Снова я задремал. И все из-за лихорадки.
Что нынче за день и каков наш курс? Маллет не знает. Он перестал отзываться. Его нет. Я спросил, не Кале ли мы проходим. Как мы шинковали французов в свое время! Должно быть, я его спугнул. А может, ты отозвал его прочь — поискать лучшего яда.
Корабль делает поворот. Мы в Атлантике. Уже, так скоро. Ко мне в каюту пробралась сырость. Океан снова стал зеленым.
Где же Бонс?
Теперь я вспомнил.
Помнишь, как я лечил тебя от хворей? Их, кстати, было немало, включая трясучку, — я и с ней справился с помощью рыбьего жира и бренди. Но сейчас мои заслуги не в счет. Черный Джон страдал тем же, но не позволял мне поить его чем бы то ни было. Бонс давал ему ром и трутовый порошок. Они хороши от чесотки, но не от трясучки, и капитан начал лысеть. Это преподало ему и его волосам урок — будут знать, как лечиться у кого попало. Наконец Черный Джон изъявил желание обратиться ко мне. Я приготовил чесночно-лимонный отвар — до того горячий, что мог бы ошпарить кишки, и велел тебе лить его в капитанскую глотку. Тебя, помню, это позабавило. Капитан свалился кверху килем, но утром стоял на палубе, как и положено моряку.
Тебя я тоже поставил на ноги, когда ты маялся с нарывом у индийских берегов. Помнишь примочки из соли и табака? То-то. Я всегда о тебе заботился. А ты решил устроить мне встречу с петлей. От петли-то как раз нет лекарства.
Я даже избавил тебя от вшей — обмазал смесью рома и пороха. Вши сбежали к Кровавому Биллу и с тех пор жили счастливо у него на голове.
Чертова лихорадка.
Я устроил тебе первую ночь с женщиной.
Жар накатывает и швыряет в сон.
Запас у меня здесь основательный, всякой еды и питья в достатке. Когда я был нищим мальчишкой, мне было все равно, чем подкрепляться. Я ел все, что давали, а если не давали, искал объедки на улицах — жить-то хотелось. Иногда ел даже нечистых тварей. Многие из моих погодков умерли с голоду: кто от лихорадки, такой, какая сейчас у меня; кто замерз насмерть; кого-то собаки загрызли, а кто просто умер всем назло.
Я их не виню.
Злость. Запомни это слово.
Детьми мы дрались за гнилое яблоко, за шелуху. Любой из нас был готов обокрасть соседа, если тому перепала хлебная корка. Слепой Том иногда подбрасывал нам кусок-другой. Это он научил нас собирать дождевую воду в платок. В Бристоле никогда не умрешь от жажды, если платок при тебе.
Мы, сколько ни бились, так и не поняли, где Том прячет свои медяки. Он говорил, что глотает их. Среди нас был попрошайка Виргил, который думал, что если разрезать Тома пополам, медяки посыплются из него, как из битого горшка. Этот Виргил однажды бросился на Тома с тупым ножом. Я поймал дурака за ноги. Виргил грохнулся, да так, что расколол себе череп и спустя несколько дней помер.
Том в благодарность за то, что я уберег его от Виргил а и тупого ножа, с тех пор подбрасывал мне монету-другую. Тому нравилась моя компания, готовность защищать от Виргилов мира сего. Он мне доверял.
Неужто я снова уснул?
Том учил меня спать с открытыми глазами. Я бы освоил это умение, если бы мне было дело до ворон, которые кружат в небе по ночам.
Кое-кто шепнул мне, что Том накопил целое состояние в медяках. Я обшарил каждую трещину во всех домах и проулках, где он бывал, но так ничего и не нашел.
Меня ни за что не повесят. После того как я открою им твой секрет, твою последнюю тайну.
Здесь недостает свежего воздуха, но солнце, луна и звезды пока со мной. Я все перенес на бумагу.
Жар валит с ног.
Больше я не усну. Не позволю тебе убить меня во сне.
Это мой корабль. Он бороздит мой океан. Мой, запомни. Есть множество разных законов и поправок, сводов и статей. Есть тайный совет. Есть верховный суд. Есть плети, есть пистолеты. Есть шпаги и сабли. Выбирай, как ты хочешь умереть.
Да, мы ведь уже в Атлантике. Немудрено, что жар возвращается. Том, бывало, клал мне на лоб мокрую тряпицу, когда меня лихорадило. Он заботился о своих поводырях.
Уверен, луна появилась на небе первой. Раньше звезд, даже раньше солнца. Мир был бледен и сер, друг мой. Вот почему лев возлегал рядом с агнцем и не ел его — он попросту не видел своего ужина. Люди натыкались друг на друга и не знали, куда податься в воскресный день, так как во всем мире царила сумятица. Женщины невесть зачем рядились в длинные платья и брали зонтики. Кругом все смешалось. Дети хныкали от голода, и негде было купить леденец, чтобы заставить их умолкнуть. Мир был темен. Люди не видели отличий между добром и злом и, соответственно, не умели осуждать. А без суда не бывает спасения.
Луна порождает приливы. Где приливы, там корабли. А где корабли, там и моряки. Где моряки, там и сухопутные крысы, добро и зло, спасение и погибель. Ты думаешь, что не мне рассуждать о спасении. С этим можно поспорить. Кому, как не грешникам, о нем рассуждать? Только мы знаем, чего лишены. Можем дать за него медный грош.
