Тут гитарист перестал возмущаться и раскрыл рот от удивления. Потом он рассмеялся.
— Во, бля, артист! Слышали, парни? На танцах он играл. В младшей школе?
Пока мы пикировались, прошло некоторое время, за которое я успел вытащить из тряпичной, сшитой матерью из брезентухи, сумки свою «машинку» и подключить её к гитаре.
— Куда воткнуть? — спросил я, держа в руке «Чак».
— Что это у него? — спросил клавишник.
— Офигеть! Кнопка! — сказал басист. — Красная!
— Перламутр, сука! На солнце сияет! — сказал барабанщик.
Солнце, и впрямь, падало на «фуз», ибо стояло ещё высоко и не спряталось за сцену, и корпус машинки светился кровавой радугой.
— Офигеть! — повторил басист.
— Так куда воткнуть?
— В жопу себе воткни! — предложил клавишник.
— Грубые вы! Уйду я от вас, — сказал я, и сделал вид, что собираюсь свернуть имущество и убрать в сумку.
— Ну ка, ну ка, — заинтересовался басист и двинулся к краю сцены. — Может она ещё и играет? Но, даже если она не играет, я её всё равно куплю. Просто так пусть рядом со мной стоит. Все девчонки моими будут. Я им потрогать буду давать. Его…
— Кого его, извращенец? — скривился клавишник.
— Фуз. Это, ты говоришь, фуз, мальчик?
— Фуз, — улыбнулся я.
— И он «фузит»?
— Воткни куда надо, услышишь.
— Воткни-воткни… Ха-ха-ха! Куда надо! — клавишник потешался.
— А куда его втыкать надо, мальчик? — спросил елейным тоном басист.
— Прикалываешься? — спросил я. — В «комбик» воткни.
— Он знает, пацаны, что такое комбик. Мир сходит с ума. Ты в каком классе учишься, малыш? — спросил басист, беря у меня «папу Чака» и делая вид, что втыкает его в зад клавишника. Тот пинается ногой, и я понимаю, что они уже слегка чем-то «вмазаны». То ли алкоголем, то ли дурью.
В своей жизни про то, что некоторые, окружающие меня употребляют наркоту я узнал годам к двадцати. Оказалось, что даже очень близкие мне люди употребляют что-то кроме алкоголя. Тогда я был расстроен и сильно переживал. Теперь мне было пофиг.
Наконец, кокуражившись над клавишником, бассист вставил штекер в аккустическую колонку, но не в комбик гитариста, а в свой гитарный усилитель. Вставил и включил. Фона, чего я боялся, не было. И это уже считалось заявкой на победу.
— Он молчит, пацаны!
— Где фон, блять? — спросил гитарист.
— Да он не фурычит, нихрена! — успел вымолвить клавишник, когда «машинка» издала свой первый звук. Вернее, нет. Машинка пока молчала моя гитара соло вступления «Дыма над водой» по звуку совершенно отличного от основной темы, исполненной с фузом. Это был чистый гитарный звук.
Это соло я отрабатывал целую неделю, изводя соседей. Тётя Света даже пожаловалась матери. Но та сказала ей: «мальчик поступил в музыкальную школу и вынужден заниматься».
Чистое соло закончилось и я нажал на кнопку «машики», взял аккорд с баре и начал вступление. «Ария» попалсь хорошая с низко лежащими над грифом струнами, и «баре» брался относительно легко. После шести повторов: «Тун-тун-тун, тун-тун-ту-дун, тун-тун-тун, тун-тун», я заверещал: «Велол кам аут ту Монтрекс…» Верещать я учился в дубовой роще по утрам. Когда я верещал, собаки в соседней части просыпались и начинали выть. Получалось почти в тональность.
— Писдец, — сказал басист, вытащил из нагрудного кармана сигареты и закурил.
— Наливай, — попросил клавишник и барабанщик нырнул в басовый барабан, где звякнул стеклом.
Во время «пения» я стал наяривать основную тему ритм гитары «Дыма». Первый куплет я осилил и замолчал, выключив «фуз». Над Городским парком повисла гробовая тишина.
— О*уеть, — сказал, в последний раз затягиваясь и гася сигарету плевком басист.
— Пора на пенсию, — всхлипнул гитарист и мне показалось, что он за напускной шутливостью прячет настоящие слёзы.
Клавишник, возвращая стакан барабанщику, ничего не сказал, ибо закусывал, но мычал значительно и размахивая помидором пытался показать мне большой палец. Я был доволен. Даже если они не купят мою примочку, о себе я уже заявил. Эти не купят — отправят к другим или скажут про «машинку» друзьям.
— Сколько тебе лет, мальчик? — спросил клавишник, наконец-то проглотив кусок хлеба.
— Двенадцать, ну и что?
— Ну и что… — развел руки гитарист.
— Я же говорю — писдец! — проговорил басист.
— Кому ещё налить? — спросил барабанщик.
— Чтобы забыть этот чудовищный день разочарований, я столько не выпью, — махнул рукой клавишник, — Моя самооценка упала ниже каналищации. Ухожу на завод.
— Зае*ал ты этим заводом. Кому ты там нужен?
— Что, плохо сыграл? — удивился я. — Почему день-то разочарований?
— Ты не поймёшь, — махнул рукой басист.
— Кстати, есть тема, — сказал я, понимая, что их надо добить. — Так и называется «По дороге разочарований».
— Ну ка, ну ка, мальчик. Это, кажется моё, — продолжил костя-клавишник. — Только не верещи пожалуйста. Распугаешь нам всех поклонниц.
