?
— Я не слышал, чтобы он так хвастался. Но вы не станете жаловаться на благородное соперничество: не можем же мы пренебрегать выгодами в угоду вам.
— Я не настолько глуп, чтобы ожидать такой уступчивости, монсеньор. Но слишком хорошо знаю намерения мистера Лоу относительно его родины, чтобы не чувствовать беспокойства при его усилении. Я уверен, что его глав ной целью будет вызвать столкновение между Вашим Высочеством и английским королём. Лишь несколько дней тому назад он объявил некоторым моим друзьям о своём намерении обнародовать исследование, в котором докажет, что Великобритании не под силу расплатиться со своими долгами.
— Но если страна в состоянии уплатить долги, то книга не принесёт никакого вреда, — засмеялся регент.
— Книга-то не принесёт вреда, монсеньор, но её автор может принести. Занимая пост генерал-контролёра, мистер Лоу будет иметь возможность вредить моему отечеству, и по всему видно, что он постарается сделать это. Мы слишком мешаем его честолюбивым замыслам, чтобы он мог относиться к нам дружественно. Принимая во внимание всё это, снова заявляю, что назначение такого человека на главную должность вашего правительства вызовет неудовольствие короля: смею надеяться, что этого назначения не произойдёт.
— Ваше беспокойство не имеет никакого основания, милорд. Господин Лоу решил увеличить благоденствие Франции до возможно высшей степени, но не за счёт Великобритании. Что же касается всего прочего, то я буду стараться, чтобы между обоими дворами не происходило недоразумений.
— Итак, вы. Ваше Высочество, решили назначить этого проходимца первым министром? — спросил лорд Стэр. не в силах сдержать себя.
— Если бы я раньше не намеревался сделать этого, то вы, ваше превосходительство, своими замечаниями заставляете меня поступить так, — ответил регент с достоинством. — Я назначу министра не для того, чтобы он угождал Англии, а для того, чтобы он служил Франции.
В эту минуту приблизился сам Лоу. Видя, что они заняты разговором, он собирался было уйти, но регент позвал его и сказал:
— Мы говорили о вас.
— Я не хочу скрывать своих мнений, — произнёс граф Стер. — Надеюсь, Ваше Высочество скажет мистеру Лоу, что есть два препятствия к его назначению на должность генерал-контролёра: первое — то, что он тайный друг претендента; второе — что он явный враг Великобритании.
— Если я явный враг Англии, милорд, — хотя и отрицаю это, — то вы не должны бояться вероломства с моей стороны, — возразил Лоу. — Если бы несчастный Яков Стюарт погиб при Нонанкуре от руки убийцы Дугласа, то теперь моей помощи не требовалось бы. Но так как принц счастливо ускользнул от этого изменнического заговора, то я помогал ему и буду помогать до тех пор, пока буду иметь позволение от Его Высочества регента.
При этом намёке на тёмные замыслы, состряпанные, как было известно, лордом Стэром, последний побагровел от гнева.
— А теперь, монсеньор, — продолжал Лоу, повернувшись к регенту, — я желаю сказать несколько слов лорду Стэру о себе самом. Я обвиняю его в устройстве против меня заговора, не с целью лишить меня жизни, как он хотел сделать с Рыцарем Св. Георга, а с целью подорвать доверие ко мне: последнее нападение на банк было его рук делом. На это у меня имеются многочисленные доказательства.
— Это клевета! — возразил посол. — Я, может быть, говорил некоторым из своих соотечественников, что предпочитаю звонкую монету вашей бумаге, а они, действуя по этому указанию, обратились в банк; но что касается заговора, то я отвергаю обвинение и требую от вас доказательств. Надеюсь, Ваше Высочество не сразу решитесь вручить управление государственной колесницей этому современному Фаэтону[108]. Вероятнее всего, он опрокинет её.
— Вы заходите слишком далеко в своих замечаниях, милорд, — сказал регент. — Теперь уж, Лоу, само собой разумеется, будет генерал-контролёром. Позвольте мне надеяться, что происшедшее между вами разногласие будет улажено.
— Невозможно, монсеньор! — воскликнул Лоу. — После всего, что произошло между лордом Стэром и мной, мы не можем вступать друг с другом даже в деловой разговор.
— Тогда, милорд, — сказал регент, обращаясь к послу, — я буду вынужден просить отозвать вас.
— Мне жаль, что я потерял личное доверие Вашего Высочества, которым пользовался так долго, — ответил лорд Стэр. — Но я говорил откровенно, и когда-нибудь, убеждён в этом, вы признаете, что я дал вам хороший совет.
И с глубоким, почтительным поклоном регенту и высокомерным кивком Джону он удалился.
