БАЦ! БАЦ! БАЦ!
Другой выдающейся личностью был старый Джо Карран. Этот престарелый еврей рассказывал всем, что во время Второй мировой служил матросом и принимал участие в известной битве, но никогда не уточнял, в какой именно. Старый Джо рассекал по окрестностям на классном велосипеде, а иногда, обычно перед выборами, он катался по широкой Госуэлл-роуд с мегафоном в руке и каким-нибудь политическим плакатом и выкрикивал слоганы.
«Голосуйте за лейбористов!» – призывал он на этой неделе, а на следующей уже горланил: «Поддержите Национальный фронт!» или «Маргарет Тэтчер – в премьер-министры!».
Он любил порассуждать о событиях в стране. Помню, он болтал о беспорядках на карнавале в Ноттинг-Хилле, а затем перескакивал на отставку Гарольда Уилсона, словно все это было связано. Я не знал, насколько разумные вещи он говорил, но, судя по снисходительным взглядам взрослых, понимал, что, видимо, он нес какую-то ерунду.
Старый Джо занимался и другими удивительными вещами. Он рылся в мусорных баках, а затем в подробностях описывал, какие прекрасные вещи ему удалось там найти. Это могла быть пластинка Sex Pistols с царапиной, которую, по его мнению, можно замазать, или сломанный блендер, который он планировал разобрать на запчасти, чтобы починить полдюжины других штуковин.
Джо заводил одну собаку за другой и каждой из них восхищался. Одному богу известно, где он их доставал, – скорее всего, это были бродячие молодые дворняги, – но стоило им подрасти, как они надоедали Джо и он избавлялся от них, словно это был мусор, найденный в каком-нибудь баке. Он увозил собаку на автобусе или поезде в Уонстед на востоке Лондона, спускал там с поводка и сматывался. Не знаю, почему он выбрал именно Уонстед, – ведь до этого места было миль двадцать пять. Вероятно, Джо надеялся, что пес не сможет найти дорогу домой. Если же бедная собака каким-то образом все же добиралась обратно, Джо – по ходившим среди ребятни слухам – убивал ее. Ужас, конечно. Теперь я вспоминаю это с содроганием. Мне всегда нравились собаки, которые бегали по району, и история Джо Каррана вызывала во мне волну негодования. Просто в голове не укладывалось, как он мог творить такое, особенно учитывая, что все остальное время он казался безобидным старичком.
Мне очень нравилась черная овчарка по кличке Макс, легенда Излингтона. Не знаю, принадлежал ли этот пес кому-нибудь, но он постоянно бегал по нашему району, поднимался и спускался по лестницам и шастал по парку, преследуемый стайкой ребятишек. Он был бойким и очень красивым, но дружил с маленьким и лохматым коричнево-белым безродным псом по кличке Виски, который был далеко не так популярен. Никто не обращал на него внимания, а подростки еще и норовили пнуть как следует. Из-за этого он стал немного дерганым; мне было его жалко, поэтому я всегда старался его погладить, обнять и потрепать по голове, как я частенько делаю с Джорджем. Однажды Макс и Виски попали под несущиеся машины на дороге неподалеку от Олд-стрит, и я очень расстроился, когда узнал об этом. Мне ужасно нравилось бегать по окрестностям вместе с ними. Не знаю, пожалел меня Джерри или просто я никак не унимался, все твердя об этом, но вскоре у нас появилась маленькая черная дворняга-полукровка по кличке Задира.
Мне в то время было почти десять лет, и Задира почти сразу стал моей собакой, ведь именно я всегда был готов погулять с ним или поиграть дома. Вскоре я начал дрессировать Задиру и обучил его нескольким командам: сидеть, делать стойку и припадать к земле – самым азам, которые все же доставляли немало радости. Он вообще был очень забавным псом. Во-первых, ему вовсе не подходила его кличка – Задира не был грубияном. Тот, кто назвал его так, должно быть, сделал это в шутку. Он был милым маленьким псом, но стоило поднести кулак к его носу, как он скалился и рычал. Больше всего мне нравилось водить Задиру на прогулку. В выходные и во время каникул я вставал очень рано, быстро завтракал и все утро проводил вместе с Задирой, гуляя по Сити и по району Барбикан, который был выстроен как раз в те годы. Задира был симпатягой, и многие подходили к нам, трепали его по голове и отвешивали ему комплименты. Гуляя с Задирой, я не думал ни о чем, кроме того, куда пойти дальше. Насмешки в школе, переживания из-за лишнего веса, последние стычки с мамой и отцом просто вылетали у меня из головы. Мир принадлежал мне, а улицы Лондона были вымощены золотом – именно так я чувствовал себя, гуляя в детстве со своей собакой.
Глава четвертая
В детстве все было гораздо проще – и счастливее, если, конечно, не считать школы. Мы были бедны и жили в муниципальном многоквартирном доме, но, если светило солнце, не было на свете места лучше. Мне нравилось, когда около нашего дома разворачивали передвижную игровую площадку. Грузовик, в кабине которого сидели две толстухи, заезжал на газон Кингс-сквер, и ребятня из окрестных домов налетала на него, как саранча. Женщины опускали борта кузова, и показывались веревки и пластиковые штуковины, из-за которых машина напоминала огромный детский конструктор. Рядом с грузовиком раскладывали гигантский надувной матрас, на который можно было забраться только с разбега. Размерами он был с два двухэтажных автобуса, и требовалась недюжинная сноровка, чтобы вскарабкаться на него и удержаться на ногах, но, когда это получалось, можно было подпрыгивать чуть ли не до неба. К нам никогда не приезжали ярмарки, но мы не горевали – у нас был свой надувной замок.
