своим. Не стал, поскольку и при жизни своим не был ни для кого…» Его позиция, пишет В.М.Домитеева, была, по его же словам, позицией «левизны по чувствам».
Вот! Другими словами, его политические взгляды, как и поступки, всегда и прежде всего основывались на спонтанных чувствах. И «список» его – не исключение. Он был основан на чувствах справедливости, долга, сострадания, на чувстве чести наконец, как сам понимал его. До последних дней, пишет Домитеева, Оруэлл, конечно, был социалистом, но принципиально беспартийным и вообще «таким, чья независимость сердила воителей социалистического лагеря еще сильнее, нежели их противников. Критичный, зоркий, откровенный, он вел себя до чудаковатости скромно – но крайне неуступчиво. В результате, потеряв поддержку “слева” и сохранив неприязнь к “правым” (коммерческий диктат виделся ему лишь вариацией ненавистного социального тиранства), презирающий болото благоразумной “середины”, чуждый высотам надмирного созерцания, он остался практически в одиночестве. Доверял только полной правдивости, без купюр… Вот где, пожалуй, ключ к странностям этой одинокой рыцарской фигуры на поле битв ХХ столетия, – заканчивает мысль В.М.Домитеева. – Трезвый скептичный аналитик, блистательный сатирик отважился на верность собственным живым ощущениям, не дал подмять их, причесать под гребенку тех или иных уютных, милых коллективных вдохновений. И чувства – индивидуальные, сильные, четко осмысленные чувства – не подвели. Как чувствовал, так и действовал, так и говорил. Вроде бы чего проще. А выяснилось – уникально…» И уже одним этим, добавлю, – неприступно! «Осмелься быть собой, – помните, – дерзай стоять один…»
Кстати, «правда без купюр» перестает быть правдой, если события упрощать, сводить любые жизненные явления к голому, как телеграфный столб, противопоставлению «черного» и «белого», столь свойственного радикалам всех мастей и окраса что в Англии, что в России. А именно это и «сотворил» с миром грохнувший оземь в конце 1940-х, поперек стран и континентов, поперек живых и разных людей «железный занавес»! Он, отбросив полутона, разделил людей надвое…
Холодная война, господа! Готовьте слова… Миллионы, миллиарды злобных, воинственных слов! И чье слово оказалось первым?..
Комментарий: Война идей и людей
«Ложь успевает обойти полмира, пока правда надевает штаны», – мудро заметил как-то Уинстон Черчилль. Но правда «надевает штаны», случается, и целых полвека.
«Читая» жизнь Оруэлла, понимаешь: всё похоже на всё. Это в равной степени касается и идей, и людей. Помните, он осуждал книгу Святополка-Мирского ровно за то, за что того смешали с грязью и фактически убили в России? Что Михаила Кольцова, уничтожавшего троцкистов и ПОУМовцев в Испании, убили как раз как троцкиста и ПОУМовца? Помните, что в Англии «Улисс» Джойса был запрещен до 1939-го? Но ведь за два года до этого, в 1937 году, в СССР роман Джойса был не просто запрещен: за один лишь перевод его на русский был арестован и приговорен к десяти годам переводчик его – писатель Игорь Романович. Даже знаменитая фраза Сталина «Незаменимых у нас нет», которой направо и налево «объясняют» ныне его репрессии, впервые прозвучала в 1793 году, в дни Французской революции, в устах комиссара Конвента Жозефа Ле Бона: «В Республике незаменимых людей нет!» Наконец, есть ли схожесть диктатур Сталина и Гитлера? Несомненно. «Съездом победивших» назвал Гитлер, пришедший к власти, сборище своей партии. А Сталин в те же дни, не сговариваясь, окрестил очередной съезд компартии «Съездом победителей». Тот, как известно, начал Вторую мировую с выдуманной и разыгранной своими солдатами, переодетыми в польскую форму, инсценировки «захвата» немецкой радиостанции в пограничном Глейвице, а Сталин «предлогом» нападения на Финляндию, меньше чем через год, выбрал обстрел наших же позиций на границе нашими же пушками. Сами убили четырех и ранили десять своих же солдат. Не похоже? Наконец, Гитлер начал с уничтожения евреев, а Сталин взялся за них в конце жизни. А ведь это только внешние, бросающиеся в глаза сходства. Я не говорю о параллелях более глубоких: о подавлении личности как системе, запрете оппозиционных партий, уничтожении судов и юстиции и полной отмене свободы слова, печати и собраний. Но разве не так и ныне «левые» и у нас, и на Западе становятся вдруг «правыми», а «правые» буквально на глазах превращаются в «левых»? Мы, уходя от тоталитарной системы, усваиваем все «грехи» Запада, а Запад всё чаще демонстрирует нашу вчерашнюю нетерпимость по отношению к своим народам и даже – черты нового-старого «тоталитаризма»…
«Загадки» Оруэлла будоражат мир до дня нынешнего. Что это был за «секретный отдел», где работала Селия? Кто работал в нем, и кто писал для него «заказные материалы»? Из каких фондов осуществлялась плата за них? И был ли отдел Селии связан с МИ-6? Всеми этими вопросами озаботился уже в наше время всё тот же Тимоти Эш. Он, пытаясь найти ответы, вновь и вновь обращался к Адаму Уотсону, начальнику Селии, а кроме того, побеспокоил даже известного нам Роберта Конквеста, «летописца советского террора», который, как выяснилось, не только трудился в те годы в этом департаменте, не просто знал Селию, но с которым у нее и был тот самый роман.
Что же в конце концов выяснил Эш? Во-первых, то, что отдел этот был полусекретным, но, в отличие от известной нам МИ-6, само существование его отрицалось. Кроме того, хоть департамент и значился в официальных списках МИДа, отнюдь не все сотрудники его были включены в них. Выяснилось, что бо́льшая часть финансирования отдела шла по тайному «раскладу», без парламентского контроля. Во внутреннем же описании МИДа с 1951 года сказано однозначно: «Следует отметить, что название этого отдела предназначено для маскировки истинной природы его деятельности, которая должна оставаться строго конфиденциальной». Истинная природа его, пишет Эш, заключалась в сборе и обобщении информации о советских и коммунистических «преступлениях» с тем, чтобы потом распространять ее среди дружественных журналистов, политиков и профсоюзных деятелей и поддерживать их публикации финансово. