— Я позаботился о бедном Лаборде. По получении вашего письма я немедленно снесся с д’Аржансоном, главным начальником полиции. С его помощью я надеюсь достигнуть желанной цели. У меня есть ещё в запасе адвокат, который явится в случае нужды, но не иначе. Не спрашивайте меня, более ничего не могу объяснить.
Затем он перевёл разговор на другие вопросы и продолжал весело болтать, пока они не въехали в большой двор Пале-Рояля, наполненный солдатами. Войдя во дворец со своим проводником, Ивлин сопровождал его до передней. Здесь он остался, между тем как Лоу, пользовавшийся теперь привилегией прямого доступа, направился в частный кабинет регента. Когда Ивлин стал оглядывать находившихся вокруг, чтобы найти, с кем можно было бы поговорить, взор его упал на группу знатных молодых людей, игравших в фаро за столом, находившимся в углу залы. Она состояла из Брольи, Бранка, Канильяка и Носе, но с ними был ещё пятый, в котором, к своему изумлению и негодованию, он узнал Рауля Лаборда. Почти не веря своим глазам, англичанин направился к столу и тем привлёк внимание Рауля. Неожиданное появление Ивлина нарушило спокойствие игрока. Он только что поставил на карту и, плохо метнув, проиграл ставку. Вслед за тем он отошёл от стола и, приблизившись к Харкорту, сказал тихо, угрожающим голосом:
— Что вам нужно здесь, сэр?
— Вы скоро узнаете.
— Я должен знать это сию же минуту! — яростно воскликнул Рауль. — Пойдёмте со мной в галерею. Здесь не место для препирательств.
— Отказываюсь сопутствовать вам, сэр, — отвечал сурово Ивлин. — У меня здесь дело, и я не уйду отсюда, пока оно не будет кончено. Вернитесь к игре в фаро и забавляйтесь, в то время как отец, которого вы предали и ограбили, мучается в темнице, а ваша сестра, сердце которой вы разбили, предаётся отчаянию.
— Ни слова более об этом, иначе вы рискуете жизнью! — закричал Рауль.
— Я сказал, идите к вашим друзьям. Я не буду прерывать вас более.
Рауль нерешительно глядел, размышляя о том, как ему поступить, как вдруг лакей, с жезлом в руках, приблизился к ним и, обращаясь к Харкорту, сказал, что его просят в частный кабинет регента. Ивлин поклонился и готовился повиноваться, когда лакей, повернувшись к Раулю, сказал:
— Господин Лаборд, и вас также просят.
— Да? — воскликнул Рауль в беспокойстве. — Зачем я мог понадобиться Его Высочеству? Впрочем я готов сопровождать вас.
Хотя эти приглашения произошли с соблюдением обычного порядка, однако они выглядели несколько неожиданными: молодые люди, сидевшие за игрой в фаро, смеялись при виде Рауля и Харкорта, выходящими из комнаты вслед за лакеем. В кабинете, с регентом, кроме Лоу и аббата Дюбуа, находился высокий, крепкий человек лет шестидесяти, с чрезвычайно суровой и мрачной наружностью. Одежда у него была чёрного цвета, парик чёрный как уголь, кожа смуглая, брови чёрные и густые, глаза чёрные и проницательные, нос длинный и загнутый крючком. В общем, этот человек казался страшным. Его вид подходил к его должности — это был не кто иной, как главный начальник полиции, Аржансон[65]. Рауль почувствовал сильное смущение от направленных на него проницательных глаз Аржансона, и Ивлин сделался несколько беспокойным, когда подвергся тому же испытанию. В страшном взоре Аржансона было что-то магнетическое: немногие могли сопротивляться его влиянию. Регент ласково принял приветствие Харкорта, когда молодого человека ввели в кабинет, и едва удостоил внимания глубокий поклон Рауля, из чего последний вывел дурное предзнаменование.
— Господин Рауль Лаборд! Мне рассказали о вашем отце, который был осуждён Судебной Палатой за укрывательство денег. Я желаю рассмотреть это дело.
— Очень рад, монсеньор. Я не осмеливался лично ходатайствовать о моём бедном отце пред Вашим Высочеством...
— Ба! — прервал нетерпеливо регент. — Ваш отец мог бы оставаться вечно на каторге, потому что вы не хотели сделать никакого усилия для его освобождения. Не знаете ли вы, кто донёс на него?
— Я не думал, что нужно производить розыски об этом, монсеньор: я знал, что обвинения делаются под вымышленными именами, — ответил Рауль.
— Под каким именем был сделан донос на старого Лаборда? — спросил регент начальника полиции.
— Под именем Жана-Пьера Шальона, — отвечал Аржансон.
— Имеете ли вы основания верить этому подложному имени?
— Имя это вымышлено, монсеньор.
— Знаком ли вам этот человек?
— Я знаю его очень хорошо, — ответил Аржансон, устремляя свой взор на Рауля. — Но, Ваше Высочество, позвольте мне не называть его.
Регент обратился к Ивлину:
— Насколько я понимаю, господин Харкорт, у вас имеются некоторые объяснения относительно этого дела. Если да, то я готов выслушать их.
