— Кхе-кхе! — откашлялся следователь. — А ты, Женя, разве, еврей?
— Я, еврей, или нет — не знаю, а вот Евгений Семёнович — точно еврей. Раз является потомком Семёнова Якова Лазаревича.
— Кто сказал? — удивился следователь.
— В смысле, «кто сказал»? — удивился я. — Там же в документах вся его родословная. Метрики его рождения, отца, деда, прадеда.
Следователь стукнул себя по лбу.
— Точно, млять! Что ж мы не изъяли всё сразу?!
— А на каком основании? Это не те бумаги, которые можно изъять. Хе-хе-хе…
Следователь недовольно посмотрел на меня.
— Ладно, умник, чем занимался, что не хотел отвлекаться на звонки Чем тарабанил?
Я улыбнулся.
— Это вы через три комнаты и закрытую двойную дверь слышали? — спросил я.
— Не умничай, говорю, и не зли меня, — следователь что-то действительно «окрысился».
— Я просто спрашиваю, — пожал плечами, — потому что я действительно колотил аж на первом этаже, а оттуда на лестничной площадке слышно быть не должно. А если слышно, значит, что-то не так. Надо проверить…
— Евге-е-ни-ий, — угрожающе протянул «следователь».
— Макивару я приколачивал к стене, — сказал я, незаметно косясь на Рамзина.
— Чего-чего?! — нахмурился «следователь». — Что за «макивару»?
— Это такой снаряд, типа мешка боксёрского. По ней японцы бьют руками и ногами.
Следователь и Рамзин переглянулись.
— Покажешь? — спросил последний. — Я увлекаюсь единоборствами, а ты, я понимаю, говоришь о японском каратэ?
— Да, пошли, — небрежно сказал я.
Глава 16
Мы спустились по винтовой лестнице на первый этаж, и подошли к тренировочному снаряду. Рамзин потрогал его, проверив на «отзывчивость». Лыжа пружинила изрядно. Он хмыкнул и покачал головой.
— И как ты с ним работаешь? — спросил он.
— С макиварой? Бью!
— А ну ка, ударь?
Вздохнув, я накрутил бинты и ткнул левым кулаком в обвязанный верёвкой край лыжи. Ткнул без отдёргивания, сдерживая напряжение изогнувшейся деревяшки. Потом ткнул правой рукой и тоже оставил руку распрямлённой. Потом снова левой, правой, левой, правой. Ускорился… Потом стал бить короткими сериями в четыре удара, быстро отдергивая кулаки от возвращающейся на своё место пружины. Бил я без глубокого проникновения, и поэтому возвращать руку успевал.
Получалось неплохо. Все эти месяцы я отрабатывал удары по газетному листу, подвешенному на верёвку, как простынь на прищепки. Верёвки своим пересечением образовывали двойной крест, с квадратом в центре, и использовались мной для отработки, в том числе, нырков и уклонов.
— Хорошая игрушка, — одобрил Рамзин. — Неплохо работаешь руками. А ногой достаёшь? Ты же не просто боксёр?
— А вы не хотите попробовать? — серьёзно спросил я и отшагнул в сторону. — Руками… Хотя… Чего это я вас ограничиваю?
Рамзин подошёл, пристроился и пробил маваси гери правой ногой, попав в верёвочную накладку подушками пальцев, однако, так как бил с проносом тела, вовремя ногу не отдёрнул и не расслабил. Ногу откинуло назад и Рамзин, потеряв равновесие, завалился на пол.
— О, как! — воскликнул следователь. — Огрызается? Хе-хе-хе! Это тебе не беспомощной мешок дубасить… Опасная игрушка.
Рамзин быстро поднялся.
— Ох, чёрт! — Рамзин потёр бедреннй сустав. — Чуть ногу не оторвала твоя макивара.
— Бывает… Вы, если хотите бить с проносом, больше скручивайтесь в тазу, чтобы колено на самом верху опускалось вниз. Тогда можно будет просто развернуться спиной. Давайте, покажу.
Подойдя к макиваре в темпе вальса, я ударил правой ногой боковой круговой удар, но выпрямил ногу только тогда, когда колено уже прошло верхнюю точку и стало опускаться. На самбо мы много играли в рэгби на коленях, и пальцы уже привыкли загибаться вверх, поэтому удар подушками пальцев получился качественным. Макивара от удара дрогнула, вернулась обратно, но моей ступни там уже не было.
— Ловко! Необычный удар! Ты хорошо растянут! Молодец! — похвалил меня Рамзин.
Меня покоробило. Взрослые, я заметил, позволяют себе оценивать детей только по тому, что они взрослые. Хотя сами, того, за что хвалят, не делают.
— А вы давно занимаетесь каратэ? — спросил я, чтобы заполнить паузу.
— Я не только каратэ изучаю. Есть много способов, э-э-э, различного воздействия на, э-э-э, противника. Во Франции, например, есть французский бокс. Он подразумевает удары ногами. Принципы движения одни.
— Не соглашусь, — возразил я, вспомнив, что и по этому поводу мы с ним однажды спорили, но к консенсусу не пришли. — Принципы, может быть и одни, но пути к ним разные и не все проходят этот путь до конца. Вот вы явно решили, что той гибкости, что у вас есть, уже достаточно, чтобы противника поразить. Но вы не правы. Гибкости в единоборствах много не бывает, как и жёсткости. И как соблюсти между ними баланс? Ведь гибкость противоречит жесткости, которую ошибочно принимают за силу.
Рамзин переглянулся со «следователем».
