— Она вполне оправилась. Не следует ожидать серьёзных последствий от полученных ею повреждений. Я отправила посыльного к леди Катерине Лоу, чтобы успокоить её относительно дочери. Всё обстоит хорошо. Но у меня печальные вести для вас. Вы знаете о ненадёжном состоянии Коломбы?
— Ей хуже? Ради бога, скажите мне. Не заставляйте меня томиться неведением.
— Увы! Она быстро угасает.
Услышав это, Ивлин застонал так громко, что сердце его собеседницы дрогнуло. Она выждала несколько минут, пока припадок, схвативший его, не уменьшился, затем сказала с глубоким состраданием:
— Сегодня утром положение Коломбы стало тревожным. Тотчас вызвали доктора Ширака, который, взглянув на неё, сразу сказал, что ей осталось жить лишь несколько часов. Так как правду нельзя было скрыть, я решила сообщить её кроткой страдалице. Но она взяла меня за руку и, нежно пожимая её, сказала с ангельской улыбкой: «Я знаю, что вы хотите сказать: я прочла свой приговор во взгляде доктора. Чувствую, что скоро умру. Но смерть будет для меня облегчением; я вполне готова к ней. Мне хотелось бы только проститься пред смертью с двумя людьми: с Кэти Лоу и Ивлином Харкортом». Я не могла отказать ей в этой просьбе. Мадемуазель Лоу прибыла немедленно, но вас не нашли, и я боялась, что последнее желание Коломбы останется неисполненным. И даже такое разочарование она переносила безропотно. Но Божья Матерь в своём сострадании привела вас сюда. Вас тотчас же допустили бы к умирающей, но она была занята священными обрядами. Теперь же идёмте со мной.
Они вышли из приёмной, поднялись по лестнице и вошли в галерею, где находились спальни. Остановившись у двери, аббатиса тихо отворила её и впустила Ивлина в комнату, где пред ним открылось зрелище, которое чуть не лишило его сил.
На кровати, такой же простой, как и вся скромная обстановка кельи, лежала Коломба. На лице её была печать смерти. С тех пор как Ивлин видел её в последний раз, в её наружности произошла сильная перемена, но красота не уменьшилась. Своими суровыми чертами, своей мертвенно-белой кожей она походила на изящное мраморное изваяние. Даже положение способствовало этому сходству: её руки благоговейно прижимали Распятие к груди. Рядом стояла на коленях Кэти Лоу и горячо молилась: в отдалённом конце кельи находились две монахини, также на молитве. В ту минуту это глубоко трогательное зрелище было почти невыносимо для Ивлина, но впоследствии, когда горечь страдания прошла, он любил вспоминать о нём.
Дверь отворилась так тихо, настоятельница с Ивлином вошли такими неслышными шагами, что сначала никто в келье не заметил их присутствия. Было слышно только, как Кэти Лоу и монахини шептали молитвы. Сдерживая дыхание, чтобы не нарушить священного спокойствия вздохом или стоном. Ивлин посмотрел на ту, которую любил. Её положение было так безжизненно, что в первые минуты он думал, что всё кончилось, но при более тщательном наблюдении слабые движения груди показали, что жизнь ещё теплится. Восклицание, которого он не мог сдержать, заставило Коломбу открыть глаза. Она устремила их на Ивлина: слабый, чуть заметный румянец пробежал по её бледным щекам, лёгкая улыбка заиграла на губах. Но румянец тотчас же погас, и хотя глаза с любовью ещё были устремлены на него, её взор постепенно тускнел. Заметив приближение Ивлина, Кэти Лоу поднялась с колен и отошла вглубь кельи.
Получив возможность приблизиться к умирающей, Ивлин поцеловал её в лоб и, взяв худую, холодную руку, молил её сказать что-нибудь. Умирающая девушка сделала усилие, чтобы исполнить его просьбу. Ея уста зашевелились, но способность речи покинула её, ни одного звука не слетело с её уст. Ивлин почувствовал только лёгкое пожатие руки, которую держал. На нём остановился её последний взор, в котором читалась уже безмолвная любовь. Только тогда сердце страдалицы успокоилось навеки, и эта любовь потухла. Ивлин был выведен из забытья аббатисой, которая сказала ему с состраданием:
— Не горюйте о ней, сын мой! Вы только на время расстались, но на небесах соединитесь с ней. А теперь уходите отсюда, позвольте нам помолиться о душе нашей усопшей сестры.
Ивлин повиновался. Бросив последний взгляд на бездыханное тело Коломбы, он вышел из юдоли смерти. Ещё не наступило утро, как он был уже на дороге в Англию. Через несколько лет он опять приехал в Париж и, прежде всего, направился в часовню монастыря Капуцинов, где была погребена Коломба. Всё её имущество стало собственностью монастыря.
