— В каком преступлении меня обвиняют? — спросил Лаборд, понемногу возвращая к себе самообладание.
— Вы обвиняетесь в укрывательстве большой суммы денег не менее ста тысяч ливров, спрятанных в вашем доме. Вы понимаете, милостивый государь, что сведения, имеющиеся у меня, точны.
Лаборд пошатнулся, словно кто нанёс ему тяжёлый удар, и со стоном упал на стул. Заботливо следя за своим отцом, Коломба сказала чиновнику:
— Не истолкуйте в дурную сторону поведения моего отца, сударь. Его нервы сильно расшатаны прошлым: малейший пустяк возбуждает его. Какой-то враг донёс на него, но обвинение совершенно неосновательно: ему нечего прятать. Обыщите дом от верха до низа, и вы найдёте его лишённым всех драгоценностей и обстановки.
— Это соответствует имеющимся у нас сведениям, сударыня. Мы знаем, что ваш отец притворяется бедным, чтобы избегнуть пеней и наказаний, назначенных указом, но эта хитрость не поможет ему. Послушайте меня, господин Лаборд, желаете вы выдать эти деньги или мы должны искать их?
— Если вы сомневаетесь в том, что говорить моя дочь, можете обыскать дом, сударь. Но если эти поиски будут безуспешны, надеюсь, я буду освобождён.
— Ни в коем случае; у меня приказ представить вас в судилище. Нужно дать ответ на вопросы генерал-прокурора Фурке. Вам было бы выгоднее выдать деньги по доброй воле, но так как вы отвергаете это предложение, то мы должны разыскать их. Вы пойдёте со мной. Ну, покажи дорогу в подвал, бездельник, — обратился он к Дельмасу.
Бросив украдкой взгляд на своего хозяина, старый слуга повиновался и повёл всех в нижнюю часть дома. Придя к двери подвала, которая оказалась незапертой, чиновник взял факел у одного из солдат и вошёл в комнату со сводами. Он тотчас же заметил, что камень был снят: на его месте зияла глубокая яма. Приблизив свет, он нашёл яму пустой и крикнул Лаборду, который в эту минуту входил в подвал:
— Ага! Вы опередили нас, сударь! Понимаю. Клад исчез. Что вы скажете на это, сударыня? — прибавил он, обращаясь к Коломбе.
Она не отвечала, но, по-видимому, была сильно поражена.
— Теперь, сударь, скажите нам, где мы можем найти деньги? — прибавил чиновник, обращаясь к Лаборду.
Тот не отвечал.
— Мы здесь только теряем время! — крикнул полицейский. — Веди нас в спальню твоей молодой госпожи, мошенник! — прибавил он Дельмасу.
— Ах! — прошептала Коломба, и ужасная догадка промелькнула у неё. — Может быть, Рауль это сделал? Но нет, нет!.. Это слишком ужасно!
Принуждённая сдерживать свои чувства, она сопровождала всех до верхней части дома. При входе в спальню урядник бросил вокруг беглый взгляд и направился прямо к чулану, но, найдя его запертым, потребовал ключа у Лаборда, который отдал ему его со вздохом. Дверца была открыта, поиски чиновника увенчались успехом. Он нашёл там большой ящик и туго набитые кожаные мешки, очевидно, полные денег. Они были сброшены в угол чулана, даже не было сделано попытки спрятать их. В самом деле, их только что принесли сюда. По распоряжению чиновника сундук и мешки были вынесены из чулана и положены на стол посреди комнаты. Они были открыты и оказались полны золотых монет.
— Здесь должно быть сто тысяч ливров, — обратился чиновник к Лаборду. — Такова ли эта сумма?
— Да, это так. Не могу отрицать этого, — ответил несчастный. — Но кто донёс на меня?
— Обратитесь с этим вопросом к суду — сказал чиновник.
«Теперь мне всё ясно! — мысленно воскликнула Коломба. — Но я не считала его способным на такую подлость...»
Были призваны остальные гвардейцы, и сундук с мешками сдали им под охрану.
— Вы возьмёте всё? — крикнул Лаборд в порыве горя. — Вы ничего не оставите моей дочери?
— Я должен передать все деньги генерал-прокурору, — ответил чиновник. — Вы и ваш слуга Дельмас будете сегодня ночью отведены в Консьержери[63], а завтра утром предстанете пред судом. Проститесь с вашей дочерью.
Нежно обняв дочь и поручив её, почти в полуобморочном состоянии, попечению Лизетты, Лаборд сказал чиновнику, что готов следовать за ним. Он и старый Дельмас были посажены в Консьержери и заперты на ночь.
На другой день двое заключённых предстали пред страшным судом. На строгие расспросы судьи о том, имеются ли у него ещё скрытые деньги, и на угрозы пыткой в случае неполного признания, Лаборд мог заявить только, что показывает правду. Затем был подвергнут допросу Дельмас. Ему сказали, что если он даст такие указания, которые приведут к обнаружению каких-нибудь других тайных кладов, то он не только будет освобождён, но и получит награду. После этого его отвели в соседнюю комнату, где подвергли пытке посредством выворачивания большого пальца. Старик вынес испытание с большим мужеством, и так как от него ничего не могли добиться, то вскоре опять привели в суд. Наконец обоим преступникам был вынесен приговор. Все спрятанные Лабордом деньги подвергались изъятию в пользу государства, а за совершенное им великое преступление его присудили три раза стоять у позорного столба, а затем сослать на вечную каторгу. Дельмас также был приговорён к позорному столбу, но этим наказание и ограничивалось.
На следующий день первая часть сурового приговора была приведена в исполнение. Без рубашки, с верёвками на шее, с зажжёнными свечами в связанных руках, эти двое несчастных были привязаны к телеге. На спине каждого висел ярлык, с надписью «Грабитель народа». В этом жалком виде их возили по улицам, среди громких криков черни, по направлению к Рыночной площади. Позорный столб представлял собой восьмиугольную каменную башенку, с высокой остроконечной крышей, находившуюся на одной стороне живописной старой площади. В каждом углу башенки было высокое окно без стёкол, так что можно было отлично видеть внутри вращающееся на оси большое горизонтальное колесо. Внутри обода этого колеса, которое и составляло позорный столб, были сделаны отверстия для головы и рук страдальцев. Привязанные к этой машине, в тяжёлом и унизительном положении, бедный Лаборд и его преданный слуга были выставлены на несколько часов на оскорбления и насмешки черни, которая беспрестанно бросала в них грязью, тухлыми яйцами и другими предметами.
Среди большого стечения народа, собравшегося в этот день на Рыночной площади, был только один человек, который чувствовал некоторое сострадание к несчастным и которого это зрелище ужасало и возмущало. Это был молодой англичанин двадцати двух лет, очень красивой наружности, недавно прибывший в Париж. Он не был предубеждён против страдальцев и, думая, что они несправедливо наказаны, крайне негодовал на жестокое обращение с ними толпы. Он уже собирался уйти и пытался выбраться из кучи торговок, среди которых иные напоминали собой фурий по своему языку, как вдруг его остановило смятение народа, вызванное молодой девушкой, пробовавшей силой проложить себе дорогу к позорному столбу. Она была красива, несмотря на то, что глаза её беспокойно блуждали, причём наружность и одежда свидетельствовали о принадлежности к гораздо более высокому классу, чем окружающая толпа. С нею была горничная, тщетно пытавшаяся удержать её. Едва ли нужно объяснять, что эта несчастная девушка была Коломба Лаборд.
— Я хочу пойти к нему, я хочу пойти к отцу! — кричала она.
— Где же ваш отец, сударыня? — спросила торговка весьма отвратительной наружности.
— Вот, вот! — ответила Коломба, указывая на позорный столб.
— Как? Этот подлый негодяй, этот грабитель! — кричала тётка. — Вы не должны близко подходить к нему, предоставьте его нам.
И она швырнула в несчастного Лаборда тяжёлым предметом, попавшим ему прямо в висок. Её товарки громко засмеялись и похвалили за ловкость.
— Уж я не промахнусь! — сказала она. — Вот увидите, как я ударю этого негодяя снова, когда повернётся колесо.
— О, пощади его, из жалости пощади! — закричала Коломба. — Он не совершил преступления.
— Вы не называете преступлением ограбление народа? — возразила торговка. — Я со своими товарками думаю иначе. Нам кажется позорный столб слишком слабым наказанием для такого господина.
— Эх, ему предстоит гораздо худшее! Его пошлют на каторгу, — заметила одна из сплетниц с жестоким смехом.
Слыша всё сказанное, поражённый красотой Коломбы и опасаясь за неё, молодой англичанин направился через толпу к ней. Хотя он жил недолго во Франции, тем не менее говорил по-французски бегло.
— Здесь не место для вас, сударыня, — сказал он. — Позвольте мне увести вас отсюда.
Она не обратила внимания на предложение, не поняла даже, по-видимому, его слов, в своём старании оградить отца от дальнейших оскорблений. Её взоры были такие страдальческие и умоляющие, что даже грубая женщина, находившаяся возле неё, не могла более сопротивляться и отбросила осколок кирпича, который собиралась метнуть в несчастного, привязанного к позорному столбу, со словами:
— Из любви к вам, сударыня, я пощажу его.
— О, благодарю вас, благодарю за вашу доброту! — воскликнула Коломба, схватывая грубую руку женщины и прижимая её к своим губам.
— Вы лучше бы послушались совета этого молодого господина и ушли отсюда. Вам может здесь сделаться дурно.
Но несчастная девушка отказывалась послушаться совета. В это время колесо позорного столба перестало вертеться, и после небольшого перерыва двое страдальцев были освобождены и приведены к телеге, к которой их привязали, как и раньше. Гвардейцы расчистили дорогу своими алебардами[64], и повозка двинулась. При этом толпа так плотно стеснилась, что для Коломбы было бы невозможно уйти, но она заняла место позади переднего ряда, на той линии, по которой должна была пройти печальная процессия. Минуты через две приблизилась телега. Окровавленные, босые, покрытые грязью и глиной, двое заключённых представляли собой зрелище, которое тронуло бы даже каменное сердце, но толпа осыпала их бранью и проклятиями, подвергая всяческим оскорблениям. Бедный Лаборд, сидевший на ближайшей к дочери стороне телеги, ехал с опущенной вниз головой. Когда он приблизился, Коломба, не будучи в состоянии сдержать себя, громко крикнула, и голос её отчётливо был слышен среди гама и воплей народа: