Он не слышал аплодисментов. Оглядел площадь. Где он? И где был в эти минуты? Перед лицом мира? Или перед другим лицом? Надел пальто (сбросил, чтоб не стесняло жесты). Понял, как замерз. Волосы трепал ледяной ветер бескрайних пространств истории и вечности…
Не много есть на свете речей, которые считают образцовыми. Эта — в их числе.
Макс Фридман написал в The Guardian: «Кеннеди говорил не только как лидер американцев, но как главный страж надежд свободных наций». Ему вторили «молитвы… мужчин и женщин всех стран, где факел свободы никогда не будет потушен тиранией».
Джек говорил 13 минут 59 секунд. И, как видим, успел наметить направления своей стратегии: служение стране и человечеству, вскоре воплощенная в Корпусе мира; сотрудничество с Южной Америкой, реализованное в «Союзе ради прогресса», штурм космоса вплоть до полета на Луну, который начали готовить ближе к концу его президентского срока.
Его наградили шквалом восторга. От него и его речи веяло юной, бодрой, свежей энергией, и теплом, желанным в этот морозный день. Страсть связала его со слушателями повсюду в Америке и мире, с их надеждами, проблемами, мечтами, верой в свои силы и в мощь государства. Но и с их обыденностью, ежедневными заботами и трудами.
И не последним в их череде были мир, свобода и потребость «поставить абсолютную власть, направленную на уничтожение других стран, под абсолютный контроль всех государств».
«…Спрашивайте не о том, что страна может сделать для вас, — спрашивайте, что вы можете сделать для страны». Сказал он. Обычно этот фрагмент переводят иначе: «…не спрашивайте, что…» и так далее. Здесь переводческий изыск, потворство стилю. Но если следовать словам Джека и переводить именно их, то услышим не вразумление: не делайте, мол, того-то… А повеление: ask not what your country can do for you — ask what you can do for your country. О как. Повеление: спрашивайте, спрашивайте, спрашивайте себя: что вы можете сделать для страны!
И вы, уважаемые граждане мира. Спрашивайте не что Америка может сделать для вас, но что мы все можем сделать ради свободы. Спрашивайте себя. Часто. Спрашивайте… И находите ответ. В этом — путь гражданина.
Джек говорил хорошо. В английской версии выступления наряду с ритмом порой уловима и рифма! Ask not рифмуется с ask what…
Кеннеди чувствовал: сочетание ритма и внутренняя рифмовка, казалось бы, прозаических текстов, напечатанных или произносимых вслух, кодирует аудиторию. Особенно массовую. А тогда на площади у Капитолия собралось более 20 000 человек… Он знал: сейчас он совершает эпохальный акт. Верил: эта речь войдет в историю, как и он сам. Ее будут слушать годы спустя. Не зря, готовясь выступать, он поручил Соренсену изучить лучшие речи своих предшественников, плюс Геттисбергское обращение Линкольна. Тот изучил. А после они месте чеканили каждый жест и каждое слово. Как Линкольн для Геттисберга, они сводили короткие слова в краткие фразы.
— Не хочу, — сказал Джек, — чтоб люди сочли меня пустозвоном.
— Инаугурацию хотят перенести из-за снегопада, — сообщил Тэд.
— Нет. Я буду говорить завтра. Продолжим.
Утром текст был готов.
Джек не учил его наизусть. Не читал по бумажке (хоть и держал в кармане черновик).
Он знал, какие слова должен сказать людям и времени.
На глазах миллионов Америка обретала нового лидера. Нового не по счету, а по содержанию. Лидера, готового быть героем. И в то же время — служителем идеалов, которые он только что возвестил. Это сквозило в его речи. И он звал их с собой. Что ж, к битве «против тирании, бедности, болезней и самой войны» были готовы многие.
Его тонкие метафоры требуют глубокого понимания. «Пламя веры в свободу, озаряющее мир», «цепи нищеты», «чудеса и ужасы науки», «передовой отряд взаимодействия, пробивающийся сквозь дебри подозрительности» — он превращал поэзию в технологию, завораживая равнодушных и превращая в воодушевленных. Этой же задаче служат ритм и мелодия, обращая речь в почти стихи или песню.
Американцы музыкальны. И торжественность гимнов столь же близка им, как энергия буги-вуги или тоска блюза. В старину викинги, по ряду сведений первыми открывшие Америку, верили, что стоит опытному скальду спеть молодому конунгу хвалебную песню драпу, описав в ней его грядущие подвиги, как он становился способен их совершить. Здесь скальд и конунг были в одном лице и пели хвалебную песнь себе, народу и их общей стране.
И песню Джека услышали.
Потому-то ее финал, славящий общее дело Божие, и вознес ее на пик восторга.
Но не обошлось и без настоящих певцов и подлинных скальдов.
А кем же еще предстал в тот день перед публикой знаменитейший, заслуженнейший патриарх литературы восьмидесятисемилетний поэт Роберт Фрост — единственный четырежды лауреат Пулитцеровской премии. Он написал для случая поэму «Посвящение», но не прочел — свет слепил глаза и Фрост не мог читать. И потому наизусть продекламировал «Вечный дар»:
…Землей мы обладали,
не принадлежа земле,
чуть больше сотни лет,
пока не отдали себя ей.
