Но даже если рассматривать тот факт, что Толкину удалось опубликовать так мало научных работ по своей теме, как повод для сожаления, нельзя не принимать в расчет влияния, оказанного им в этой области. Его теории и выводы цитировались и цитируются до сих пор (со ссылками на Толкина или без таковых) везде, где изучается английская филология.
Не следует забывать также и о его переводах «Перла», «Сэра Гавейна и Зеленого Рыцаря» и «Сэра Орфео». Работа над «Перлом» была начата в двадцатые годы, еще в Лидсе; Толкин взялся за нее, привлеченный сложной метрической и лексической системой поэмы. Он закончил перевод в 1926 году, но опубликовать его не пытался до тех пор, пока в сороковых годах Бэзил Блэкуэлл не предложил напечатать его в счет огромного долга за книги, приобретенные Толкином в книжном магазине Блэкуэлла в Оксфорде. Текст был отдан в набор, однако Блэкуэлл тщетно ждал, чтобы Толкин написал наконец предисловие к книге, и в конце концов от этого проекта пришлось отказаться. Перевод «Гавейна», начатый, вероятно, где-то в тридцатые — сороковые годы, был закончен к 1953 году; тогда же Би-би-си сделала по нему радиопостановку. Сам Толкин записал к этой постановке короткое вступительное слово и более пространную заключительную речь. Вслед за успехом «Властелина Колец» его издатели «Аллен энд Анвин» приняли решение опубликовать переводы «Гавейна» и «Перла» в одном томе. Толкин пересмотрел их и внес ряд исправлений, но от него снова потребовали предисловие, а он обнаружил, что написать таковое ужасно трудно: он не знал, что необходимо объяснить читателю, далекому от науки, для которого предназначалась книга. А потому проект снова провалился. В результате оба текста были напечатаны только после смерти Толкина, вместе с переводом на современный английский третьей поэмы того же периода, «Сэра Орфео», — Толкин выполнил его во время войны для кадетских курсов в Оксфорде. Введение к изданию было составлено Кристофером Толкином из тех материалов, что нашлись в бумагах его отца.
На самом деле эти переводы можно считать последними из опубликованных филологических работ Толкина, поскольку, хотя они не снабжены ни примечаниями, ни комментариями, они являются плодом шестидесятилетнего тщательного изучения этих поэм и во многих случаях служат обоснованной и убедительной интерпретацией сложных и неоднозначных мест оригиналов. А главное — благодаря этим переводам поэмы сделались доступны аудитории, которая никогда не смогла бы прочесть их на среднеанглийском. И потому они представляют собой достойное завершение трудов человека, который считал главной задачей лингвиста интерпретацию литературы, а главной задачей литературы — дарить людям радость.
Глава 4ДЖЕК
В 1925 году, когда Толкин вернулся в Оксфорд, в его жизни недоставало одного важного элемента. Недоставало с тех самых пор, как в битве на Сомме распалось ЧКБО, потому что Толкин так и не смог обзавестись новыми друзьями, столь же близкими ему по разуму и по духу. Время от времени Толкин встречался со вторым выжившим членом ЧКБО, Кристофером Уайзменом, однако Уайзмен теперь был всецело поглощен своими новыми обязанностями директора методистского пансиона[52], и при встречах они обнаруживали, что между ними осталось очень мало общего.
11 мая 1926 года Толкин присутствовал на собрании английского факультета в Мертон-Колледже. Среди множества знакомых в глаза бросался новичок: крепко сбитый человек двадцати семи лет в мешковатом костюме. Он только недавно был избран членом колледжа и наставником по английскому языку и литературе в Модлин-Колледже. Это был Клайв Стейплс Льюис, которого друзья обычно звали просто Джек.
Поначалу оба осторожно кружили вокруг друг друга. Толкин знал, что Льюис, хотя и медиевист, принадлежит к лагерю «литов» и, следовательно, является потенциальным противником. Льюис же записал в своем дневнике, что Толкин — «спокойный, бледный, болтливый типчик», и добавил: «Совершенно безобидный, ему бы только встряхнуться малость». Но вскоре Льюис очень привязался к этому человеку с вытянутым лицом и пронзительным взглядом, любившему поболтать, посмеяться и попить пивка, а Толкин поддался обаянию живого ума Льюиса и его щедрой души, столь же широкой, как его бесформенные фланелевые брюки. К маю 1927 года Толкин включил Льюиса в число «Углегрызов», чтобы он мог участвовать в чтении исландских саг, — и так началась их длительная и непростая дружба.
Тому, кто хочет знать, что значили друг для друга Толкин и Льюис, не помешает прочитать главу о дружбе из эссе Льюиса «Любовь»[53]. Здесь рассказывается обо всем: о том, как два человека становятся друзьями, обнаружив, что что-то понимают одинаково, о том, что такая дружба не знает ревности, но, напротив, стремится к расширению круга друзей; о том, что мужчинам такая дружба практически необходима; о том, что нет ничего лучше, чем после дня, проведенного в пешем походе, ввалиться дружеской компанией в трактир. «Что может быть лучше этих посиделок? — пишет Льюис. — Все надели тапочки, вытянули ноги к огню, выпивка под рукой; беседуем — и целый мир открывается нашим умам, а отчасти и то, что за его пределами. Никто ничего друг от друга не требует, никому ничем не обязан; все равны и свободны, точно познакомились час назад, и в то же время нас согревает многолетняя привязанность. У жизни — естественной жизни — нет лучшего дара».