Глава XXXIII. Отставка Джона Лоу
В течение двенадцати месяцев с того времени, как Система достигла высшего своего развития, она совершенно исчезла. Банковые билеты были уничтожены, обратившись частью в ренту, частью в процентные бумаги: биржевая игра была подавлена. Банк закрылся: акции Компании Индий потеряли всякий кредит и почти все были отобраны в казну. Сама Компания, которая, по великому замыслу основателя, должна была вмещать в себе все государственные доходы, монетный двор и всю заграничную торговлю, распалась на части. Затем против богатых миссисипистов начали применяться суровые меры: была назначена особая комиссия для рассмотрения их дел. Для того, чтобы предупредить бегство, был издан указ, запрещавший, под страхом смерти, выезжать из королевства без паспорта. Эти жестокие меры, в которых Лоу не принимал никакого участия, навлекли на него новый взрыв народного негодования. Его положение стало столь опасным, что он не мог долее медлить с прошением об отставке. Было так устроено, что при свидании с регентом находился один только герцог Бурбон.
— Я явился, монсеньор, — сказал Лоу регенту, — чтобы вернуть вам все занимаемые мною должности и просить вашего милостивого позволения покинуть королевство. Я долго размышлял перед тем, как решиться на это, меня удерживала только надежда, что я ещё могу оказаться нужным Вашему Высочеству. Но теперь я уже не могу быть полезным для вас, и скорее буду помехой, чем подмогой. Система совершенно прекратила своё существование. Я помог разрушить мою работу и должен оставить моим преемникам задачу восстановить финансы. Меня обвиняли в важных ошибках и упущениях, но Вашему Высочеству известно, что эти обвинения неосновательны. Несмотря на то, что всё было в моём распоряжении, я извлёк мало выгоды из Системы по сравнению со множеством иных лиц. В то время как многие составили капиталы в 40-50 миллионов, я приобрёл только 12, которые были затрачены, как известно Вашему Высочеству, на покупку земель в этой стране. Я не переправил за границу ничего из своих прибылей, в этом ручаюсь честным словом.
— Вполне верю вам, месье, — ответил регент — И прошу обратить внимание на то, что я никогда, ни на минуту не слушал различных клевет, которые распускали ваши враги.
— Надеюсь, меня не лишат моих владений, монсеньор. Когда я приехал во Францию по особому приглашению Вашего Высочества, у меня было более двух миллионов ливров. Я ничего не был должен и пользовался большим кредитом. Покидая Францию, я ничего не возьму с собой: предлагаю уступить все мои владения Компании Индий. Когда она уплатит мои долги, прошу только, чтобы мне были возвращены те два миллиона, которые были у меня, когда я поступил на службу к Вашему Высочеству. Или пусть поместят эту сумму на имя моих детей. Мне кажется, что я не прошу слишком многого, и думаю, что мои враги не откажут мне в справедливости.
— Надеюсь, эта просьба будет исполнена, монсеньор, — вставил герцог Бурбон.
— Не могу обещать вам того, чего я, может быть, не буду в состоянии исполнить, — отвечал регент — Если я смогу помешать этому, то ваша собственность не будет отобрана в казну.
— Выслушайте меня, монсеньор! — воскликнул Лоу — Если бы я не был обременён главным управлением Компанией Индий, банком и финансами, если бы я не так усердно занимался государственными делами, я не очутился бы теперь в таком положении. Утверждаю, что если бы у меня не было средств расплатиться со своими долгами, Его Величество и Компания должны бы дать мне эти средства, а не лишать меня имущества, ведь я служил им с беспримерным бескорыстием. И так как в распоряжении Компании имеются мои капиталы и, кроме того, у меня есть другое имущество, значительно превышающее сумму моих обязательств, то справедливость требует, чтобы мне было позволено свести счёты с Компанией прежде, чем произойдёт изъятие в казну моей собственности.
— Я лично весьма уважаю вас, господин Лоу, и доказал свою дружбу к вам, — сказал регент. — Если бы я внял уговорам ваших врагов, то вы были бы теперь в Бастилии. Мне ясно намекнули, что ваша голова послужит залогом моего примирения с парламентом. Но нечего и говорить, что я с негодованием отверг такое предложение: указываю на него здесь только для того, чтобы показать, как я расположен к вам. Но я, может быть, не буду в состоянии помешать конфискации вашей собственности.
— Прошу ради моих детей, — взмолился Лоу. — Ведь я принёс их выгоды в жертву государству! Если произойдёт конфискация, они останутся без имущества и без крова. Я мог бы выдать свою дочь за членов первых домов в Италии, Германии, Англии, но давал отрицательный ответ на все предложения, как несогласные с моим долгом и привязанностью к государству, на службе которого я состоял. Ради блага моих детей, и прежде всего ради блага моей дочери, умоляю вас, монсеньор, не допустите, чтобы имущество было отнято у меня.
— Что бы ни произошло, вы будете получать от меня пенсию, — сказал регент.
— После министра Франции я не могу стать пенсионером, монсеньор, — гордо ответил Лоу.
— Вы, наверно, не откажетесь принять от меня помощь, господин Лоу? — сказал герцог Бурбон. — К вашим услугам столько, сколько вы потребуете.
— Благодарю Ваше Высочество, — заявил Лоу. — Но мне нужен только паспорт.
— Вы тотчас получите его, — сказал регент, подходя к столу. — Куда вы предполагаете направиться?
— В Брюссель, монсеньор.
— Вот вам паспорт. Когда вы уезжаете?
— Через несколько дней, как только успею устроить свои дела и сделать все приготовле