— Благодарю, Ваше Высочество, за милостивое предложение, но я едва ли сумею воспользоваться им. Я могу только сообщить о дочери несчастного Лаборда, которую случайно встретил вчера, на Рыночной площади, в ужасных обстоятельствах. От неё-то потом я и узнал подробности дела. И если, благодаря этому рассказу, у меня пробудилось сочувствие к её отцу, то ещё в более сильной степени возникло отвращение к бесчеловечному доносчику.
— Осторожней выражайтесь, господин Харкорт! — закричал Рауль. — Под страхом смерти запрещаю говорить дурно о доносителе в Судебную Палату.
— Вот как! Так вы признаете, что вы донесли на вашего отца? — воскликнул Ивлин.
— Ничего я не признаю, а только предостерегаю вас. Господин Аржансон скажет вам, что этот суд побуждает слугу доносить на господина и сына доносить на отца. Разве это не так, сэр? — обратился он к начальнику полиции.
Аржансон кратко ответил в утвердительном смысле.
— Не моё дело выражать своё мнение о необходимости таких приёмов для правосудия, — заметил Харкорт. — Но не могу удержаться, чтобы не назвать их противными человеческой природе. Во всяком случае, со своей стороны, я должен выразить отвращение пред поведением сына, который мог предать своего отца.
— Ваше счастье, сэр, что Рауль Лаборд не считает себя таким сыном, — заметил регент — Иначе вас отдали бы под суд Палаты. Так как вы иностранец, то я прощаю вас, но на будущее время для вас было бы хорошо держать язык за зубами — свобода слова здесь не так велика, как в вашей стране, и как бы ни были похвальны ваши чувства, иногда бывает безрассудно обнаруживать их. Что же касается старого Лаборда, то хотя я, без сомнения, и чувствую жалость к нему, однако не намерен исполнить просьбу об отмене состоявшегося над ним приговора.
— Ваше Высочество не говорили бы так, если бы видели его дочь, Коломбу, и выслушали, что она скажет в его защиту, — заметил Харкорт.
— Не могу сказать, какое действие она могла бы оказать на меня, но в отсутствии её я непоколебим.
— Тогда следует прибегнуть к красоте, ведь только она и может смягчить вас, — сказал Лоу. — Коломба Лаборд за дверьми и ждёт только позволения явиться.
Регент удивлённо посмотрел, но не обнаружил неудовольствия при этом известии.
— Уверен, я не вызову неудовольствия Вашего Высочества признанием, что велел привести её сюда, — сказал Лоу. — Она теперь в передней.
— Пусть войдёт! — воскликнул регент.
Лоу вышел в боковую дверь, через соседнюю комнатку, выходящую на особую лестницу, предназначенную для тех, которым позволялось частное свидание с регентом. Вскоре он вернулся, ведя за руку Коломбу. Тёмное платье из гладкой материи простого фасона прекрасно выделяло её безупречную фигуру, и хотя на лице оставались следы перенесённых страданий, они нисколько не уменьшали её чудной красоты. Поднявшись при её входе, регент ступил шаг по направлению к ней и хотел поднять с колен, так как она упала к его ногам; но девушка не вставала.
— Я хорошо знаю цель вашего посещения, сударыня, — сказал он ласковым, ободряющим голосом. — Вы пришли ко мне просить помилования вашего отца?
— Да, монсеньор: молю, сжальтесь над ним! Я не буду пытаться оправдывать его поведения, он был виновен в укрывательстве своих денег. Но он уже так наказан за это преступление конфискацией в казну его собственности и унижением, которое для него хуже, чем смерть. Пощадите его ради меня, ведь, если жестокий приговор будет весь исполнен, я умру от боли и отчаяния.
— Нет, этого никогда не произойдёт, если только я могу помешать! — воскликнул регент мягко и вместе учтиво. — Поезжайте, сударыня! Ваш отец будет освобождён от дальнейшего наказания. Я подпишу указ о немедленном освобождении его самого, а также и его слуги. Я не могу предписать вернуть его собственность, потому что она взята в казну.
— Довольно, довольно, монсеньор! Вы даровали мне свободу отца, его жизнь. Это всё, чего я прошу. У меня нет слов отблагодарить вас за эту милость. Вы вознесли меня из бездны горя к полному счастью.
— Чтобы не задерживать дела, вы будете посланницей с указом об освобождении вашего отца, — сказал, улыбаясь, регент. — Вот он! — прибавил он, подписывая бумагу и передавая её Коломбе.
Со взором, выражавшим сердечную благодарность, преклонила она колени и поцеловала руку, грациозно протянутую ей принцем.
— Позволите ли мне, Ваше Высочество, сопровождать мою сестру? — спросил Рауль.
— Ах, нет, нет, нет! — воскликнула, содрогаясь, Коломба. — Ведь это он, который...
Она остановилась.
— Понимаю, что вы хотите сказать, — заметил регент. — Я ещё не покончил с вами, сэр, — сказал он Раулю.
Затем, обратившись к Ивлину, Орлеан заметил:
— Если вы так горячо заинтересованы участью Лаборда, господин Харкорт, то вам следовало бы присутствовать при его освобождении. Пойдите с ней!
Ивлин низко поклонился.
Когда Лоу уводил Коломбу к двери, регент шепнул аббату Дюбуа, который не принимал участия в происходящем, хотя с любопытством следил за всем:
— Послушай-ка, Дюбуа, я должен опять увидеть эту девушку. Она необыкновенно красива.
— Исполняю желание Вашего Высочества, — ответил угодливый аббат.