Я снова тронул струны и пытаясь исполнить ритм в стиле «регги», запел:
— По дороге разочарований, словно очарованный пойду. Разум полон светлых начинаний, сердце чует новую беду.
— Во-во! Это про меня! Продолжай мальчик.
К этому моменту я дошёл до припева:
— То ли темнота глаза таращит, то ли тишина скрывает кри-и-ик. Где теперь искать тебя пропащий, оглянёшься ты уже старик.
— «Кри-и-ик» у него хорошо получился.
— Это про нас, пенсионеры! — барабанщик заржал и выдал нужный мне ритм.
— А хорошо пацан лабает! И тема прикольная! Рэгги, мать вашу. На русском языке! Ты где её спи*дил, пацан?
— В Москве был у музыкантов одних. Романов такой, знаете? Алексей?
— Нет, не знаем, мальчик, мы никакого Романова, но песня у него классная. А медляк у него есть на русском.
— Щас спою, — чуть пьяно качнувшись, сказал я.
«Снилось мне» я просто обожал и пел так трагически что слушатели обычно плакали, не взирая на пол и возраст. С Женькиным голосом это пока не прокатило, но получилось тоже неплохо.
— А «соляк»[11] какой у пацана не хилый. Сливай воду, Батон, — сказал после вздоха клавишник.
— А я что говорю? На пенсию! Все на пенсию! — это гитарист поддержал.
— А эту бы тему сегодня забабахать, — задумчиво проговорил басист.
— Не успеем снять, — покрутил головой костя-клавишник.
— Да что тут снимать? — возмутился басист. — Я сейчас могу сыграть.
— На басу и я сыграю.
— Да там простые аккорды.
— Аккорды! Аккорды везде простые! А интонация?! Чуешь, какая у парня интонация?! Петь ты будешь?
— Не-е-е… Там высоко в припеве. Не вытяну.
— И я не вытяну. И он не вытянет. А без припева песня — шлак. Тухлятина. Всех стошнит. И м еня стошнит в первую очередь.
— Тебя и без того стошнит, и я даже знаю, когда.
— А так стошнит гораздо раньше. Он когда икнул, меня уже тогда чуть не стошнило.
Я стоял и откровенно покатывался со смеху.
— Он ещё и ржёт над нами. Пришёл, опарафинил и ржёт, — это тот же клавишник, котоого от меня уже тошнило.
— Вот пусть он поёт и играет. А ты, пацан, может и не клавишах могёшь?
— Не могёшь, а могешь! — сказал я. — я в музыкальной школе учусь на гитаре и на фоно.
— Вот где собака порылась, — обрадовался гитарист. — Свой парень. Коллега. Теперь понятно на каких ты танцах играл. В филармонии, наверное. На утреннике детском.
— А хотя бы и на утреннике.
— Иди ка сюда, — позвал меня клавишник.
У него стояла двухклавиатурная восточногерманская Вермона Формация. Такие не убиваемые ничем клавиши мы с друзьями модернизировали в восьмидесятых, добавляя им возможности и давая новую жизнь.
— Неплохой орган для этого времени, — подумал я. — И что я им на таком сыграю? Партию из того же «Дыма на воде»? А почему бы и нет?
— А ну ка? Сыграй нам что-нибудь мальчик. Удиви ещё раз дяденек, чтобы Санька пошёл и повесился за сараем.
Он подмигнул мне, а глаза его были добрые-добрые. Костя был уже бухой в дымину. И я передумал играть «Дым». Пальцы сами ударили по клавишам «таттарататарата» вступление из песни «Дитя Времени» тех же Дип Пепл. Когда закончил вступление плакал клавишник.
Я притянул к себе микрофон, включил его и, продолжая подыгрывать себе на органе, запел: «Свит чайлд ин тайм, юл си зэ лайн…» Когда дошло до места где Гилан визжит, как резаная свинья, я вовремя услышал, как клавишник, обнимая басиста сказал:
— Если он сейчас завизжит, я не удержу в себе, меня вырвет. Его ультразвук, щекочет мне желудок.
Такого отношения к моему исполнению я выдержать не смог и разоржался прямо в микрофон. Мой гогот, напоминающий глас сатаны, разнёсся над снесёнными когда-то могилами предков[12].
— Его послал к нам сам сатана, — промямлил зеленея Костя-клавишник и его вырвало прямо на басиста.
— Блять! — заверещал басист. — Сука! Что он жрал такое красное?
— Так, это, селёдку под шубой. Свёкла там… А… Тебе же не хватило. Ты пришёл позднее.
— Так вы ещё до меня бухать начали?! — разорялся басист. — Сволочи, повыгоняю вас всех.
— Я не пил, — сказал гитарист.
— Да ты больше всех «шубы» сожрал, — предъявил барабанщик.
— Я только закусывал. Я ему отдавал.
— Ну, Гутман, блять, споил клавишника. Как играть будем?
— А что, без клавиш не играли?
— Мы без всего играли, — рыкнул басист, обтирая джинсы какой-то тряпкой.
— Блять, Славик! Ты моей скатертью обтираешься, в которую я гитару заворачиваю, заскулил гитарист. Голос у него был какой-то блеющий.
— И этот у них поёт? — подумал я. — Центральный вокалист? Тогда я — Лучано Паваротти.
— Я могу заменить клавишника, — сказал я.
— Ты наш репертуар не знаешь, — вяло отмахнулся басист. — Может кого за Вальком послать.
— Он в Матросском сегодня.
— Толик на свадьбе… Вот блять, блять и блять!