…Лейтенант Уго Бирон приземлился не слишком удачно. Удар по ногам чуть не выбил болью сознание, а потом открывающего от нестерпимой боли рот летчика еще долго волокло по земле, пока наконец лейтенант не сумел погасить купол. Уго помянул мадонну, назвав ее свиньей, и шепотом изложил кратко историю о том, что кусты в этих местах сажали исключительно шлюхи, а рытвины и камни оставили одни ублюдки. Помочь ругань не помогла, но на душе итальянца полегчало…
Он с трудом встал, скомкал парашют и начал прикидывать: где б его спрятать получше да попроще, когда где-то справа прогремел выстрел. Затем еще один, и еще…
Бирон бросился на землю, одновременно вытаскивая из кобуры «беретту». Пистолет придал летчику уверенности, и теперь он не чувствовал себя беззащитным на чужой земле. Оружие вообще частенько играет со своими обладателями злую шутку, давая чувство защищенности и неуязвимости. Совершенно напрасно, между прочим…
Лейтенант Бирон осторожно захромал – все-таки он повредил ногу при приземлении – в сторону от выстрелов. В принципе, где-то здесь должны быть кавалеристы Буденного – победитель абиссинцев наступал и рвался к Варшаве, так что у итальянца имелись некоторые шансы встретить здесь своих союзников. Но вот что настораживало – так это далекие выстрелы. Во-первых, к пистолетным выстрелам теперь явно примешивались винтовочные, и даже вроде бы из охотничьих ружей, а во-вторых, лес, по которому он теперь шел, невелик, и рано или поздно ему придется выйти на открытое пространство…
– Эй, лейтенант!
Навстречу Уго из густого кустарника выбрался их стрелок-радист, сержант Солари. Он широко улыбался, но Бирон видел, что одной рукой Солари аккуратно придерживает вторую.
– Зацепило? – поинтересовался лейтенант.
– Нет, – отрицательно качнул головой сержант. – Похоже, вывихнул, когда приземлялся. Но это ерунда… Там наш бомбардир на дереве повис. Парашютом зацепился… – Солари качнул головой куда-то в сторону. – Сам я его снять не могу, вот и пошел искать наших. Или русских… А то ведь ему там висеть как-то не того…
– Пошли, – махнул ругой Уго. – Показывай дорогу. А кстати, стрельба – это не в той стороне?
– Нет, – успокоил его Солари. – Это, наверное, поляки. Или какая-нибудь местная самооборона. Ищут наших. Я, когда летел, видел, как русские из «пьяджо» прыгали…
Именно в этот момент выстрелы загремели намного ближе, но тут же смолкли. А потом над лесом пронесся отчаянный, дикий крик.
Оба летчика рванулись туда, откуда шел этот ужасный вопль. Но потом Уго спохватился. Он резко остановил Солари:
– Стой! Оружие достань…
Радист вытащил из кобуры старенький потертый «глизенти» и остановился в нерешительности. Взвести затвор с поврежденной рукой не представлялось возможным. Он просительно взглянул на лейтенанта. Тот кивнул и протянул руку:
– Давай взведу.
Он вернул сержанту заряженный пистолет, еще раз проверил свою «беретту» и осторожно, крадучись двинулся вперед. Радист следовал за ним, очень стараясь не шуметь.
Но шуметь они могли совершенно спокойно. Сейчас даже стадо диких кабанов, бегущее от стада носорогов, не могло бы перекрыть этот чудовищный крик, рвущийся, казалось, не из человеческого горла, а идущий словно бы отовсюду. Будто кричал сам лес…
Поляна открылась внезапно. Итальянцы выскочили на нее и замерли, не в силах поверить открывшемуся перед ними зрелищу. Несколько человек прижимали к земле неистово бьющегося летчика, одетого в советский комбинезон. А еще двое методично взмахивали косами, отрезая от него небольшие куски. По живому…[152]
Рядом на дереве висели окровавленные куски тела другого несчастного. Вот крик перешел в хрип, в какое-то надсадное бульканье… Словно в забытьи Уго поднял пистолет.
Выстрел ударил хлестко, и один из «косарей», дико взвыв, рухнул наземь. Рядом загрохотал пистолет Солари. Поляки кинулись врассыпную, но пули все же догнали их, и лишь двоим удалось укрыться за деревьями. Итальянцы кинулись к русскому.
Союзник был безнадежно искалечен. Он лежал в луже крови: без носа, без пальцев на руках, со срезанными со спины и бедер кусками мяса. Уго хотел было нагнуться, чтобы точнее определить повреждения, но рядом бухнул «глизенти» Солари, и русский ткнулся в землю с пробитой головой.
– Легче ему будет, – пояснил сержант. – В Ливии вот тоже так… Приходилось самим… – Тут он вдруг дернулся и потянул лейтенанта здоровой рукой к лесу. – Уходить надо, товарищ лейтенант. Сейчас они своих приведут…
Бирон кивнул, и они сорвались с места. Лейтенант только сожалел, что у него всего-то две обоймы. Было, теперь осталось меньше…
– Слушай, сержант, – пробормотал он на бегу. – Если что – не оставляй меня этим… Пристрели.
– Ага, – выдохнул Солари. – А если что – ты меня.
Они бежали на самом пределе сил, они даже не дышали, а точно отгрызали куски от воздуха и силой заталкивали их в грудь. В глазах темнело от напряжения, а в мозгах билось только одно: «Быстрее! Быстрее! Еще быстрее!..»
