В «Американских очерках», книге остроумной, веселой, густо пересыпанной юмором, Диккенс изобличает подлинную, а не показную Америку сороковых годов, — страну безжалостную и напористую, страну-кормилицу для ловких пройдох и страну-мачеху для тех, кто, подобно Брауну, стремился честно заработать свою кукурузную похлебку.
В августе 1849 года из гавани Галифакса отправлялась к берегам Англии «Кэмбрия». Это было большое товаро-пассажирское судно с красной дымящейся трубой и красными занавесками на окнах кают-кампании. Ветер шевелил снасти, и в темноте резко выделялся силуэт рулевого с освещенной перед ним морской картой. «Кэмбрии» предстояло идти до Ливерпуля восемнадцать дней. На борту судна было восемьдесят пассажиров и среди них — высокий, уже седеющий человек, который значился в списке под именем мистера Д. Брауна.
Браун ехал в Англию по поручению Перкинса — узнать, нельзя ли сбывать готовую шерсть на английском рынке. Дела «фирмы» шли неважно, и Перкинс хотел, минуя посредников, завязать сношения с лондонскими купцами. Он вручил компаньону образцы шерсти, и, разгуливая по палубе, Браун поминутно натыкался на ящики с назойливой жирной надписью: «А. Перкинс. Спрингфильд. Массачузетс». Надпись лезла в глаза, и Браун в глубине души ощущал нечто вроде угрызений совести. Он ехал в Европу с радостью, он нетерпеливо ждал британского берега, но не о шерсти он думал, вглядываясь в морскую даль. В Англию его тянуло желание увидеть родину Кромвеля. Он мечтал побывать во Франции, в Германии. Книги, прочитанные им, влекли его посмотреть своими глазами на те места, где происходили великие события, на землю, которая хранила следы Наполеона и Веллингтона.
Когда «Кэмбрия» появилась у английского берега, гавань Ливерпуля была празднично расцвечена флагами всех стран мира. Но в самой Англии было невесело: только что миновал страшный голод в Ирландии, и народ едва оправился после неурожайных лет. По всей Европе шло восстановление реакционных правительств, реставрация монархии и подавление всего, что, хотя бы отдаленно, напоминало свободную мысль.
Джон Браун пришел в уныние от лондонского тумана и от лондонцев. Английские купцы не желали даже взглянуть на образцы: американская шерсть их не интересовала. Хлопок и только хлопок котировался на лондонской бирже. Английский скот был хорош, но плохо кормлен, — на фермах не хватало хлеба.
Браун сообщил Перкинсу, что едет на континент. Компаньон, если угодно, мог думать, что он ищет покупателей во Франции, Германии или Австрии. Но он быстро миновал большие города — Париж и Берлин — и направился к Ватерлоо.
Зачем понадобилось фермеру и скотоводу ехать туда, где некогда решалась судьба Европы и где слава Наполеона получила последний решительный удар? Зачем шагал он под проливным дождем в Кайю, жалкую, маленькую деревушку, где была ставка Наполеона? Что за лихорадочное возбуждение гнало его по глинистому полю к холму, откуда император-полководец наблюдал сражение.
Высоко подняв плечи под непромокаемым плащом, Браун глядел на желтый горизонт, на стога раскиданного там и сям мокрого сена. Вон за тем возвышением стоял со своей артиллерией Ней, оттуда, слева, подошел Веллингтон и там же ожидал подкрепления от Блюхера.
Седеющий фермер припоминал столько раз читанные подробности. Наполеон готовился к решительному штурму, он приказал укрепить батареи перед Бель-Альянсом, вон за тем серым холмом. Под Неем убило трех лошадей. Центр армий Веллингтона был смят, и если бы Наполеон получил подкрепление, судьба Европы повернулась бы совсем иначе. Но Наполеона подвел Груши, этот робкий и нерешительный полководец. Нет, полководцам не пристала нерешительность, у полководца должен быть твердый план и, главное, — несгибаемая, железная воля.
С этой мыслью Браун спускается с холма и идет в деревню обогреться. Он пишет домой письмо: ему удалось присутствовать на военных учениях австрийцев. Он полагает, что австрийских солдат легко победит армия, привыкшая быстро маневрировать. Французские солдаты, которых он также видел, очень хорошо обучены, но это все мелкий народ и, кажется, не очень-то рвущийся в бой…
Армия, маневры, боевое учение — что за темы для американского фермера, который должен интересоваться скотом, шерстью и земледелием?
В октябре Джон Браун с ящиками образцов был на обратном пути в Америку.
Аболиционизм и противоневольничество
«М-р Джерри Смит приглашает всех достойных негров селиться на его земле и заняться различными ремеслами. М-р Джерри Смит выделил в северной части штата Нью-Йорк сто двадцать тысяч акров специально для неимущих черных семей».
Такое объявление появилось в середине 1850 года в различных газетах Севера. Имя Джерри Смита было известно далеко за пределами штата Нью-Йорк. Это был богатый, либерально настроенный делец, охотно жертвовавший деньги на благотворительные учреждения для негров. Сам он именовал себя убежденным аболиционистом. Так назывались в Америке сторонники освобождения негров.
