олить к своему искусному медику, Бруно решил ехать в Прагу, где император проводил большую часть времени. Город был одним из крупнейших культурных центров Европы. Его древний университет приобрел широкую известность.
В Праге Джордано, как и в других местах, начал е испытанного средства, которое позволяло ему привлечь к себе внимание и заработать немного денег. Он снова обратился к Луллиеву искусству. Бруно переиздал «Комбинаторный светильник», добавив к нему работу «Об отыскании понятий», новый комментарий к «великому искусству» Луллия.
Вскоре после этого он напечатал «Сто шестьдесят тезисов против математиков и философов нынешнего времени». Упрекая математиков в том, что они в философском отношении по-прежнему пленники Аристотеля, а философов в том, что они не уделяют должного внимания математике, Бруно излагал, помимо основной своей философской концепции вселенной, и собственные воззрения на геометрию. В формировании его математических взглядов имели решающее значение теории Николая Кузанского. Бесконечно большой треугольник, уверял Николай Кузанский, превращается в бесконечную прямую, окружность с бесконечно, огромным радиусом становится прямой.
Однако увлечение мыслями Николая Кузанского о совпадении противоположностей и страсть к широким обобщениям являлись причиной того, что Бруно подчас в пылу полемики недооценивал ряд достижений математиков. Он, например, отрицательно от носился к тригонометрии и был решительно против тех соображений, которые привели в дальнейшем к исчислению бесконечно малых величин, ибо отвергал мысль о бесконечной делимости и утверждал, что в математике, как и в природе, существует неделимый минимум.
«Сто шестьдесят тезисов» были посвящены Рудольфу II. Во вступительном письме Бруно снова ополчился против нетерпимости и предубеждений. Если мы способны отличить свет от тьмы, то почему до сих пор все сильнее разгорается давняя распря, заставляющая поколения людей ожесточенно враждовать? Каждый чем больше бредит, тем больше убежден в своем превосходстве. Идущий ощупью считает своих ближних за слепых. Повсюду плодятся различные секты, учащие на тысячу различных ладов. Их апостолы, словно адские фурии, только разжигают в народе огонь несогласия. Чтобы доказать правоту своей веры, люди хватаются за мечи. Попирается высший закон — закон человеколюбия. Как будто не для всех одинаково восходит солнце!
Бруно опять — в какой раз! — повторял, что в философии нельзя быть рабом чужих мнений. Истину надо узреть собственными глазами. В философском граде наш долг бороться с тиранией предубеждений.
Он, Ноланец, всегда бесстрашно провозглашает истину и не стоит в стороне от борьбы света с тьмою, науки с предрассудками. Поэтому-то он постоянно мишень клеветы и ненависти. Он испытывает на себе гнев глупой толпы и ярость академиков, этих ученых отцов невежества. Но он, поддержанный истиной, выходит победителем из сражений.
Книга, посвящаемая императору, лишь одна из многих, которые он может ему предоставить, если тот благосклонно примет его скромный дар.
Рудольф принял книгу благосклонно. Бруно вручили триста талеров. На большее рассчитывать не приходилось. Любовь Рудольфа II к наукам носила специфический характер. Астрологические предсказания влекли его куда сильнее, чем философия. Он постоянно испытывал нужду в деньгах и не оставлял мысли, что сразу же поправит свое финансовое положение, как только раздобудет секрет получения золота. Когда до него дошли слухи, что Джамбаттиста делла Порта владеет тайной «философского камня», он тут же направил ему заискивающее письмо. Вот если бы Ноланец занимался не рассуждениями о вселенной, а алхимией, то император принял бы его с распростертыми объятиями!
Надежда, что Рудольф действительно стремится покончить с религиозными распрями, тоже оказалась тщетной. Сумасбродный монарх то даровал протестантам свободу исповедания, то благословлял засилье католических попов. Иезуиты все больше и больше подчиняли его своей власти. Нет, в Праге Ноланец не чувствовал себя особенно уютно. Придворным математиком Рудольфа был Фабрицио Морденте.
Этой поразительной новости многие вначале не хотели верить. Огромнейший испанский флот, хвастливо нареченный «Непобедимой армадой», рассеян и уничтожен! Больше половины судов и три четверти людей не вернулись на родину!
Годами Филипп II вынашивал мысль о вторжении в Англию. Ревностный католик, он часто говорил о своем желании уязвить ересь в самое сердце, низвергнуть Елизавету, возвратить англичан под власть Рима и лишить протестантов их главной опоры. Эти благочестивые побуждения становились тем настойчивее, чем больше диктовались интересами политики, Филипп не мог мириться с растущим могуществом Англии. Елизавета посылает свои войска в Нидерланды, чтобы помешать ему, Филиппу, карать отступников и мятежников! А разве казнь Марии Стюарт не вызов всему католическому миру?
Еще недавно испанцы чувствовали себя повелителями морей, а теперь повсюду грабят их корабли. Англичане больше — не довольствуются налетами на колонии в Новом Свете — они нарушают покой испанских берегов. Дерзость Дрейка приводила Филиппа в ярость. Тот осмелился нежданно-негаданно заявиться в Кадис, прямо в гавани сжег несколько десятков кораблей, по дороге домой пустил ко дну еще добрую сотню и потом бахвалился, что-де подпалил бороду самому Филиппу!