Вот что представляли собой все эти годы дружбы, пешие прогулки, дружеские сборища в комнатах Льюиса по четвергам. Отчасти таков был дух времени: сходные рассуждения о мужской дружбе можно найти в сочинениях Честертона, и это чувство, хотя и менее осознанно, разделяли многие их современники. Примеры такой дружбы встречались уже в древних цивилизациях, а если поискать в менее отдаленную эпоху, то окажется, что отчасти причиной тому послужила Первая мировая. Во время войны так много старых друзей погибло, что выжившие ощущали необходимость держаться поближе друг к другу. Дружба такого рода была явлением весьма примечательным и в то же время совершенно естественным и неизбежным. Она не имела ничего общего с гомосексуальностью (Льюис вполне заслуженно высмеивает подобное предположение), однако женщинам в ней места не находилось. Это великая тайна жизни Толкина, и, если мы попытаемся ее анализировать, мы ничего в ней не поймем. Однако, если нам самим доводилось испытывать нечто подобное, мы отлично знаем, что к чему. Но если даже нам этого не дано, мы можем отчасти видеть подобную дружбу во «Властелине Колец».
Как это началось? Возможно, первоначально точкой соприкосновения стал интерес ко всему «северному». Льюис с детства был захвачен германской мифологией и, обнаружив в Толкине еще одного энтузиаста, зачарованного тайнами «Эдды» и хитросплетениями легенды о Вельсунгах, понял, что им есть чем поделиться друг с другом. Они начали регулярно встречаться в комнатах Льюиса в Модлин-Колледже. Временами они засиживались далеко за полночь, беседуя о богах и великанах Асгарда или обсуждая факультетскую политику. Они также обменивались мнениями о творчестве друг друга. Толкин дал Льюису почитать машинописный текст своей длинной поэмы «Жеста о Берене и Лутиэн». Прочтя ее, Льюис написал Толкину: «Могу сказать совершенно откровенно, что не припомню, когда мне в последний раз доводилось столь приятно провести вечер. И дело не в том, что мне нравилось читать поэму, написанную моим другом: я получил бы не меньше удовольствия, будь это книга неизвестного автора, случайно купленная в лавке». Льюис послал Толкину подробный критический разбор поэмы, для забавы написанный в форме псевдонаучных статей, в которых воображаемые ученые мужи («Памперникель», «Пибоди» и «Шик») предполагали, что слабые строки в поэме Толкина представляют собой результат ошибок переписчика и никак не могут принадлежать автору первоначального текста. Статьи Толкина позабавили, однако из предложенных Льюисом исправлений он принял лишь немногие. С другой стороны, почти все раскритикованные Льюисом отрывки он переработал, причем переработал настолько, что отредактированную «Жесту о Берене и Лутиэн» едва ли можно назвать той же самой поэмой. Вскоре Льюис обнаружил, что это вообще свойственно его другу. «На критику он реагирует только двумя способами, — замечал Льюис. — Либо берется переделывать все заново с самого начала, либо вообще не обращает внимания».
К тому времени — это был конец 1929 года — Льюис поддерживал планы Толкина относительно реформ на английском факультете. Они плели интриги и дискутировали. Льюис заговорщицки писал Толкину: «Позволь тебе напомнить, что за каждым деревом прячутся замаскированные орки». Они вместе искусно провели эту кампанию, и отчасти именно благодаря поддержке Льюиса в совете факультета Толкину удалось в 1931 году протолкнуть свои реформы в программе обучения.
В автобиографии «Настигнут радостью» Льюис писал, что дружба с Толкином «избавила меня от двух старых предрассудков. С самого моего рождения меня предупреждали (не вслух, но подразумевая это как очевидность), что нельзя доверять папистам; с тех пор, как я поступил на английское отделение, мне вполне ясно намекали, что нельзя доверять филологам. Толкин был и тем и другим». Вскоре после того, как Льюису удалось преодолеть второй предрассудок, их дружба перешла в область первого.
Льюис, сын адвоката из Белфаста, воспитан был как истый ольстерский протестант. В отрочестве он исповедовал агностицизм; точнее, он обнаружил, что источником наибольших восторгов является для него не христианство, а языческие мифологии. Однако к описываемому времени Льюис уже начинал понемногу отходить от этой позиции. В середине двадцатых годов, получив степень бакалавра с отличием первого класса на английском факультете (а ранее — степень бакалавра с отличием первого класса по двум дисциплинам на классическом) и с грехом пополам добывая себе пропитание работой наставника, Льюис пришел к тому, что он назвал своим «новым взглядом»: к вере в то, что христианский «миф» содержит ровно столько истины, сколько в состоянии воспринять большинство людей. К 1926 году Льюис шагнул еще дальше. Он понял: его поиски источника того, что он для себя называл «Радостью», на самом деле были не чем иным, как поисками бога. Вскоре для него сделалось очевидно, что он должен либо принять бога, либо отвергнуть Его. И вот тут-то он и подружился с Толкином.