Как только площадка была развернута, вдалеке раздавался звонок вагончика с мороженым. Когда он подъезжал ближе, дети спрыгивали с грузовика и бежали к мамам выпрашивать десять пенсов на эскимо. Другие ребята поднимали головы к окнам многоэтажек Тернпайк-Хаус и Президент-Хаус и кричали, чтобы привлечь внимание своих мам.
Я не был исключением. Однажды я попросил денег на мороженое у своего брата Дэвида, который загорал, развалившись на траве.
– Кто просит, не получает, а кто не просит, не хочет, – ответил он.
Ошарашенный, я стоял и пытался понять его. Не стоит и говорить, что мороженого в тот день мне не досталось. Я сидел на скамейке, смотрел, как другие дети наслаждаются лакомством, и силился понять, что имел в виду брат.
В другие дни все ребята играли в войну. У кого-нибудь оказывался ключ от чулана для велосипедов в одном из окрестных домов, и мы вламывались туда. Мы назначали кого-нибудь сержант-майором, а еще двоим приходилось маршировать по кладовке и подчиняться его приказам. Еще мы слушали переносной радиоприемник и подпевали любимым песням вроде «Video Killed the Radio Star» группы The Buggles.
За шестьдесят пенсов в магазине сладостей можно было купить Red Bus Rover[2]. Мы забирались на заднюю площадку старого двухэтажного «Рутмастера» и отправлялись за много миль на экскурсию по Лондону, посещая места вроде «Лондонского подземелья», крейсера «Белфаст» и Королевского фестивального зала на берегу Темзы.
Если карманных денег не оставалось, мы играли в Жестяного Томми – нечто среднее между прятками и салочками. Мне нелегко было тягаться с другими ребятами, я быстро уставал из-за своего веса и одышки. В те дни я вечно бегал по району, но с боков все равно свисал жир, а подбородков было два, если не три. К девяти годам я весил уже больше девяноста килограммов, что должно было вызывать опасения, особенно учитывая, что мой рост составлял всего метр двадцать. Но я лишь усугублял дело: чем больше меня дразнили в школе, тем толще я становился, заедая обиду чипсами, сладостями, мороженым и жареной картошкой – всем, что попадалось под руку. Однажды, притворяясь больным, чтобы прогулять школу, я услышал какой-то переполох во дворе и подошел к окну, чтобы выяснить, в чем дело. На крыше Тернпайк-Хаус стояла съемочная группа, которая снимала клип на песню Another Brick in the Wall группы Pink Floyd. Я наблюдал за всем процессом, чувствуя, что сам стал частью этого видео, и представляя себя звездой на съемках голливудского фильма. Само собой, с тех пор я не раз видел этот клип по телевидению и всякий раз поражался его смыслу. Я был одним из тех детей, о которых пел Роджер Уотерс: школа была для меня стеной.
Оглядываясь назад и размышляя, как обернулась моя жизнь, можно, пожалуй, сказать, что я не был создан для школы. Математика и английский мне совершенно не давались, а география и история навевали смертную скуку. Единственной сферой, в которой у меня проявлялись хоть какие-то способности, было искусство. На уроках рисования я схватывал все сразу, и учителю не приходилось объяснять снова и снова. Я просто понимал, как рисовать, инстинктивно знал это. Конечно, помогало и то, что некоторое время я копировал картинки из комиксов, и все же зарисовка форм и образов не вызывала у меня никаких проблем. На более скучных уроках я постоянно рисовал на полях тетрадок и повсюду таскал с собой карандаш или маркер, рисуя все, что приходило в голову: чье-нибудь лицо, портрет Задиры или то, что привлекло мое внимание.
В тот учебный год мой брат Дэвид заметил, как сильно я переживаю из-за своей внешности. Однажды он поймал меня перед зеркалом, когда я втягивал живот, пытаясь выглядеть более худым. Он ничего не сказал, но как-то встретил меня после уроков. Прежде чем я смог вымолвить хоть что-то, он сказал:
– Я знаю о насмешках, Джон, и понимаю, что тебе, должно быть, очень нелегко. Пойдем со мной в клуб, там ты научишься боксировать.
Он уверял, что это поможет справиться с обидчиками: узнав, что я боксер, они вряд ли станут задирать меня. В ту минуту я едва сдерживал слезы – так радостно мне было иметь старшего брата, который приглядывал за мной.
И все же я помню, как страшно мне было войти в клуб в самый первый раз. В ярком свете прожекторов все казалось огромным и суровым. В центре помещения стоял боксерский ринг, на котором двое крупных ребят наносили друг другу удар за ударом. Еще я помню звук: низкие, приглушенные хлопки, с которыми кулаки обрушивались на соперника. Дэвид выдал мне спортивные шорты и жилет и отправил разминаться: я делал подскоки, бегал, приседал и прыгал «звездочкой». Мне было стыдно позорить своего брата, ведь всякий раз мой жирный живот вываливался наружу, но вскоре я втянулся и начал тренироваться на мягкой боксерской груше, а затем и на твердой, научившись двигаться. Было тяжело. Я пыхтел и задыхался, но не останавливался. Дэвид сказал, что очень важно правильно двигаться, и я был сосредоточен, внимая каждому слову тренера.