Брайант. Да, удостоверение курьера.
Кинг (читает). «Дано представителю американской демократии, интернационалистке, товарищу Луизе Брайант…»
Брайант. Верно.
Сенаторы пытаются вытянуть из Луизы сведения, компрометирующие ее и мужа. Она отвечает осторожно, взвешивая каждую фразу. Подчеркивает, что она — лишь свидетель, который хочет, чтобы между Америкой и Россией были хорошие отношения. Сенаторам не нравится, что большевики в документах называют ее «товарищем». Луиза объясняет:
— Это не имеет значения. В России всякого, кто не враг, называют товарищем, Как во времена французской революции все люди именовались «гражданами»…
Кинг. А официального представителя нашей страны назвали ли бы «товарищем»?
Брайант. Конечно. Мистера Робинса также называли «товарищем».
Кинг. А мистера Фрэнсиса?
Брайант. Мистер Фрэнсис не пользовался популярностью у русских и не представлял в их глазах Америку. А полковник Робинс — другое дело… Все русские видели в полковнике Робинсе истинного представителя Америки…
И снова вопросы, бесконечные вопросы. Внешне безобидные, но за каждым — ловушка. Иногда неприкрытая, в зависимости от «тонкости» вопрошающего.
Сенатор Кинг снова возвращается к документу о представлении Луизе прав дипкурьера.
— Следовательно, вы возвратились в Америку как официальный посланец большевиков?
Брайант. Ни в коем случае. Дело в том, что существовала только одна возможность пересечь линию фронта — в качестве курьера. Вот почему такие удостоверения выдавались многим американцам.
Овермен. Вы говорили, что ваш муж находился на службе у большевистского правительства…
Брайант. Да.
Овермен. Какое ему выплачивалось жалованье?
Брайант. Такое же, как всем… 50 долларов в месяц.
Овермен. Плюс то, что удавалось «прихватывать» на стороне?
Брайант. Там нельзя ничего «прихватить». В России, сенатор, очень опасно что-нибудь «прихватывать».
Уолкотт. Однако прихватили же они дворцы и особняки?
Брайант. Откуда вы знаете? Ведь вы там не были, а я была.
Уолкотт. У нас есть свидетельские показания о том, что они живут в роскошных дворцах и разъезжают в дорогих автомобилях.
Брайант. Не знаю никого, кто бы жил во дворце, после того как к власти пришли Советы.
Юм. Разве в период вашего пребывания там не было случаев убийства на улицах?
Брайант. Нет.
Юм. Видели вы людей, умиравших от голода?
Брайант. Нет.
Юм. Советское правительство выдавало продовольствие только тем, кто его поддерживал и был связан с ним, а всех остальных обрекало на голодную смерть?
Брайант. Это неправда.
Луиза пытается рассказать о разрухе, о том, что недостаток продовольствия в России объясняется не Советской властью, а долгой войной. Это сенаторов не интересует. Им нужно другое.
Овермен. Разве вы не знаете, что красногвардейцы врываются в квартиры, грабят дома?
Брайант. Нет, сэр.
Луиза не только отвечает на вопросы, она пользуется малейшей возможностью, чтобы высказать свою точку зрения, — как-никак в зале присутствуют журналисты, возможно, что хоть что-то из сказанного ею появится в газетах. Как американка, убежденная в праве всех народов на самоопределение, она резко высказывается против интервенции.
— Мы должны отозвать войска из России, так как установление дружественных отношений явилось бы благом для обеих стран.
Это уже нетерпимо. С угрозой в голосе Нельсон перебивает Луизу:
— Хотите ли вы, чтобы большевистская власть утвердилась в России?
Брайант. Я считаю, что это дело самих русских.
И снова бесконечные, тупо повторяющиеся вопросы о «красном терроре». Вопросы только по форме, а по существу — попытки заставить свидетельницу подтвердить белогвардейскую клевету на Советскую власть. Луиза не поддается на провокации. Она напоминает сенаторам, что и американцы завоевали независимость путем вооруженной революции против английского короля и не смущались, когда нужно было уничтожать реакционеров.
Беседа переходит на пресловутый «закон о национализации женщин», якобы существующий в России. И тут все почтенные сенаторы оживляются. На Луизу сыплется град вопросов, главным образом касающихся пикантных подробностей. Любопытство уважаемых джентльменов к «клубничной» теме переходит за грани приличия С чувством собственного достоинства Луиза заявляет: «закон» — фальшивка, выдуманная анархистами, Советская власть уважает, и не на словах, а на деле, права женщин. Она рассказывает, что женщины в России пользуются равными правами с мужчинами, получают ту же плату за ту же работу, имеют отпуск по родам. Она говорит о женщинах, занимающих видное положение в партии большевиков и Советском государстве, напоминает, что в Конгрессе США только одна женщина и неизвестно, когда появится вторая.
