— Слава Богу, — говорил Хэмфри, выступая перед избирателями в Еврейском центре в Милуоки, — все мы — просто люди. Сейчас много говорят о рациональности и продуктивности. Может быть, мы не слишком рациональны и продуктивны. Но возьмите «Декларацию независимости». Откройте «Конституцию». Прочтите «Геттисбергское послание»[86]. Вы не найдете там слов «рациональность» и «продуктивность». А потом прочтите всего Маркса, всего Энгельса, всего Ленина и Сталина. И вы нигде не увидите слова «любовь». За продуктивностью идите к коммунистам. Я же верю, что быть политиком — значит любить людей, быть хорошим человеком.
Потом слышавший это Теодор Уайт напишет: «Выступая, Хэмфри… был великолепен. А порой — блистателен. И говори он побольше безупречных речей, глядишь, и победил бы.
Но он испортил кампанию тем, что старался… быть проще, яснее. Обсуждать каждый вопрос по-домашнему. Он мог толковать о чем и с кем угодно — с фермерами, рабочими, профессорами. С аптекарями он становился аптекарем. В пикете забастовщиков он пел «Солидарность навсегда»[87], сливаясь с рабочими. Общаясь с журналистами в своем холодном автобусе, превращался в балагура-репортера. А обсуждая проблемы негров, сам как бы чернел…
Он кончал говорить, и все вопросы были закрыты. Как в храме. Но американцы в 1960 не ждали проповедей».
Им нужен был не проповедник, а герой. Полководец. Лидер. Принц. Новый победитель.
Джек это понимал.
И потому не только полагался на свои штабы, но и сам создавал образ. Образ вождя. Сюзерена, прибывшего к любимым подданным. Мудрого, милого, щедрого, с дружески протянутой рукой. Но — не до конца понятного.
Его всегда окружала семья, свита и тайна. Он не смешивался с толпой, хотя всегда без опаски шел в самую гущу. И все равно — вокруг него оставалось пространство. Его пространство.
Нового победителя ждали не только политические активисты, но и просто люди — в том числе и в Висконсине. И Джек представал перед ними таким. Новым. Победным.
Он начал кампанию с обещания вести ее честно: «Я не собираюсь нападать на моего оппонента-демократа… — заявил он, — я намерен говорить о нем уважительно и требую, чтобы тех же принципов держались все, кто работает в Висконсине от моего имени.
Мы не боремся против тех или иных деятелей. Мы боремся за пост президента».
И отправился в путь. С родными, соратниками, прессой.
На рассвете с непокрытой головой он стоял у ворот фабрик, раздавая рабочим листовки и пожимая руки. Волосы треплет ветер, пальто распахнулось, рабочие берут листки, говорят пару слов, жмут руку и идут дальше, зная, что руку пожать легко, а стать таким же — нельзя.
Фермеры, студенты, учителя, пенсионеры — со всеми он говорил весло и открыто. И не только о проблемах. А если и о них, то в особом — высоком — стиле, подобающем высокому лицу. И тут же — о роли президента в Америке. И о том месте в мире, которого она заслуживает.
Родные были проще. Тэдди — так тот ради него даже прыгнул с трамплина. Впервые в жизни.
Он прибыл в Грин-Бей, чтобы съехать с горы с плакатом «Кеннеди в президенты». А его сходу спросили: с трамплина прыгнешь? Подняли. Объявили: «На старте Эдвард Кеннеди — брат сенатора Джона Кеннеди! Он еще никогда не прыгал. Но если мы попросим, он попытается!»
До вышки донесся приветственный гул толпы. Внизу была пропасть.
Надо линять, решил Тэдди. Но тут же представил, как будет жалок, сползая вниз. А диктор: «Он прыгнет, дамы и господа! Храбрец! Думаю, сенатор бы им гордился!»
Оркестр грянул «Звездный флаг», ударил барабан, и Тэд полетел.
Нашли его в сугробе. Достали, отряхнули, подвели к микрофону. А он спросил: «Эй, кто-нибудь видел на трамплине Хюберта Хэмфри? Так что поддержите моего брата Джона!»
Гип-гип, ура! Ура!! Ура!!!
Журналисты постоянно получали данные из социологического центра. С цифрами в руках они все уверенней писали о Джеке как о победителе. Предсказывали, что он «возьмет» 6 из 10 округов. Потом — 8. Потом — 9. А избиратели читали об этом в газетах, слышали по радио, видели его в новостях. Обсуждали в клубах, в барах и на родительских собраниях. Казалось бы — надо говорить об оценках и поведении детей, а они — о Кеннеди! Это был успех.
И когда 5 апреля Висконсин пошел на избирательные участки, вся его команда ликовала: победа! А пресса готовилась отписаться в стиле поздравительных адресов.
И он победил. Но не так, как предсказывали. И тон статей был иным. Как и чувства Джека.
Висконсин стал пирровой победой. И это определило стиль всей дальнейшей кампании.
Он сидел в отеле «Пфистер». Попивал бульон. Получал от Бобби цифры о голосовании. Через два часа после закрытия участков все было ясно. Он проиграл три приграничных и один центральный округ. С трудом победил в одном, а еще в двух (бывших цитаделях Маккарти) — с большим перевесом. Еще три округа, где жило много католиков, «взял» полностью.