Джерри Смит.
Еще в XVIII столетии квакеры, поселившиеся в Соединенных штатах, высказывались за отмену рабства, приводя в качестве сильнейших аргументов библейские тексты. В начале XIX века либеральная буржуазия Севера также начинает агитировать против рабства, и по мере промышленного роста страны эта агитация усиливается. Созываются конгрессы, возникают даже целые организации, созданные буржуазной интеллигенцией. Но, когда на арене появляется хлопок, увлечение буржуазии внезапно проходит. Если бы не существовало рабства, не было бы и такого оживления торговли и промышленности. Так рассуждает буржуазия и «примиряется» с существованием невольничества.
Однако в тридцатых годах движение против рабства снова возрождается и принимает широкие размеры. Теперь к нему примыкают писатели и журналисты Юга, которые принуждены были перекочевать в северные штаты и искать там политического убежища. Появляются статьи и книги, посвященные негритянскому вопросу. Иммигранты из южных штатов, бежавшие от преследований помещиков, были полны ненависти и жажды борьбы. Рабство негров олицетворяло для них всю систему привилегий для богачей, насилия, угнетения слабых. Внешне их выступления не были направлены ни против плантаторов, ни против капиталистов, но они требовали полного уничтожения невольничества, а в условиях Юга крушение рабства было бы величайшим ударом для помещичьей диктатуры. Поэтому агитация эта, несмотря на то, что она черпала аргументы из евангелия, декларации Вашингтона и конституции, имела все же революционный характер.
В агитации против рабства было два течения: antislavery — противоневольничество и abolition — освобождение.
К противоневольничеству примыкала главным образом крупная буржуазия, интересам которой диктатура демократической партии (помещиков) наносила ущерб и экономический и политический.
Аболиционизм был движением мелкой городской буржуазии, интеллигенции, фермеров и рабочих.
Разумеется, Джерри Смит принадлежал к противоневольнической партии. Он и ему подобные буржуазные либералы возлагали все свои надежды на постепенное смягчение нравов путем просвещения и на демократическую конституцию, которая позволит со временем провести в парламенте закон об освобождении негров. Они опасались разрыва с Югом, «потрясения основ» и всякого посягательства на частную собственность плантаторов, то есть на негров. Самостоятельное движение негров внушало им ужас, они боялись его не меньше, чем помещики Юга. Им чудилась расовая война и поголовное убийство белых. Они толковали об освобождении негров, но были далеки от мысли признать равенство белого и черного человека. И все-таки даже умеренные выступления противоневольнической партии возбуждали сильную тревогу среди плантаторов. Деятельность же более радикальной партии — аболиционистов — рассматривалась рабовладельцами, как прямая угроза всему государственному строю.
Аболиционизм родился на Западе, в борьбе фермеров с помещиками за землю. На Западе было много людей, бежавших от гнета южных плантаторов, проникнутых ненавистью к помещикам, жаждущих борьбы. Для этих людей рабство было символом всей системы угнетения и насилия. Они не желали слушать ни евангельских текстов, ни соглашательских речей. Они требовали решительного и полного уничтожения рабства.
Во главе аболиционистов стояли волевые, энергичные люди, преданные идее. В своей борьбе они не ограничивались одними словами — организовалась целая сеть обществ для борьбы с рабством. Главным вдохновителем их был один из выдающихся людей Америки — Вильям Гаррисон, редактор аболиционистского журнала «Либерэтор» («Освободитель»). В 1835 году таких обществ насчитывалось двести, в 1836 году — пятьсот, в 1840 году — две тысячи, а еще через десять лет не было поселка в свободных штатах, где не существовало бы кружка сторонников Гаррисона.
Титульный лист одного из ранних выпусков журнала «Освободитель» в Бостоне. 1831 г.
«Либерэтор» нелегально проникал и на Юг. Редакцию Гаррисона несколько раз громили, сам он подвергался покушениям. Другой аболиционист, Эльяш Ловджой, был в Сен-Луи растерзан озверевшей толпой южан.
К пятидесятым годам аболиционизм представлял большое и вполне легальное движение. Определенной политической платформы аболиционисты не имели. Под общим названием существовало множество различных течений. Большинство аболиционистов, настроенное болев радикально, чем противоневольники, рассчитывало добиться освобождения негров путем парламентской борьбы. Если бы аболиционистам удалось провести на выборах своего президента и получить большинство мест в сенате и конгрессе, уничтожение рабства, по их мнению, произошло бы в законодательном порядке.
Некоторые аболиционисты наивно считали, что освободить негров можно быстрее всего отделением северных штатов от южных. Когда рядом с рабовладельческим государством вырастет независимая, свободная республика, плантаторам придется туго: негры тысячами побегут в свободную страну, и рабовладельцы будут уходить все дальше на юг, до тех пор, пока им уже некуда будет податься.