Какое состояние духа самое высокое и похвальное? То, когда человек устремляет все свои силы к благороднейшей цели и может во имя этого перенести любые муки. Непоколебимо убежденный в своей правоте, он способен на великие подвиги: не побледнеет, когда его начнут травить собаками, или брошенный на раскаленную решетку назовет ее ложем из роз. Ничто так не возвышает человека, как настоящая философия, как созерцание истины. Перед этим отступает страх смерти и словно исчезает чувство боли. Чем сильнее мучали философа Анаксарха, тем злее поносил он тирана Никокреонта. Вот такое состояние духа заслуживает наивысшей похвалы и более всего подобает философу!
Эпиграфом к «Подсвечнику» служили слова: «В печали веселый, в веселье печальный». Что хотел сказать этим Ноланец? Преследуемый невзгодами, пишет он комедию, чтобы не утратить душевного равновесия? Тешит себя комедией в годину горестей? Или печалится в час веселья?
Бруно переживал сравнительно счастливую пору. Окруженный толпой учеников, допущенный в университет, принятый при дворе, обласканный королем, он получил, наконец, возможность издавать свои книги. Он мог наслаждаться днями успеха и благополучия. Но он писал комедию, которая не сулила ничего, кроме неприятностей. Одного за другим выталкивал он на сцену людей, над которыми нельзя было не смеяться. Но смех его был полон сарказма. Как бы ни были забавны ситуации и безудержны шутки, за ними всегда виделось серьезное лицо Бруно.
Придирчивый всезнайка-эрудит найдет в «Подсвечнике» влияния других писателей, обнаружит избитые сценические приемы, подчеркнет заимствования. Итальянские подмостки и прежде знали расчетливых блудниц, докучливых педантов, дворян, верящих в магию, и всякого рода пройдох. Это были персонажи уморительных фарсов. Под искусным пером Ноланца маски превратились в живые физиономии. Шутки отдавали горечью. Фарс становился обличением.
Это была пьеса с традиционным переодеванием, с колотушками, мошенническими проделками, шумной неразберихой, солью уличной речи. Бруно называл «Подсвечник» истинной комедией. Но стоило задуматься, и эта бойкая, смелая в выражениях пьеса наводила на невеселые мысли. Прообразы подобных персонажей встречались повсюду, и их, к несчастью, было слишком много. «Подсвечник» кончался хорошо. А в жизни так ли уж часто наказывался порок? Ноланец и в веселье находил печаль.
Комедия была полна дыхания неаполитанской улицы, терпких басен, словно услышанных в порту, рискованных поговорок. Некоторые сценки казались зарисованными с натуры. Тем неприглядней была общая картина. Царство суеверий, невежества, блуда. Да, Неаполь не мог похвастаться добрыми нравами. Но только ли Неаполь?
Бруно не из тех, кто имел обыкновение показывать кулак в кармане. За тридевять земель от родины обличать порядки, царящие в Партенопейском королевстве? Тратить драгоценное время лишь на то, чтобы поиздеваться над далекими земляками? Предаваться воспоминаниям и сочинять комедию, когда впереди еще столько ненаписанных книг об основах его философии?
Издавая «Подсвечник», он думал не только о Неаполе. В Париже, Тулузе или Женеве было не меньше манфуриев и бонифациев, чем на юге Италии. Реакция, вызванная появлением «Подсвечника», подтвердила, что Ноланец попал в точку.
В Париже любили итальянский театр. На актеров, выписанных из Италии, король издержал целое состояние. Когда они давали спектакли, народу собиралось в несколько раз больше, чем на проповеди самых знаменитых проповедников. Произведения итальянских драматургов были широко известны. Издание «Подсвечника», разумеется, не прошло незамеченным.
Вельможи, желающие достичь своих целей е помощью магии, имели над чем поразмыслить. А мог ли «Подсвечник» прийтись по вкусу людям, которые видели в подражании античности единственный путь науки? Комедия, написанная по-итальянски, изобиловала народными выражениями. Находить удовольствие в пьесе, где издевались над страстью к латыни и где предметом осмеяния был профессор древней словесности, для которого Аристотель являлся величайшим авторитетом? Или Манфурио порадовал тех поэтов, что мнили себя служителями Аполлона и по заказу слагали стихи в честь чужих любовниц?
Безбожная комедия задевала церковников всех мастей. Ноланец не находит ничего лучшего, как использовать для непристойного зубоскальства библейские обороты и богослужебные формулы!
Парижские педанты без труда узнавали в комедии себя. Обидам не было конца. Любой прислужник оккультных наук, от преуспевающего астролога в королевских покоях до нищего хироманта, что на улице за грош предсказывал по ладони судьбу, мог счесть себя оскорбленным. Негодующе протестовали присяжные моралисты: Ноланца винили в скабрезности выражений. При дворе, погрязшем в пороках, очень любили разглагольствовать о добродетели.
Звучавшие вызовом слова «Академик ни одной из академий» были не просто бравадой. Автор «Подсвечника» имел мало общего с людьми, что собирались в ученых кружках, где боготворили Платона и Петрарку или приспосабливали музыку к задачам католической пропаганды.
