Если Оксана что-нибудь понимала, Колякин судорожно соображал — где стукач? Кто на особистов работает? Сердюков? Замкомвзвода? Водитель? Радист? Рядовые конвойцы? Писарюга-штабист?.. А может, это вообще засада, подстава, внегласка, капкан? На предмет проверки бдительности и боеготовности?..
— Значит, так, — вытер вспотевший лоб прапорщик — Где-то с час назад стою с Абрикосовым, смотрю — едут. Ну, как положено, стопорю и по уставу говорю: «Машину к осмотру». Может, они в багажнике беглого Нигматуллина везут, мне почём знать? Они в ответ: «Бу-бу-бу-бу», вроде и по-нашему, а с акцентом. Стало быть, вдвойне надо проверить. «А ну, — говорю, из машины вылазь!» И вынимаю для убедительности «Макарова», а они… Как начали руки гнуть и двигать ими, точно Чумак с Кашпировским! Тоже мне, блин, баба Нюра с внучком Денисом…[111] Ну, в общем, задержали мы их, взяли под охрану, джип досмотрели, компромата не нашли. Беглого Нигматуллина — тоже… Разрешите идти нести службу дальше?
— Неси, — жестом отпустил прапорщика майор, насупился, посмотрел, как Сердюков с Абрикосовым по новой раскуривают сигары. — Такие-то вот у нас, Оксана Викторовна, нынче пирожки. С котятами… Сперва негр свинтил, теперь ещё и этот… Ну что за напасть? Утром товарищ генерал-майор мне так и сказали — я, мол, тебе устрою, Колякин, веселье на всю оставшуюся жизнь. Ты у меня отчалишь в народное хозяйство каким пришёл, с голой жопой. Ни пенсии, ни льгот, ни свинарников с курятниками и прочими безобразиями… — Колякин аж всхлипнул. — Так прямо и сказали — безобразиями… А небось как свининку под водочку… да всем кагалом… Это ещё не считая Нового года, Первого мая и Пасхи, про всякие там дни рождения я вовсе молчу…
— Да, ситуация, — мягко перебила Варенцова. — А вот как всё же, по-вашему, почему сбежал Нигматуллин? Ему ведь, сколько я знаю, у вас совсем неплохо жилось? Даже вроде змеиной фермой командовал, кобр доил.
При упоминании о змеиной ферме Колякин вконец загрустил.
— Господи, Оксана Викторовна, ну есть хоть что-нибудь в природе, о чём вы не в курсе?.. Да, командовал фермой, да, выдавал яд на-гора, да, толкал его по своим каналам… А почему убёг? — Он задумался, вздохнул, почесал голову. — А Бог его знает. Всё вроде у него было — и «ноги»,[112] и уважение, и почет. Только чует мое сердце, кто-то или что-то спугнуло его, и теперь он отсиживается в болотах. Знает отлично, сукин сын, что за ним следом никто не сунется.
— Не сунется? Это почему же? — с самым честным видом спросила Оксана. — Такие топи опасные?
— Ещё какие опасные, — помрачнел Колякин. — Даже зимой, а сейчас лето. Только дело, по большому счету, совсем в другом… Там, на болотах, — он внезапно понизил голос, — чёрт знает что творится. Скверно там, Оксана Викторовна. Сплошная чертовщина. Всё не так, как здесь. И вообще всё не так…
— А поконкретней нельзя? — хмуро поинтересовалась Варенцова. — «Чёрт знает что» и «всё не так» — это, знаете ли, не доводы.
— Доводы… — вздохнул Колякин. — Я вам вот что скажу. Зэки у меня на болотах давно уже добывают один гриб. Подземный, невзрачный такой, на картошку смахивает. Жарят его, варят, делают икру. Бывает, и свиньям скармливают, хотя и не часто. А тут прибыл по этапу специалист один, бывший шеф-повар, взял этот гриб на зуб и чуть в обморок не упал. Это же, говорит, белый трюфель, самый дорогой в мире харч. А вы его свиньям в корыто![113] Или вот взять того же самого Нигматуллина… — сморщился, как от горького, Колякин. — Где он брал этих своих змей, у которых яд похлеще, чем у кобры?.. И, что ещё интереснее, куда он перед побегом их всех подевал? В кочегарке, где был устроен гадючник, нашли только залежи хвороста. Вот и не верь после этого в Моисея.[114] Кстати, не так давно на болотах видели дракона. Огромного, толщиной с мусорный пухто. Об авдошках я уже и не говорю…
— Об авдошках? — с интересом переспросила Оксана. — А шо це такэ?
Ей по-прежнему упорно мерещился розыгрыш. Не помогала даже память о сражении с муррой. «Ведь взрослые же люди, с погонами на плечах, и на полном серьёзе — драконы, мистика, какие-то там авдошки! Это я спятила? Или весь мир на голову встал?..»
— Авдошки, Оксана Викторовна, это такие существа на двух ногах, — понизив голос, объяснил Колякин. — Ну там, вроде снежного человека. Очень падки, извините, до наших женщин. Лично знаю одну особу, которая от них аборт делала. Топи после этого, знаете ли, не самое страшное.
Между прочим, эти свои страшилки Колякин выдавал едва ли не с гордостью. Дескать, знай наших!
— Вспомните, майор, а вы не слышали слово такое: «Ареал»? — поинтересовалась Варенцова. — Ну может быть, случайно где-нибудь, краем уха, невзначай?
— Конечно слышал, — отозвался Колякин, — Еще и видел. По спутниковому про гиббонов рассказывали, потом ещё передача была про теорию Дарвина. Только и слышно было: «ареал, ареал».