Вирджиния и Массачусетс были наши,
но сами мы — британцы, колонисты —
владели тем, чему мы не подвластны,
и состояли в подданстве чужом.
Владенье пестовало нашу слабость,
Пока не знали — кто мы, где мы, чьи мы,
И не могли отчизну обрести
в стране, где мы хозяйничали смело.
Отдавшись ей, мы обрели спасенье,
(Купив его немалым счетом жертв).
Бескрайние пространства, путь на Запад,
Целинный, невоспетый, безыскусный,
Каким ты был, таким ты и остался…
Один из духовных гуру американских либералов, веря в приход новой эры, сравнимой с эпохой Августа, объявил Вашингтон «великим Римом новейшего времени».
Гости наградили славного старца рукоплесканиями. Он оказался более чем к месту. Как и его непрочитанный стих, который, тем не менее, обрел национальную известность. Вот он.
Посвящение
Итак, сегодня мы приглашены
На главное событие страны.
Художники, искатели, творцы!
Призвали вас отечества отцы.
И я несу им сокровенный дар,
Тот, что хоть старомоден, но не стар —
Мой стих…
.
Да, новый строй годов, времен, эпох
Нам даровал миров создатель — Бог.
Отец наш всемогущий, Тот, в Кого
Мы веруем доныне одного.
О чем Ему зарок суровый дан
На той купюре, что всегда в карман
Подальше укрываем от греха.
В Него мы верим. Это — на века.
И это хорошо! — кивнул Творец.
У вас что ни герой — то молодец.
И Вашингтон, и славный Адамс Джон,
И Мэдисон, и Томас Джефферсон.
Они провозвестили всем краям
Свободы, что сегодня славлю я.
И вот теперь для множества людей
Основой стала ценность сих идей.
Свобода, право, суверенитет
Дороже их богатства в мире нет.
.
Отвага бодро веющих ветров
Нам ближе тупиков ненужных слов:
Всех этих «ну…», и «если…», да «кабы»…
Мы трусости презренной не рабы!
И славим дерзновенье тех, кто смог
Преодолеть лояльности порог,
Чтоб нам отваги профили явить[132]
Подобно барельефам. И открыть
Эпоху новую. И тут же утвердить
Здоровый образ жизни: спорт и труд
Отныне пусть к победам вас ведут.
.
Да! Днесь всем нам знамение дано,
Которым навсегда озарено
Начало славных дел — великий Рим
Мы здесь, друзья, бесстрашно возродим!
Настала эра Августа! Пусть в ней
Сольется власть с поэзией скорей![133]
Драпа. Ничего не скажешь.
Кроме, разве что, того, что прав был Норман Мейлер, назвав Кеннеди лучшим шоуменом американской политики. Он стал первым президентом, пригласившим на инаугурацию поэта.
Ну, а сменила его у микрофона чудная певица Мариан Андерсон.
NBC передала инаугурацию в цвете. Был выпущен посвященный ей киножурнал. Белый дом. А в Белом доме — самый молодой президент Америки. Кортеж в сопровождении мотоциклистов. Капитолий. Гости. А над ними, как бы защищая, — купол, осеняющий законотворцев страны. Присяга Джонсона. Присяга Кеннеди. Речь. Овация. Все встают.
Торжество в Зале скульптур, организованное Инаугурационным комитетом. Нарядные столы. Сияющая Жаклин. Счастливый Джек. Их проезд к Белому дому. Президент и первая леди — в открытой машине. Парад возглавляет оркестр в форме времен войны за независимость. Следом — части в форме разных эпох. Во главе солдат в синей и серой форме армий, сражавшихся в Гражданской войне, два флага: государственный — звездно-полосатый и красный со звездным Андреевским крестом — знамя Конфедерации. Несут знамена частей. Проходят представители родов войск. На особой платформе катер РТ-109 — точь в точь такой, каким командовал Джон.
И вот президент в белой бабочке и Жаклин в белой накидке и атласном платье от Олега Кассини и бриллиантовом колье (что с того, что взято на прокат у «Тиффани» — пускай потешится немножко) на ступенях Белого дома. Они открывают бал (один из шести устроенных в этот день). Роскошный концерт. На конферансе сам Фрэнк Синатра! А кто это рядом? Первая леди — Джеки прекрасная! А вот и юный конунг — лидер Америки. Джон Фицджеральд Кеннеди.
Теперь это был его дом. Белый.
Джеки на миг остановилась в колоннаде и, как ребенка, взяла его за подбородок. На фото видно, как он смущен и как изумлен идущий мимо джентльмен.
Папа Джо устроил праздник в отеле «Мэйфлауэр». Хозяйками были мама Роуз и Джанет Очинклосс — мама Жаклин. Они вместе встречали гостей, но Кеннеди сидели в одном конце зала, а Бювье и Очинклоссы — в другом. То же — на приеме в пять пополудни.