— Я не знал, что он ещё и философ, — замахал тот перед собой руками. — Это ты уж сам с ним разбирайся. Мне он уже вот где…
Гэбэшник показал ребром ладони на своё горло.
— Знаете, что? Мне показать, где вы у меня? — грубо спросил я, нахмурившись и опустив взгляд на свою ширинку…
— Ну… — захлебнулся от гнева следователь. — Да я тебя, щенок…
— А попробуйте. Думаете, у вас получится?
Я стал переминаться с ноги на ногу. Честно говоря, мне очень хотелось, чтобы он на меня напал. Однако Рамзин, положил ладонь на плечо напарнику.
— Вы б лучше извинились, товарищ капитан. Иначе я буду вынужден написать рапорт о том, что вы ломаете мне работу с перспективным, э-э-э, объектом.
Он не сказал, «вербовки», но это так явно читалось в качестве продолжения фразы, что я обалдел.
— Вы тут что, млять, устроили? — спросил гневно я. — Пришли два мужика ко мне домой и издеваются над ребёнком. Нашли, млять, объект для… для… Для чего, млять вы нашли объект? Я прямо сегодня, млять, запишусь на приём к начальнику КГБ. Надеюсь, что всё, что вы тут… Всё это записывается. Не поможет ваш начальник, пойду в прокуратуру. Вы зае*али меня уже, товарищи в серых пиджаках! С вами начинаешь вести себя по-хорошему, так вы борзеть начинаете. В злого и доброго кагэбэшника играете? Пошли вы на хер из моего дома! Вы меня уже достали. Я не поеду в Израиль. Уеду куда-нибудь в деревню, и буду жить там, забросив к еб*еням эту радиотехнику. Буду бабушкам телевизоры ремонтировать.
Я «истерил» минут десять, а эти два чудовища тупо на меня смотрели и переговаривались.
— Ты видишь, — вдруг спросил «следователь» Рамзиина, — он даже истерит не по-детски, а по-взрослому…
— Да-а-а… Тяжёлый случай, — согласился Рамзин. — И что будем делать?
— Извиняться придётся, — поморщился «следователь». — И больше в такие игры не играть. Серьёзный парень.
— Да, уж… Извини, Евгений! — сказал Рамзин.
— Да, нахрен мне ваше извинение?! — восхитился я. — Стоят они тут и обсуждают меня, словно я не человек, а пугало огородное, или таракан какой. Вы совсем берега попутали, товарищи? Выметайтесь из моего дома, или я иду звонить. Вы, между прочим, товарищ «следователь», до сих пор мне своё удостоверение не показали.
Тут Рамзин удивлённо посмотрел на напарника.
— Это правда? — спросил он.
— А! Шучу я так, — отмахнулся тот — Не заморачивайся!
— Да! Издевается он так над ребёнком, у которого психика ещё очень неустойчивая. Вы ведь можете меня и до суицида довести. Я так и напишу вашему руководству. В случае моей смерти прошу винить не представившегося мне за два месяца товарища капитана и товарища, не пойми, какого звания, Рамзина.
— А я-то тут каким боком?! — удивился и возмутился Рамзин.
— Присутствуете при извращённых экспериментах? Соучастие! А как же?! Выметайтесь, короче! Никакого конструктивизма! Только воду в супе толчем!
Гэбэшники снова переглянулись.
— Я тут вот, что сказать хотел, — приподнял руку, привлекая к себе внимание, Рамзин. — Ты не хотел бы заниматься вместе с нами?
— Чем? — удивился я и рассмеялся. — Учиться убивать террористов?
— Почему, террористов? — напрягся Рамзин. — Кто говорил про террористов?
— А кому противостоит комитет государственной безопасности? Шпионам, диверсантам, а теперь ещё и террористам. Мюнхенская олимпиада! Ого-го… Одиннадцать заложников убили палестинские террористы. И в вашей «конторе» наконец-то озадачились созданием специального подразделения антитеррора?
Рамзин снова оглянулся на «следователя».
— Товарищ капитан, кто это? — он показал на меня пальцем.
А я мысленно ржал над ними во весь голос. Задолбали они меня своими нежностями и оперативным подходцем. Я просто лез на противопехотные заграждения.
— Вот и я в растерянности, — пробубнил «следователь». — Может, точно, доставить его к нам, а там кому надо, пусть разбираются. Ведёт он себя не как ребёнок, а как последняя антисоветская сволочь. Отъездом в Израиль пугает. Неадекватно ведёт себя. Что ещё надо? Спеленаем его и к нам.
— Вот, откуда он про спецподразделение знает, о котором ещё и приказа нет, такое оно секретное?
— Вы шутите? — задал вопрос обоим. — Голос Америки все уши прожужжал о том, что в США и других странах после Мюнхенской олимпиады создали специальные подразделения антитеррора. А мы, что, дурнее паровоза? Это же, как два плюс два.
— Он ещё и аналитик, Саша! Смотри, какой бриллиант! Спортсмен, музыкант, радиотехнический гений, философ и аналитик, млять, — не выдержал и ругнулся «следователь» и тут же извинился. — Прошу меня великодушно простить, Евгений. Вспылил… Что вы ещё можете сказать, Евгений, слушающий вражеские голоса, по поводу антитеррора.
— Могу сказать, пока ещё непредставившийся товарищ капитан, что в СССР ограничено право выезда за рубеж, а многим хочется. Глядючи с завистью на выезжающих евреев, некоторые стремятся выехать, захватив самолёт и пассажиров в заложники. За семьдесят третий год сколько попыток угонов самолётов было? Правильно — пять. Из них — один успешный, два — окончились взрывами, две попытки пресечены. А вы говорите, зачем нам антитеррористические группы?