К жаренному минтаю мои друзья уже привыкли и употребили его с удовольствием. Потом мы посидели немного, переваривая, а я поставил запись наигранных и спетых мной «патриотических» песен Юрия Антонова. Я всегда писал то, что играл. Плёнок уже скопилось более ста бобин. В моей комнате цыгане установили деревянные полки во всю стену со встроенным шкафом для одежды, книг, пластинок и магнитофонных плёнок. Там же стоял музыкальный комплекс «Текникс», практически подаренный Ириной Григорьевной: вертушка, магнитофон, усилитель и колонки.
Пока мы слушали песни, Лера «шуршала» на кухне. Причём я её отговаривал, но она взяла в свои руки бразды «хозяйки дома». Андрей с Гришкой переглядывались, перемигивались и улыбались, кивая в сторону кухни, а я тяжело вздыхал, кляня себя за «слабохарактерность».
— «Поверь в мечту» буду петь сам, — сказал я, когда прослушали все песни. — Она пойдёт первой на концерте. Остальные разбирайте себе.
— Тут хорошо вписалась бы «У берёз и сосен», — почему-то пряча глаза, сказал Андрей. — Я мог бы её спеть.
— Её? — удивился я. — В роковом исполнении? Не пропустит худсовет.
— Зачем в роковом? Упростим гитару, а я своим «вторым» голосом и спою. Мне и не вытянуть её, как ты орал. Такой глотки так у тебя нет во всём Владивостоке.
Андрей неуверенно улыбнулся. Я играл её дома на гитаре. Она мне очень нравится.
— А ну ка, возьми гитару? — кивнул я на инструменты, стоявшие у стенки на специальных подставках, сваренных из прутка на «Владивостокском судоремонтном заводе». — И иди к микрофону.
Включив аппаратуру на запись, вернулся в кресло «зрительного зала». Обеденный стол стоял ближе к окну и дальнему левому углу, ближайшему к кухне. Новый кожаный диван и кресла стояли у ближнего левого угла и вдоль обеих стен, образуя «треугольник покоя», как называл его Гришка. Он у нас ещё тот философ. Хе-хе…
— Лер, иди послушаем Андрея! — крикнул я, пересиливая шум струящейся из крана воды.
Девушка выглянула из кухни и заинтересованно глянула на нас с Гришкой, рассевшихся в кожаных креслах, а потом на настраивающего инструмент Андрея.
— Что вы ещё придумали? — спросила девушка, совсем по-взрослому вытирая руки о передник.
— Да вот! — показал я рукой на Андрея. — Садись. Сейчас «У берёз и сосен» слушать будем.
— Да? — удивлённо вскинула брови Лера и, хмыкнув, добавила. — Серьёзная заявка.
Андрей не отличался голосом и не претендовал на сольные вокальные партии. Барабан — такой инструмент, что играть на нём и петь, не для всех занятие.
— А! Так он на гитаре будет играть?! Я думала, на барабанах.
— Я и на барабанах могу! — чуть усилив голос через микрофон, произнёс барабанщик. — Там не очень сложный бой. Но песня спокойная и гитара удобнее.
— А кто тогда на барабанах сыграет? — продолжила вопрошать Лера, примеряя себя на должность «хозяйки» коллектива.
Мы с Гришкой переглянулись. Я неуверенно улыбнулся. Гришка нахмурился.
— Лер, ты сядь пока. Давай послушаем.
Девушка пожала плечами и села на диван.
Андрей начал простой перебор и спел песню так, как пел сам Юрий Антонов[34]. Я даже удивился тому, как ладно у Андрея это получилось. Наверное потому, что песни Антонова очень гармоничные, гармоничные и естественные, для обычного голоса.
— Ну как? — спросил он, положив ладонь на струны.
— Как, Гриша? — спросил я, поворачиваясь к бас-гитаристу.
Он посмотрел на меня, усмехнулся и сказал:
— По моему в самый раз. Можно прямо так и оставить. Немного клавиш добавить, там, где твои гитарные рифы шли. Для колхозников среднего возраста сойдёт, а для молодёжи твой вариант прокатит. Тут и менять ничего не надо. Просто Андрюху на второй план отправить…
— Согласен. Утверждаем. Твоя это песня, Андрей, только предупреждаю, что это песня не моя, а Юрия Антонова. Садись за барабаны.
— На барабанах я могу постучать, — предложил Гришка.
— Да? — удивился я.
— Да!
— Не-е-е. Тут твой синкопированный бас нужен для акцента вокала. Я сам сяду за барабаны.
— Не надо мудрить, — подал голос Андрей. — Я сам буду стучать и петь. Нормально получится. Да и на гитаре ты, Джон, лучше сыграешь. Соляк твой фирменный, опять же… Куда без него? С ним любая песня звучит фирмово.
Я посмотрел на Гришку, на Леру. Они оба пожали плечами.
— Пусть играет, если хочет, — «разрешила» Лера.
— Пусть, — согласился Гришка.
— Короче, — улыбнулся я. — Оставляем всё, как было, только второй голос выводим вперёд. Отлично!
— И репетировать не надо, — потёр ладони Гришка.
— Репетировать надо всегда. Вот увидишь сколько раз он собьётся, когда вместе играть будем.
— Не собьюсь!
— Спорим?!
— Спорим! На что?
— На твоё пиво чешское!
— Ну ты хитрый!
Четыре бутылки пиво привёз Роман.
— Ладно, договорились!