Бруно умудрился за короткий срок восстановить против себя многих. Книги синьора Ноланца весьма любопытны, но обеспечат ли они ему спасение? О каком спасении шла речь? О спасении души? Это его совсем не волновало. Или здесь крылась угроза: уберегут ли, мол, его от расправы эти книги?
Если еще до выхода в свет «Подсвечника» Жан Реньо писал, что Бруно навлек на себя подозрения, то теперь ситуация усложнилась. Он все чаще сталкивался с проявлениями враждебности. Настойчиво велись разговоры о том, что сочинения Ноланца пагубно влияют на умы. Похоже, что люди обсуждавшие значение изданных им книг, пеклись не о его душе!
Год 1582-й прошел во Франции мирно, самый спокойный год за все царствование Генриха III. Междоусобиц не было, но напряжение сохранялось. Мало кто верил, что передышка будет долгой. Со страхом взирали на знамения. Осенью опять, как и весной, небо над Парижем вдруг озарилось каким-то необычайным светом. Не иначе, как быть великой беде! Несколько дней спустя начались ливни. Сена вышла из берегов. Пробил час второго потопа!
Наводнение вскоре прекратилось, а брожение умов не улеглось. Когда в декабре король утвердил указ о введении нового, григорианского календаря, это тоже послужило поводом для смуты. Дьявольская затея!
Джордано подумывал о поездке в Англию. Не обретет ли он там желанную свободу? У Бруно были основания поминать добром Генриха III. Волны неприязни, вздымавшиеся против Ноланца, не заставили короля изменить своего отношения к нему. Он снабдил Бруно рекомендательными письмами, которые открывали перед ним двери французского посольства в Лондоне. Сэр Кэбхем, английский посол, в Париже, доносил 28 марта 1583 года своему правительству:
«Джордано Бруно, итальянский профессор философии, намерен отправиться в Англию. Взглядов его я не могу одобрить…»
Ноли.
Венеция.
Генрих III.
Генрих Гиз.
ГЛАВА ВОСЬМАЯПРОБУДИТЕЛЬ ДРЕМЛЮЩИХ ДУШ
Елизавета, королева английская, правила круто и самовластно. Четверть века сидела она на троне, хитрая, умная, осмотрительная. Годы были полны ожесточения. Небо Европы то и дело озарялось огнями пожаров и гудело раскатами пушечной канонады. Борьба за власть и торговое соперничество прикрывались красивыми словами о защите истинной веры. Библия допускала истребление иноверцев.
Отец Елизаветы, Генрих VIII, рассорившись с папой, создал в Англии независимую от Рима церковь и конфисковал земли, принадлежавшие духовенству. Борьба между сторонниками реформы и папистами стоила многих жертв. Мария, дочь Генриха от первого брака, насильственно восстановила католичество. После ее смерти Елизавета вновь ввела в стране реформацию и всеми средствами укрепляла англиканскую церковь. Королеву хвалили за мудрую умеренность, но в этих похвалах было больше лести, чем правды. Елизавета на самом деле не поощряла религиозной резни, но не останавливалась перед казнями, если усматривала в чем-то угрозу своим интересам. Она велела парламенту провозгласить себя верховной правительницей церкви и неукоснительно требовала исполнения указов, которыми, предписывала «единообразие» культа. Каждого, кто противился этому, она рассматривала как политического преступника, покушающегося на полноту королевской власти. Здесь было ее больное место. Ревниво воспринимала она все, что касалось прав на престол. Папа отлучил Елизавету от церкви и освободил ее подданных от обязанности подчиняться еретичке. Путь Елизаветы к трону не был усеян розами. Юность прошла в вечных страхах. Елизавета пережила много унижений, постоянную слежку, необходимость притворяться. Она долго томилась в тюрьме и боялась сложить голову на плахе. Взойдя на трон, она осталась подозрительной и осторожной.
Англия набирала силы. Мануфактуры давали все больше товаров, на верфях строились отличные корабли. Предпринимателям и купцам начинал становиться тесным их маленький остров. С завистью взирали они на колонии испанцев в Новом Свете. Долго ли еще мириться с их владычеством на морях? Отношения между Испанией и Англией обострились до крайности. Среди католических монархов самым могущественным был Филипп II. Протестантский же мир видел в Елизавете свою высокую покровительницу, у нее искали поддержки и гугеноты, и германские князья, и нидерландские инсургенты. Папа не унимался, стараясь поднять против Елизаветы как ее подданных католиков, так и верные Риму государства, особенно Испанию.
Мария Стюарт порядком отравляла жизнь Елизавете. На этой распре строилось много расчетов. Шотландская королева была католичкой, и папа с послушными ему монархами возлагали на нее большие надежды. Они хотели, устранив Елизавету, посадить на английский трон Марию Стюарт и задушить реформацию. Дочь Генриха VIII от второго» непризнанного папой брака, Елизавета была в глазах католиков «незаконнорожденной» и не имела прав на корону. Поэтому Мария Стюарт к прочим титулам прибавила и титул королевы Англии. Это обошлось ей дорого. Елизавета непрестанно подбивал