По Радомскому шоссе не спеша рысили два десятка кавалеристов. Разведывательный взвод восьмого кавалерийского полка второй дивизии Червонного казачества шел дозором к Варшаве. Внезапно один из конников подъехал поближе к командиру и тронул его за плечо:
– Ось там, – негромко произнес он. – Воронье кружить.
Лейтенант Кривошлыков, племянник героя Донской Советской республики, сбил на затылок буденовку – подарок отца, и привстал в стременах. Действительно где-то там, далеко-далеко, у самого горизонта виднелось маленькое мерцающее пятнышко, дрожащее и перемещающееся над черной полоской леса.
– И что ж это за воронье? – поинтересовался он небрежно. – Что они – съезд там устроили, что ли?
Некоторые из разведчиков засмеялись, но тот, что обратил внимание командира на ворон, поморщился:
– Цыть, жеребцы стоялые! Чё регочете? Того не понимаете, что коли воронье – беспременно мертвяки?
Смех оборвался, точно обрезали. Кривошлыков махнул рукой:
– А ну, казаки! Поглядим-ка: что там?
Взвод перешел на легкий галоп, устремляясь к месту вороньего пиршества. Постепенно всадники ускорились, и теперь уже неслись во весь опор. И вдруг…
Всадники разом осадили коней и уставились на стоявший на обочине телеграфный столб. На нем, подвешенный за руки, висел человек. Вокруг не было никого, лишь несколько мальчишек в небогатой крестьянской одежде периодически швырялись в висящего камнями, которые подбирали тут же, на щебенчатом шоссе.
Должно быть, мальчишки посчитали разведчиков за польских улан, потому что, бросив в их сторону пару взглядов, больше не обращали на них никакого внимания. Кривошлыков пригляделся и охнул: на висевшем человеке еще можно было разглядеть остатки военной формы. Советской…
В глазах потемнело от дикой ярости.
– Взвод! – заорал лейтенант, выхватывая из ножен шашку. – В атаку, марш! – И добавил, уже не помня себя от злости: – Руби ублюдков! Кроши щенков панских!
Только тут мальчишки поняли, что ошиблись, и кавалеристы – вовсе не уланы. Но было уже слишком поздно. Они прыснули в стороны от дороги, да только не судьба человеку убежать от несущегося бешеным аллюром коня. Взблескивали на неярком августовском солнышке клинки, и маленькие мучители валились точно рассеченная на тренировке лоза…
Двое буденновцев сняли со столба человека. Тот был еще жив, но… Конники с ужасом смотрели на его лицо с вырезанными глазами и отрезанными губами, на кисти рук, с чуть не до кости впившейся проволокой, на которой он висел, на изуродованный пах. От неловкого движения человек дернулся и замычал, и молодого сержанта-разведчика затошнило: языка у человека тоже не было.
Пожилой кавалерист поднял свой карабин и выстрелил несчастному в голову. Лейтенант Кривошлыков кивком одобрил его действия: если даже они и довезут бедолагу до лазарета, что вообще-то весьма сомнительно, то каково этому еще вовсе не старику будет жить вот так, обрубком человека? Лучше уж легкая смерть…
– А ведь и в деревне небось такие же найдутся, – один из бойцов высказал беспокоившую всех мысль. – Надо бы съездить да поглядеть…
Красноармеец не ошибся. На маленькой деревенской площади висели вверх ногами еще двое. Присмотревшись, лейтенант опознал на одном из повешенных – том, у которого ноги обуглились – верно, в костре жгли, суки! – остатки итальянской летной формы.
– Ну, суки… – прошипел Кривошлыков так, что двое всадников, бывших рядом, невольно шарахнулись в стороны. – Ну, гадюки… А ну, робята… ЖГИ ВСЁ НА Х…! И ВСЕХ – НА Х…!
Деревня запылала с четырех концов. По улицам с воплями метались жители, пытаясь спасти свое добро из горящих домов, но конники Второй Червонноказачьей, озверевшие от увиденного, никому не давали пощады. Гремели выстрелы, отсветы пламени мерцали на голоменях клинков, и поляки валились на землю…
Один из крестьян бросился на всадников с вилами наперевес, но очередь из пистолета-пулемета опрокинула его навзничь. Деревенский жандарм успел дважды выпалить из своего карабина и рухнул с разваленной надвое головой. Ксендз пытался взывать к милосердию, и Кривошлыкову стоило немалых усилий убедить своих бойцов просто пристрелить попа, а не приколотить его, как летчика, к дверям полыхающего костела…
– …Товариччи! Товариччи!
– Кто тут? А ну, вылазь!
Из-за горящего амбара выполз человек в итальянской летной форме. Лицо его было рассечено глубоким шрамом и густо залито кровью, но в руках он сжимал пистолет. Он с видимым усилием встал на ноги и, шатаясь, подошел к буденновцам:
– Аэролейтенант Уго Бирон, Сквадрилья Бомбардименто[153] пятнадцать «А», – он козырнул и покачнулся. – Товариччи, тут мой радисто, Солари. Вы наччли его? Его надо спасти…
– Прости, товарищ, – Кривошлыков соскочил с коня и тоже представился. – Видели мы твоего радиста… Убили его…
Лейтенант Бирон сглотнул. Командир кавалеристов протянул ему флягу, тот глотнул и закашлялся: во фляге оказалась водка. Тут же итальянцу протянули кусок хлеба и другую фляжку, на сей раз – с водой. После алкоголя Уго Бирон почувствовал себя немного лучше и принялся горячо рассказывать, как его сбили, как они бежали по лесу и что при этом видели. Как они выскочили на ораву местных крестьян с косами и вилами, и сержанта Солари сразу ударили косой по ногам, а он принялся отстреливаться и еле-еле ушел от преследователей…