Поспорили. Сыграли. Не сбился. Достали пиво и всё выпили.
Потом порепетировали «Поверь в мечту» и все остальные песни. Ни Андрей, ни Гришка себе взять песни не захотели. Ни репетицию потратили два часа. Лера, стоя за клавишами, так и не снимала кухонного кружевного передника и это смотрелось так пикантно, что я вспомнил про «Имеджин».
— Покажем наш «Имеджин», Лера? Сможешь? — сказал я, когда последние ноты «Шире круга» отзвучали более-менее прилично.
— Если поможешь. Привыкла я уже к тому исполнению. А репетировали вчера мало, — сказала она и покраснела.
Ага, репетировали. Если не считать, что я поставил ей слушать «Имеджин» и ушёл в ванную, мы и не репетировали вовсе. На той бобине она была записана двенадцать раз, вот и звучала, пока мы не уснули. Да-а-а…
— Интересно. Я вчера весь вечер и всю ночь думал, что из него можно сделать кроме того, что сделал Леннон.
— Конечно помогу, — виновато улыбаясь, согласился я.
Ребята ушли в «зрительный зал», а мы с Лерой остались.
Я играл перебором, Лера первый куплет спела очень «рядом» и фразу «And no religion too» я спел высоко. Ну и дальше «правил» уже не стесняясь, ведя партию самостоятельно. Лера подпевала и в конце концов, когда мы повторили её, песня получилась.
— Круто! — сказал Гришка новое слово, которое не однократно слышал от меня. — Круче Ленноновского. Даже жалко, черт побери, что я не девушка. Хе-хе… Она так нежно её поёт, что мурашки по телу вот такие.
Гришка показал первую фалангу указательного пальца, отмерив указательный большим.
— Ну, да, — согласился я, женский романс получился. Только ты, Лера, пой с таким акцентом, как я пою. Не выделяй английский «прононс». Мягче. Некоторые звуки пропускай. Короче, слушай, как пою я, и будет всё окей. Не хочешь мня слушать, копируй Леннона. Он тоже много слов не выговаривает. Их английский на наш английский совсем не похож.
Глава 25
Воскресный день прошёл продуктивно и весело. После репетиции мы с азартом поиграли в «Монополию», расчерченную мной на куске ватмана, наклеенного на картон и разрисованного яркими типографскими красками. Рисованием я серьёзно не занимался, постепенно набивая руку на трафаретах, которые продолжал печатать, и на поздравительных открытках небольшого формата. Именно на открытках я учился писать акварель.
Первую открытку нарисовал на «Восьмое марта». Открытки рисовали все. Такое задание дала учитель по рисованию. Эти же открытки мы должны были подарить своим мамам. Девочкам класса, которых распределили путём жребия, мы должны были подарить покупные открытки и что-нибудь ещё. Пупса какого-нибудь, или другую какую игрушку.
Моя открытка понравилась не только учителю рисования, которая попросила подарить её ей, но и мне самому, одновременно зародив идею. Купив в магазине для художников хорошего картона я за один вечер нарисовал штук десять китайско-японских пейзажей с сакурой, горой Фудзи, бегущими с гор ручьями и птичками. «Тонны» сюжетов лежали в моей памяти невостребованными. Пока. Они ждали своего времени. И вот дождались. У меня появилась, как любили говорить в наше время, мотивация.
Маме я нарисовал картинку в формате А-4, вставил её в простенькую рамочку и подарил. Она была очень довольна. Двум девочкам, которые выпали мне по жребию, я нарисовал открытки-раскрывашки обычного размера, стандартно, но каллиграфически с соблюдением всех отступов подписал и торжественно вручил вместе с маленькими сшитыми мной из старой меховой шапки «Нафанями».
Что открытки, что «Нафани» на девочек произвели фурор. Открытки были очень похожи на настоящие «японские». Так сказала одна девочка, у которой «такая» была. А непонятные яйцеобразные лохматые существа с руками, ногами из верёвочек и бусинами глаз понравились своей необычностью. В магазинах продавались игрушки, откровенно говоря, не удовлетворяющие потребность детского народонаселения страны. Во-первых, их было мало, во-вторых, — ассортимент очень небогатый, в третьих — это были: мишки, зайцы, ёжики, куклы. А у моего «нечто» не было даже рта, а ноги, руки и маленькие ушки выходили прямо из «головы». Забавный получился домовёнок. Я так и ответил, когда девочка Наташа спросила:
— А кто это?
— Это — домовые. Вернее — домовята. Этого зовут Нафаня, а этого — Кузя, Кузьма. Они будут охранять ваши дома.
— Как мило, — проговорила Наташа и с благодарностью посмотрела на меня.
— Спасибо, — прошептала затюканная классом «серая мышка» Ирина Пономарёва, едва не плача. Она и досталась мне, потому, что никто из мальчишек не хотел её «брать».
— Да, пожалуйста! — небрежно бросил я улыбаясь.
— А где ты это всё взял? — спросила Наташа.
— Сам сделал. Делов-то! На один вечер.
Классная во время процедуры дарения стояла и улыбалась так, будто ей самой подарили хрустальный сервиз. Её глаза лучились одобрением и добротой. Хорошая у этого класса была классная руководительница. Она любила детей и не скрывала этого.
С того времени я и медитировал над акварельными миниатюрами. А потом нарисовал «Монополию». Как-то на ум пришло. Да-а-а… «Денежки» «напечатал», вырезав из резины простенькие шт