— В романе намекалось, что он из органов. — не удержавшись, заметил я.
— Нет, в фильме про органы прямо не сказано. Здешний работник, ориентируется в ситуации. За него охотно голосуют, все честно. Вообще полная демократия. Все решается большинством. Воровство надо наказывать, в наказании должны участвовать все. Сами придумывают пытки, есть, между прочим, очень зрелищные, изобретательные…
Я слушал, отмечая то и дело совпадения, переклички. (Или кто-то кого-то использовал?) Роман ведь тоже начинался со сцены публичных экзекуций. От словесных описаний меня, помнится, начинало поташнивать. На экране ужасы умеют подать впечатляюще, известное дело. Как же в кино без насилия, без красивых кровоподтеков! Экшн! В фэнтези правдоподобие обсуждать бессмысленно, умелые авторы это усвоили. Может, и роман следовало воспринимать как легенду, притчу. До конца-то я его не прочел. А в фильме сюжет, рассказывал Пашкин, поворачивался любопытно. Вокруг недавнего охранника выстраивается новая иерархия. Тот сам преображается даже внешне. Недовольных и несогласных по ходу дела устраняют, общине нужна стабильность. Насчет процветания речи пока нет, но появляется в жизни порядок, устойчивость. И, между прочим, смысл. Есть свой интеллектуал, он разрабатывает для джокера концепции, пишет речи.
— В культуре не может быть равенства, — излагал его идеи Пашкин. — Равенство — торжество кладбища. Демократия — торжество посредственности. Направлять развитие должны — явно или неявно — носители новой жизненной силы… Ну, в таком духе, — студент почувствовал, что увлекся. Он рассказывал с видимым удовольствием. Полуусмешка держалась на его губах.
— Интересно, — оценил я. — Фантастика, по вашей мысли, насколько я понял, немного и о нашей, реальной жизни? И кто у нас, по-вашему, может сыграть роль этих носителей силы? Или уже играет? Интеллигенты — в роли обслуги, это я уяснил. Новые русские в малиновых пиджаках? Недавние охранники, как в этом кино?
— Почему малиновые пиджаки? Где вы их сейчас видите? Охранники?.. — Усмешка студента показалась мне кривоватой. — Если вы имеете в виду моих предков… Многие начинали, конечно, с нуля. Если угодно, с минуса. Мой отец начинал простым милиционером, участковым уполномоченным, теперь он, между прочим, коллекционирует антиквариат, бронзовый…
До меня дошло, что я неумышленно мог задеть Пашкина. О его семейной истории, отцовском бизнесе я не знал ничего, как ничего не знал и о других студентах. Чтобы познакомиться с их личными делами, надо было поехать в главное здание, мне это не было нужно, зачем?
— Вы бы посмотрели, какие у него сейчас статуэтки, непальские, китайские. Ну да, он не очень пока разбирается, но о чем-то уже может говорить. Есть профессионалы, эксперты, если надо, они на него будут работать. Для отца когда-то не было разницы: пить бормотуху из эмалированной кружки или вино из тонкого бокала. А вот я уже из кружки не могу. И в винах стал разбираться. И в устрицах, знаю сорта. Утонченности, может, не всегда хватает, появится, глядишь, потом. В следующих поколениях. Оформится, глядишь, и новая наследственность. Сначала деловые отношения, потом родственные…
В речи Пашкина, в его лице чувствовалась напряженность. Мне показалось, он говорит как будто не совсем для меня, прислушивается или будто пробует уловить чью-то реакцию позади себя, затылком. Я посмотрел мимо его щеки: за его спиной сидела Лиана. Совсем про нее забыл, он ее от меня загораживал. Это ее присутствие он за собой ощущал, это на нее, на свою восточную красавицу хотел произвести впечатление. Дожидался, пока она придет, надеялся перед ней блеснуть незаурядным рефератом — не передо мной, и она не сводила с него заинтересованных глаз. Вот что я не сразу понял, не оценил. А ведь у него получалось, ишь как распелся. Я своими вопросами невольно ему помогал, сам того не подозревая. Может, даже против желания…
Стало чуть неловко — и в то же время как-то весело. Не мне было изображать перед другими потомственного аристократа. Самому было знакомо это наследственное, плебейское безразличие к вещам, не то что к антиквариату, неумение разбираться в одежде, посуде, мебели — я эту область жизни предоставлял Наташе.
— Вы тоже интересуетесь антиквариатом? — Неловкость надо было как-то загладить. — У вас что-то есть?
— Ну, какой антиквариат! Куда мне! Я в бизнесе только начинаю. Недавно, правда, увлекся такими оригинальными штучками, мне в Лондоне показали. Удлиненные монеты, по-английски elongated coin. — Пашкин высвободил из-под рубашки что-то вроде медальона на цепочке, показал. — То есть одно время они были редкостью, есть очень старинные, потом стали бизнесом, для коллекций, для сувениров. Я немного попробовал, не ширпотреб, нет. Ширпотреб меня не увлекает. Уникальные, штучные изделия.
Увидел, что я не могу разглядеть издали, снял цепочку с шеи, протянул. На удлиненном овале рядом с крупной цифрой «10» внутри изящно вытисненного орнамента (кусающая свой хвост змея) не совсем ясно читалось «Ismai…». Пришлось снова надеть очки.
— Из-ма-и, — стал разбирать я вслух.
— Памятная медаль, к юбилею, для дружеской фирмы, — немного поспешно пояснил Пашкин. — Сплав серебра с редкими металлами.
Интонация его становилась почему-то суше, но сам голос казался каким-то другим, поставленным, что ли.