— В Америке существует предубеждение против России: все, что делают русские, у нас объявляется преступным и аморальным. Вот против этого я и хотела заявить свой решительный протест.
Это заявление не встречает ни малейшего понимания со стороны комиссии. Следуют новые вопросы.
Юм. Были ли убийства на улицах?
Брайант. Нет. Один только раз я видела убитого на улице. Это было во время контрреволюционного мятежа. Во время взятия Зимнего дворца было очень мало убитых. Еще я видела, как в Петрограде снайпер-провокатор убил прохожего.
Нельсон. Большевики не хотели воевать с немцами?
Брайант. Хотели. И отбросили немцев. Разве вы не знаете, что они просили помощи у США, чтобы отказаться от Брест-Литовского договора?
Нельсон. Нет.
Брайант. Что, Робинс имел документ от Ленина?
Нельсон. Никогда не слышал.
Брайант. А я видела!
Сенатор молчит…
Луиза Брайант говорит о свободе печати в России, о позоре интервенции, о диктатуре пролетариата, о советской демократии.
Нельсон. Что вы можете сказать о документах Сиссона?
Брайант. Полковник Робинс имел их задолго до появления Сиссона и показывал их мне как любопытные образцы фальшивок.
Уолкотт. Но вы не можете этого знать!
Брайант. Нет, я знаю! И писала об этом, когда эти «документы» стали публиковать!
Заседание подходит к концу. Луиза произносит свои заключительные слова:
— Я считаю Советское правительство настоящим правительством России. Русские хорошо относятся к Америке, и мы не должны вмешиваться в их дела.
В тот же день после обеденного перерыва комиссия приступила к допросу Джона Сайласа Рида. Его подводят к присяге, и тут — первое замешательство. Рид отказывается принести присягу. Причины? Во-первых, он не принадлежит к какой-либо религии; во-вторых, он привык, что его честное слово — достаточная гарантия. Сенаторы бесятся, хотя в душе каждый из них понимает, что присяга еще ни разу не смутила ни одного лжесвидетеля.
Джек остается невозмутим. Он помнит другую присягу: торжественную клятву перед III съездом Советов отдать все свои силы делу борьбы за социализм. Этот допрос — тоже борьба. Рид к нему готов, он знает, что и о чем будет говорить. Разумеется, не этим людям, осмелившимся судить большевизм, а для стенограммы, для очередного тома протоколов сенатской комиссии, который попадет во все библиотеки страны.
Бесконечные идиотские вопросы о его происхождении (сенаторам не к чему придраться. Джек — чистокровный американец из старой, вполне добропорядочной семьи), о поездках на фронты, о путешествии в Россию. Затем:
Юм. Участвовали ли вы в политической деятельности, когда были в России?
Рид. Да, мою деятельность можно назвать политической.
Юм. Вы ведь выступали а России с речами?.. На Третьем съезде Советов рабочих и солдатских депутатов?
Рид. Да.
Юм. Ваша политическая деятельность, очевидно, не ограничилась этим?
Рид. Я был членом Бюро интернациональной пропаганды при комиссаре по иностранным делам.
Юм. В течение какого времени вы были связаны с этой организацией?
Рид. Примерно два месяца.
Он подробно останавливается на деятельности Бюро, потом рассказывает о положении в России накануне Октябрьской революции. Категорически заявляет, что гражданскую войну развязали не большевики, а корниловцы, разоблачает ложь о кровопролитии, учиненном большевиками при взятии Зимнего. Об «учредилке» замечает, что, по его сведениям, она финансировалась полковником Томсоном из Американского Красного Креста. Голод? В нем повинны не большевики, он, как и разруха, начался еще при Керенском. Грабежи? Они действительно были. При Керенском. Большевики навели порядок за пять дней. Разнузданность? Ложь! Большевики спустили в Неву на четыре миллиона долларов вина, хранившегося в подвалах Зимнего дворца. Свобода печати? В Петрограде выходят газеты даже оппозиционных партий.
Вслед за Луизой Брайант Рид разоблачает нелепые россказни о «голоде» как результате перехода власти к Советам, подробно рассказывает о тех усилиях, которые прилагают большевики, чтобы обеспечить население всем необходимым. Он подробно описывает для примера положение дел на одном предприятии в Сестрорецке, которое управляется самими рабочими.
— Когда оно перешло в руки рабочих, производственные расходы уменьшились на пятьдесят процентов, рабочий день сократился с одиннадцати с половиной до восьми часов, а выпуск продукции увеличился на сорок пять процентов. Но это далеко не все. Рабочие взяли в свои руки также городское самоуправление, проложили канализационную систему, которой до того времени не было, выстроили трехэтажную школу и больницу.
Уолкотт. Выходит, что Советское правительство более умело и рационально организовало производство, чем прежнее правительство России?
Рид.