— Понятно, — кивнула Варенцова. — В общем, этих самых, — ткнула она в сторону задержанных, — я забираю. В плане же аттестации, рекомендации или моего личного, если будет на то потребность, мнения говорю со всей ответственностью: у меня от вас, майор, только положительные эмоции. Готова опять-таки, если будет на то нужда, зафиксировать сей факт на бумаге.
— Спасибо, товарищ подполковник, только дай-то Бог, чтобы та нужда не настала… — Колякин, кажется, еле удержался, чтобы не перекреститься. — А этих, конечно, забирайте. Баба с возу, кобыле легче… Ещё раз спасибо, от всего сердца! — И велел часовому: — Воин, сдай задержанных. Всё, свободен.
— Ну, счастливо оставаться, — улыбнулась Варенцова, посмотрела на часы и неспешной походкой подошла к освобождённым. — Добрый день, дамы и господа. Я полковник секретной службы Оксана Варенцова. Приношу вам искренние извинения. Произошла досадная случайность, но инцидент уже исчерпан. Садитесь, пожалуйста в вашу машину и следуйте за джипом «Хаммер», в нем находится руководство поискового отряда «Ночной таран». Благодарю вас за понимание и терпение…
Эту речь Оксана произнесла на хорошем немецком. А пока говорила, смотрела и анализировала. Что доктор Эльза Киндерманн, что её технический секретарь Отто полностью соответствовали своим фотографиям в ноутбуке Максима Максимыча. Раздобревшая Снежная Королева и при ней слегка закабаневший Зигфрид. Породистые нордические рожи, цепкие, оценивающие взгляды — в общем, ничего особенно интересного. Если не считать того, что у «Зигфрида» под левым глазом наливался внушительный синяк. А вот кто впечатлял, так это охранник-шофёр. Юркий, подвижный, плешиво-плюгавый, чем-то смахивающий на хорька, готового забраться в курятник. Нос перебит, в пасти сплошные фиксы, пальцы в синих разводах наколок. Один в один как у фраермановского Никанора…
— Чихать я хотел на ваши извинения, — с ходу нагрубил даме «Зигфрид», сплюнул и принялся массировать фингал. — Цум тойфель! Как был бардак в России, так и остался. Эти русские швайн курят мои сигары! Мы будем жаловаться нашему консулу!
— Да да, и немедленно, — живо подхватила «королева», бритвенно сощурила глаз и как-то очень нехорошо двинулась к Варенцовой. — А вас, красотка из секретной службы, я сейчас…
Оксана услышала, как в «Хаммере» страшно и яростно, в точности как давеча под дверью ванной, закричал Тихон. На его крик отозвалось нечто вроде далёкого грома, это зарычал могучий Шерхан. В чём именно заключалась опасность, которой была заряжена белокурая немка, Варенцова не взялась бы сформулировать, но на всякий случай подобралась, готовясь к отпору… Однако тут фрау Киндерманн заметила серёжку, презентованную Марьяной, и точно налетела на стену. Резко округлила глаза и напрочь забыла все свои намерения, связанные с Оксаной.
— О, катцендрейк, о, кошачье дерьмо! Ладно, поехали.
Вот только сразу стартовать не получилось. Стоило шофёру приоткрыть дверцу «БМВ», как наружу пулей вылетел овчар. Едва отбежав на два шага, пёс присел в характерной позе, отставив приподнятый хвост… Видимо, животное слишком разволновалось, пока рвалось на помощь хозяевам из закрытой машины. Из кобеля лилось нескончаемо и полужидко, причём, как скоро выяснилось, процесс начался ещё внутри «БМВ». Водитель, ругаясь на чём свет стоит, полез наводить марафет…
— Чтоб я сдох, — заворожённо глядя на овчара, проговорил Коля Борода — Это ж дауфман![115] Я о них только в книжках читал…
Выражение его лица можно было приблизительно описать как «инфернальное восхищение». Человек сподобился лицезреть нечто отвратительное и ужасное, но и в своём роде совершенное.
— Звучит как диагноз, — задумчиво проговорил Фраерман.
Коле послышалась в словах шефа насмешка, и он торопливо принялся рассказывать, как накануне Второй мировой немецкие военные кинологи, работавшие в Висбадене, по прямому приказу из рейхсканцелярии озадачились выведением особо свирепой породы. И вывели, взяв за основу немецких овчарок. И назвали по своему начальнику Дауфману. И передали эсэсовцам. И те были в жутком восторге от того, с каким рвением дауфманы грызли несчастных зэков Освенцима, Майданека и Дахау. Потом на Нюрнбергском процессе им это припомнили, но было уже поздно. Дауфманы вовсю использовались как производители, активно передавая родительской породе свою отравленную генетику…
— Ну вот вы мне скажите, на кого он похож? На кого, а? — тыча пальцем за окошко, где неиссякаемо трудился кобель, вопрошал Борода.
— На гиену, — первой отозвалась Варенцова.
В машине воцарилось ошарашенное молчание. Действительно, пёс, необычайно крупный и мощный для немца, имел могучую переднюю часть при очень скошенном крупе. Теперь, после Оксаниных слов, стало заметно, что его пропорции несколько отличались от обычных овчарочьих. Широкие челюсти, предназначенные смыкаться в чудовищной хватке. Необъятная шея, туго набитая мышцами, чтобы эти самые челюсти имели силу дробить буйволиные кости. Кругловатые уши вместо привычных остроконечных «локаторов»… И пускай наука твердит о физической невозможности скрещивания гиены