Это было не то, чего он ждал и желал. Такой итог не был большой победой.
Позвонил Бобби — поздравил. Сестры ликовали. А он был задумчив. Даже удручен.
Наконец, обращаясь к близким, сказал: «Это значит, что нам придется все сделать по-другому. В каждом округе. И во всех. Потом. В том числе и на «больших выборах»».
В Висконсине он взял 56 % в 6 округах из 10. Это не убедит в его готовности к борьбе со «слонами» никого из нужных людей. Никого из тех, кто контролирует съезд. Он не решил боевую задачу — не одолел Хэмфри ни в одном из протестантских округов. Только в смешанных и католических. А впереди — Западная Вирджиния с 95 % протестантов.
А сейчас… Сейчас его ждали на телевидении. Там он должен выглядеть ликующим новым победителем. А здесь он сказал просто: «Теперь мы обязаны победить везде: в Индиане, Мэриленде, Орегоне… Везде! И главное — в Западной Вирджинии».
Хэмфри хотел этой схватки. Он считал, что одержал в Висконсине стратегическую победу.
Повода праздновать не было, но сенатор выглядел веселым и непринужденным. Ненадолго вышел к прессе, той, что предсказывала победу Кеннеди, пошутил:
«Цитируйте меня: жаль, что здесь все закончилось… Через два дня я буду в Западной Вирджинии».
Зря он красовался. Узнав об итогах в Висконсине, сильные люди в партии поняли: Хэмфри больше не кандидат. Потому что проиграл у себя. На Среднем Западе. Выскреб из него все. До дна. И теперь ограничен границей Миннесоты. Даже победив в Западной Вирджинии, он больше никого ни в чем не убедит. О его номинации можно забыть. Но его победа над Кеннеди может лишить последнего надежды на выдвижение и переместить решение о кандидате в кулуары съезда. А если Хьюби этого не знает, то и не надо. Довольно того, что знаем мы.
А если хочет снова меряться силами с Кеннеди — мешать не станем. Если победит — а шансы на это есть, и шансы хорошие, — вырастет вероятность «тупика» на съезде и выхода на сцену компромиссных фигур — Джонсона и Стивенсона. А этого мы и ждем.
А Хэмфри завелся. Друзья подбросили ему денег, и сенатор решил показать им, что он настоящий боец. Ослепленный жаждой реванша, он ринулся в атаку.
А Кеннеди напротив — видел ситуацию ясно. Понимал: Джонсон и Стивенсон хотят его остановить. И хотя они уже списали Хэмфри со счетов, но подзадоривают, надеясь, что он вышибет Кеннеди из седла в штате, где у католика крайне мало шансов.
Что ж. Мы сыграли плохо. А сыграем классно. Хоть никто и не обещал, что будет легко. В Западной Вирджинии его люди запустили ту же систему, что и везде: организация, друзья, близкие. Роуз очаровывала жен шахтеров, фермеров и жительниц городков.
Сестры дарили горнякам улыбки. За Джека агитировал Франклин Рузвельт-младший (за это ему в случае победы обещали пост в администрации). Бобби и О’Брайан явились из Висконсина через день после выборов. Тэдди стал их адъютантом. И неплохо сработал в Висконсине.
Прибыла и Джеки. И выяснилось: жена претендента привлекает внимание не меньшее, чем он сам. Ее «небрежно-элегантное алое пальто» произвело впечатление даже на Джеймса Рестона[88]. А рассказы об их двухлетней дочке Кэролайн, ждущей дома маму и папу, очаровывали слушателей. Так что когда Кеннеди улетал ненадолго в Вашингтон, с речами выступала она.
А когда Джек вернулся, то выступал, бывало, по двадцать раз в день. Охрип, похудел, осунулся. Хэмфри ввел в бой сверхтяжелую артиллерию — тему веры. Он знал: многие жители штата до сих пор ненавидят католиков — «рабов Папы». Считают, что те во всем послушны воле Ватикана. Не станет ли и президент-католик игрушкой в руках римского клира? Будет ли свободен в принятии решений? Ответ был прост: за три недели до выборов Хэмфри опередил Кеннеди на 20 пунктов. А раньше опросы показывали: Джека поддержат до 70 % избирателей.
И впрямь, накануне кампании Кеннеди опережал Хэмфри почти на 40 %!
Что же случилось? Да ничего особенного. Просто тогда в штате не знали, что Джек — католик. А рассказали им об этом агитаторы соперника. Они отлично понимали, что в этом суровом краю, где подавляющее большинство жителей активные прихожане протестантских конгрегаций, принадлежность к Католической церкви крайне опасна для политика.
Вот что думали об этом простые люди, вот что они говорили социологам Луи Харриса: «От века не было президента-католика, и надеюсь — не будет; эту страну создал народ, если б он этого хотел, то так бы и записал в Конституции», — заявляла пожилая женщина в черном.
Крупный мужчина, инвалид войны: «Я лютеранин — и я не был в Нью-Йорке, с тех пор как вернулся из Европы, там теперь все не так, как у добрых христиан…».
Солидная дама: «Нет-нет, я уважаю все религии, но католики… они же… за единство церкви и государства, а я — против».