Король приказал ускорить подготовку к вторжению. Давно уже на фландрских верфях строились плоскодонные суда, предназначенные для переброски войск из Нидерландов через Ла-Манш. В портовых городах Испании и Португалии снаряжались тяжелые боевые корабли. Филипп не сомневался в успехе: в мире нет силы, которая устояла бы перед его «Непобедимой армадой». Сто тридцать кораблей, двадцать тысяч солдат, помимо матросов, почти три тысячи пушек!
Английские шпионы подробно доносили правительству о ходе приготовлений. Филипп действовал с благословения папы и надеялся, что как только его солдаты высадятся в устье Темзы, католики, подданные Елизаветы, восстанут против «узурпаторши» и поспешат им на помощь. Но Филипп просчитался. Мало кто из англичан видел в нем грядущего освободителя. Для большинства он был иноземным тираном, который покушался на свободу родины.
У Елизаветы не было таких сильных кораблей, как у Филиппа. Да и ее скаредность не помогала делу. Даже в минуту смертельной опасности она экономила на порохе и держала солдат на голодном пайке. Ее решения далеко не всегда отличались мудростью: командующим сухопутными войсками она опять назначила графа Лестера, «милого Робина», хотя он, бездарный полководец, и опозорился в Нидерландах. Англию спасла не королева и ее министры — сама страна поднялась на свою защиту. Города собирали деньги, созывали ополчение. Небольшие суда, принадлежавшие частным лицам, китобоям, купцам, пиратам, составили целую флотилию.
Эти подвижные, хорошо вооруженные корабли под командой опытнейших моряков сыграли главную роль. Во главе армады стоял человек, славный древностью рода и набожностью, но совершенно несведущий в морском деле. Действиями же английских моряков руководили знающие и энергичные люди: Дрейк, Гаукинс, Фробишер, Роли.
В Ла-Манше ночью англичане напали на армаду. Их быстроходные суда легко маневрировали и, обстреляв неповоротливые испанские корабли, уходили из-под неприятельских ядер. Англичане избегали больших сражений и хотели уничтожить армаду по частям. Перья у испанцев надо выщипывать одно за другим! Армада попыталась укрыться в Кале. Под покровом ночи приблизился Дрейк и пустил свои брандеры на испанцев. Те в панике обрубили якорные канаты и понеслись в море. Ветер разметал корабли. И тут как тут снова появились англичане.
Командир армады имел приказ забрать из портов Фландрии войска, которые под его защитой должны были быть переброшены в Англию. Глубокая осадка тяжелых кораблей не позволяла им подойти к берегу, а плоскодонные суда не могли двинуться навстречу армаде, так как были отрезаны морской блокадой голландцев. В довершение беды разразилась буря. Англичане укрылись в своих гаванях, испанцы остались во власти стихии. Когда буря несколько утихла, на изрядно потрепанные корабли опять налетели англичане.
Армаду относило ветром на север, и испанцы думали уже не о победе, а о спасении. На родину можно было возвратиться, обогнув Британские острова. Новый страшнейший шторм настиг армаду в местах, опасных и для опытных флотоводцев. Десятки кораблей разбились о скалы, тысячи солдат и моряков утонули. Из тех, кому посчастливилось добраться до суши, многих прикончили прибрежные жители, иные угодили в неволю.
Огромной флотилии, которую так преждевременно окрестили «Непобедимой армадой», больше не существовало. Филиппу II, недавно еще грозному повелителю океанов, стало трудно защищать собственную страну от налетов вражеских кораблей. Неужели кровавая комета, что несколько лет назад наводила на людей ужас, и впрямь предвещала закат Испанской монархии?
В конце 1588 года Бруно уехал из Праги. Привлеченный славой Юлианской академии, он направился в Хельмштедт. Здесь находился самый молодой из немецких университетов. Созданный двенадцать лет тому назад, он успел заслужить хорошую репутацию. Его основатель, герцог Юлий Брауншвейгский, был одним из интереснейших немецких князей того времени. Испытав в юности жестокую тиранию самодура отца и католических священников, он, протестант, на всю жизнь возненавидел папистскую веру. Придя к власти, он развернул бурную деятельность. Когда соседние правители растрачивали жизнь в охотах и пирах, герцог Юлий закладывал новые рудники, соляные копи, каменоломни, развивал металлургию, поощрял ремесла. Он пытался сохранить уничтожаемые леса и запретил кузнецам использовать древесный уголь. Сам подолгу колдовал над тиглями — изучал, правда, не одни руды, искал и «эликсир жизни». В своих владениях он дал восторжествовать терпимости, прекратил религиозные столкновения и положил конец засилью духовенства.
Основывая университет в Хельмштедте, Юлий делал упор на естественные науки и не жалел денег. Пригласил отличных профессоров, заложил большой ботанический сад, возвел специальное здание для занятий по заветам Везалия тогда еще столь подозрительной анатомией. Заказал хирургический инструментарий в Нюрнберге, а скелеты выписал из Парижа.