— Измаи… лов… Измайлов, — наконец прочел я вслух правильно. Туго же я в тот день соображал. Слегка скосил взгляд на Лиану. Она прислушивалась к нашему разговору, забыв про свои бумаги. Пашкин сидел неподвижно, ровно, боковой свет из окна позволял оценить ухоженность кожи; прежде, помнится, она казалась грубоватой. Кто знает, подумал, может, перед тобой в самом деле потенциальный, не вполне пока оформленный аристократ. Нужно время. Женщина, тут, конечно, влияние женщины…
Зачетка лежала передо мной открытая. Я снял колпачок с ручки. Вот ведь что делает молодая влюбленность. Оставалось, однако, чувство какой-то недоговоренности. Я ведь сам его текст по-настоящему еще не прочел, что-то в нем померещилось.
— Если можно, — сказал, протягивая студенту книжицу со своим автографом, — я на время возьму ваш реферат себе, почитаю внимательней.
— Конечно! — искренне сказал Пашкин. Взял зачетку, сделал шаг от стола, вдруг обернулся. — Спасибо вам за разговор, — добавил неожиданно. — Я с вами кое-что сегодня лучше стал понимать.
Нет, надо было признать, что-то в этом парне было. Отходя от стола, он все-таки переглянулся с Лианой. Та развела руками, качнула головой, приподняв брови — в жесте удивления или восхищения можно было уловить оттенок недоверчивой иронии: не ожидала. В руке студента заверещал мобильник — поторопился включить, еще не дойдя до дверей. На секунду остановился, поднес к уху. Я успел услышать короткое: «Да, можно». Бизнес, ничего не скажешь, ни секунды терять не хотят.
14
Еще два зачета я поставил быстро, о чем мне говорили, теперь, честно сказать, сразу не вспомнишь. Так забываешь лица и фамилии, когда в них отпадает необходимость: экономный механизм памяти. Время от времени я поглядывал на Лиану, она все перебирала, перекладывала перед собой какие-то листы. Перечитывала свой реферат, готовилась? Считала ли, что должна ждать очереди, раз пришла последней? То и дело поглаживала пальцем свой смартфон, раз-другой он издавал короткий писк. Сообщал что-то, подтверждал ли? Не знаю, полагалось ли эту нынешнюю технику отключать на экзаменах, не имел еще с ней дела — и какая разница? Можно было подумать, что девушка нервничает, вот уж не ожидал. Как-то встретилась со мной взглядом, я отвел глаза первый.
Когда мы остались с ней вдвоем, она собрала наконец страницы, небрежно прихватила свою сумочку и пошла к моему столу — по пути расцветая неотразимой своей улыбкой. Ее одной было достаточно для зачета, она это знала, да я сопротивляться и не собирался. Оглянулась зачем-то на дверь, словно опасаясь, не войдет ли кто. Не дожидалась ли, в самом деле, пока останется со мной в классе наедине?.. Ну что теперь вспоминать возникавшие мысли.
Тема ее оказалась для меня совсем неожиданной: мифология неизвестного мне Азазила в поэзии неизвестной мне Хавы. Просматривать реферат не имело смысла, достаточно было пробежать по страницам взглядом и просто слушать девушку, ее голос. Азазилом, как вскоре было объяснено, именовался в мусульманских апокрифах падший ангел, известный у нас как Азазель. Под именем Хава (по-русски соответственно Ева, этого мне можно было не пояснять) скрывалась в начале прошлого века поэтесса, о которой даже на родине, в Азербайджане, до сих пор никто не слыхал. Ее стихи были обнаружены лишь четыре года назад в сундуке у каких-то дальних родственников Лианы, бумаги попали к ней (каким образом, девушка уточнять не стала), она ими и занялась. Пока сумела выяснить не так уж много — кроме того, что писала о себе сама поэтесса. Можно было понять, почему таила свои стихи женщина в мусульманской, очевидно, семье, во всяком случае в мусульманской стране, а если бы еще открылось содержание стихов — ее могли в старое время просто побить камнями. В стихах и в сопутствующих пояснениях фигурировал Азазил, тот самый иудейский Азазел или Азазель, падший ангел, у мусульман дьявол, иблис. Сведения о нем можно найти не в Коране, а в мусульманских апокрифах, хадисах. Этот Азазил изобрел оружие и косметику, научил мужчин искусству воевать, а женщин искусству соблазна или, как некоторые говорят, обмана. (Стрельнула мимолетным взглядом.) Главное же, в поэзии Хавы он отождествлялся со змеем, тем самым, что соблазнил в раю первых людей, из-за него им пришлось оттуда уйти. Но Хава его за это деяние славила, в ее стихах выстраивается своего рода культ змея-Азазила. Если верить дошедшим легендам, у нее самой в доме жила большая змея, похоже, питон. Какие-то стихи навели недоброжелателей на мысль, что поэтесса, попросту говоря, жила с ним…
Я слушал не перебивая, не вставляя вопросов, возможно, слегка приоткрыв рот. (Не потому ли, вспомнил, девушку время назад заинтересовало отличие женской поэзии от мужской?) Стихи Лиана цитировала в своих переводах. («Я, конечно, не поэт, это почти подстрочники, не для печати».) Не стой у закрытых ворот, / Не требуй убогого счастья. — Это она обращается к своему возлюбленному, — поясняла, привычно улыбаясь. — Хочу перемен и забот, / Исканий, забвения, страсти. Кажется неожиданным для женщины, которую называют восточной, да? Но в Европе не совсем представляют ее п