Вустером, — мрачно заметил он и посмотрел на меня так, словно, по его мнению, половина всех бед человечества происходит из-за таких людей, как я.
Я зашел за стол с другой стороны и взял еще один тост. Холодный, конечно, но я вообще-то люблю холодные тосты, было бы масла побольше.
— Нет-нет, — пояснил я ему, — с этим покончено. Приступайте, старина. Вам зеленый свет.
И Флоренс прибавила дрожащим голосом:
— Берти меня освободил. Я целовала его из благодарности. Когда я призналась ему, что люблю вас, он снял с меня обязательства.
Было видно, что на Перси это произвело сильное впечатление.
— Вот это да! Очень благородно с его стороны.
— Такой он человек. Берти — воплощенное рыцарство.
— Несомненно. Я поражен. Поглядеть на него — никогда не скажешь.
Мне уже осточертело без конца слушать от разных людей, что поглядеть на меня — никогда не скажешь того или сего, и вполне возможно, что на этот раз я бы ответил что-нибудь язвительное, не знаю, правда, что. Но прежде чем я собрался с м