Когда все препятствия были устранены, регент передал Джону Лоу звание генерал-контролёра финансов, а Аржансон, к своей величайшей досаде, должен был уступить свой пост ненавистному сопернику и ограничиться должностью хранителя печатей. Лоу достиг цели своего честолюбия. Он стал равным самым высокопоставленным лицам и даже превосходил их. Он восторжествовал над всеми своими врагами, и так как регент всецело руководился его советами, то можно было сказать, что Джон держал в своих руках бразды правления. В течение четырёх лет он, благодаря принятию подданства, буквально сделался, употребляя выражение Вольтера, из шотландца французом, из протестанта католиком, из проходимца — владетелем лучших поместий в королевстве и из банкира — первым министром.
Сила и способности нового генерал-контролёра были признаны не только управляемым им народом, но и всеми державами Европы. Английское министерство, видя, что лорд Стэр оскорбил его и был лично неприятен ему, решило отозвать посла и немедленно назначило в Париж графа Стенхоупа, одного из своих государственных секретарей. Народный восторг, выражавшийся самым различным образом, удостоверял регента, что его выбор был весьма приятен стране. Все классы общества соперничали друг с другом в лести новому генерал-контролёру. Почести оказывались ему пуще прежнего. Повсюду можно было видеть его портрет со следующими латинскими стихами, напечатанными под ним:
«При справедливо правящем Галлией принце, квестор[109]правильно ведёт финансы. Человек, совершенный в этом деле он обогатил и короля, и народ».
Иностранные государства также относились к Лоу с уважением; увольнительное свидетельство от его родного города, Эдинбурга, было ему выслано в драгоценном золотом ящике. Как раз в то время Лоу вёл переговоры с лордом Лондондерри о покупке знаменитого бриллианта Питта, который впоследствии стал лучшим украшением французской короны. Этот бриллиант, величиной почти с голубиное яйцо, необыкновенно чистой воды и чарующего блеска, получил имя «Регент». Чтобы высказать свой восторг перед гением Лоу, эрл Ислей переиздал одно из ранних произведений великого финансиста, снабдив его надписью из Цицерона:
«Счастлива страна, которая примет этого мужа! Она будет неблагодарной, если подвергнет его изгнанию, и несчастной, если его потеряет».
Роскошь Джона возросла ещё более. Он занимал тот же дом на Вандомской площади, но его большие покои были значительно расширены, а обеды и праздники стали великолепнее прежних. Впрочем, эти удовольствия нисколько не мешали его внимательному отношению к государственным делам. Он отдавал всё своё время, все силы исполнению своих обязанностей.
Но именно в то время, когда, по-видимости, Лоу был более всего в безопасности, когда он пользовался всеобщим почётом, когда на всех улицах только и слышалось его имя и клики народа повсюду сопровождали его, именно тогда начали проявляться признаки страшной катастрофы, которую ему суждено было испытать.
Глава XX. Опала на звонкую монету и миссисипские бандольеры
Так как золото всё уходило из банка, то Лоу принуждён был прибегнуть к мерам, от которых до сих пор воздерживался. Решившись довести Систему до крайних пределов, он запретил производить уплату золотом более чем на 300 ливров. Векселя могли уплачиваться только банковыми билетами, и заимодавцы уполномочивались требовать от своих должников в уплату банковые билеты. Использовав все средства для того, чтобы сообщить бумажкам предпочтение перед золотом и серебром, генерал-контролёр издал указ, совершенно отменяющий звонкую монету, за исключением мелочи, которая была вновь отчеканена. Указ предписывал также, чтобы никто, какое бы положение он ни занимал, даже если был членом духовных обществ, не мог иметь более 500 ливров звонкой монетой, под угрозой изъятия в казну всего превышающего эту сумму, с пеней в 10 000 ливров. Другой указ запрещал под угрозой штрафа в 3000 ливров уплаты выше ста ливров иначе, как банковыми билетами. Чтобы обеспечить строгое исполнение этих указов, было дано разрешение на производство домашних обысков, и были восстановлены суровые меры, применявшиеся Судебной Палатой при герцоге Ноайле. Как и в то ужасное время, доносчикам предоставлялась в награду половина захваченной суммы. Даже жилые помещения не освобождались от обыска. Подверглись осмотру и дома именитых людей, и места, пользовавшиеся особыми привилегиями, и дворцы, и королевские поместья. Но эти суровые указы безнаказанно нарушались некоторыми высокопоставленными лицами. Так, принц Конти представил к платежу в банк все имевшиеся у него банковые билеты, и Лоу, не желая рассердить его, позволил увезти золото и серебро в количестве, достаточном, чтобы наполнить три подводы. Нарушитель указа навлёк на себя резкие упрёки регента, но это не помешало его брату, герцогу Бурбону, последовать его примеру и получить звонкой монеты на сумму в 25 миллионов. Справедливо негодуя на это, регент послал за герцогом и обратился к нему с такими словами:
— Я очень недоволен вами, герцог. Вам хочется сразу разрушить то сооружение, которое стоило господину Лоу столько времени и труда. Вы истощаете банк, изымая из него 25 миллионов в четыре дня. То же и принц Конти. Что вы оба будете делать с таким количеством монеты? Разве вы не знали, что последний приказ Его Величества воспрещает всем подданным, без исключения, владеть более чем 500 ливров в звонкой монете?