Добро пожаловать в церковь Джона Сильвера.
Солнце и звезды придуманы задним числом. Большую часть года Бристоль живет, не видя солнца, и люди неплохо обходятся без него. В ясный вечер на небе можно увидеть звезды, хотя такие вечера — редкость. Впрочем, никто не жаловался. Есть люди, которые верят в первородство Солнца. Они упорствуют в своем мнении, однако даже самый дикий моряк скажет иначе, а нет такого моряка, который не был бы дикарем в той или иной мере.
Итак, первой возникла луна, а за нею — моря и приливы. Потом появились люди, мужчины и женщины, разные животные твари и констебли.
Я тоже дикарь. Дикарем родился, дикарем же покину сей мир. Могу присягнуть лишь в том, что видел собственными глазами, а я видел шифровальный круг в самом бледном свете. Большего доказательства тому, что спасение есть, никому не встречалось.
Ты забил ставни моей каюты, но лунный свет в них все равно проникает. Когда я слышу, как по палубе снуют люди, то знаю: снаружи день. Когда до меня долетает лишь вой ветра и стук волн в корму — значит, наступила ночь. Уверен я и в другом: в том, что мои люди еще мне верны. Они захватят мой корабль и вздернут тебя с первым приливом, и тогда я буду спать, как престарелый судья, вышедший на покой.
Я писал о своих преступлениях подробно и вкратце. Ты знаешь и о других моих подвигах. Впрочем, даже взаперти Сильвер еще на многое способен. Сейчас я намерен во всех красках изобразить, как стал капитаном этого судна. Хватайся за седалище, ибо план мой был немыслимо дерзок и дьявольски хитроумен.
Да, и не забудь рассказать о нем Маллету. Глядишь, он вдохновится моими свершениями и однажды применит его к тебе. Как я сказал, наш долг — заботиться о новом поколении.
Мой жар наконец отступил, и я пишу о Лондоне — о городе Ньюгейтской тюрьмы и суда Олд Бейли. О том самом городе, где ты намерен повесить Сильвера и куда мы сейчас направляемся. О городе, где я избавил мир от морского пса Черного Джона. Эту повесть следовало бы не чернилами писать, а кровью. Уж мы-то ее навидались на своем веку, верно?
Небо над Лондоном черно днем и ночью: камины чадят дымом и коптят небеса. Этот город черен, как мое сердце.
Люди в нем снуют туда-сюда, из проулка в проулок, кружат, словно стрелки часов. Нищие и богачи, кто в мехах, а кто в ветоши. Толкутся у лавок, у повозок, у перекрестков — и так целый день, нигде, кроме Лондона, не бывая.
Деньги — вот что дает пищу им и огонь их каминам. Все ищут наживы. Нищие стоят в грязи, высокородные граждане прогуливаются по городу — ради нее. Даже облезлые псы и жирные крысы грызутся за кусок пожирнее. Ничто так не насыщает тело и душу, как звонкая монета. Псы голодают, крысы пируют, а дьявол веселится, и все вместе они шарят по лондонским улицам.
Лондон не место для слабого, увечного или бедняка. Они там не выживают. Извозчик не осаживает клячу перед калекой, а давит его колесом. Нищие бродят гурьбой и обкрадывают друг друга, пока ветер не сдувает их, словно солому. Жаждущие молятся о дожде или о сердобольном трактирщике. Если молитвы не помогают, они мрут от жажды. На все нужны деньги. Без них горло не промочить. Таков Лондон.
Однажды его посетили пятеро пиратов: Черный Джон, Кровавый Билл, Билли Бонс, юнга Эдвард и я. Пятеро пиратов явились в Лондон после пяти лет плавания.
Обратно вернулись не все.
Целых пять лет нам улыбалась удача. Мы здорово разбогатели назло Черному Джону. Он всегда старался выбирать маленькие и безоружные торговые посудины. Если у корабля была хоть одна пушка, он и за десять лиг к нему не подошел бы. И все-таки нам удавалось топить даже тех, кто мог себя защитить. Конечно, большую часть добычи капитан забирал себе. Он до того разбогател, что стал прятать свою долю в матрац. Однако на денежной горе ему спалось не лучше. Я видел, как мерцает огонек свечи в его каюте, когда капитан или его тень пересчитывали награбленное. На «Линде-Марии» многого не утаишь. У капитана была и другая причина для бессонницы: он думал обо мне. Он замышлял измену. Я был ему столь же ненавистен, сколь и он мне. Меня до сих пор не убили лишь потому, что мне не было равных в бою. Я перебил больше торгашей, чем любой на этом корабле. Морской пес знал об этом, и все знали, включая тех же торгашей. Только Кровавый Билл был мне достойным противником, но капитан никогда бы не осмелился выставить против меня свое чудище — слишком дорогой могла быть потеря. Билл на своем веку положил почти стольких же. В этом и заключалась загвоздка: Черный Джон не мог себе позволить потерять никого из нас.
Было и еще одно обстоятельство: я по-прежнему готовил для команды, потчевал их байками и лечил время от времени. Это вылилось в преданность.
Я становился сильнее, а капитан ослабевал. Он все чаще оступался и запинался. Я знал, что близок час, когда «Линда-Мария» перейдет в мои руки. С тех пор как капитан заявил, что мы направляемся в Лондон, его бессонница отступила. Он выбрал время, чтобы убить меня. Мы оба принялись ждать.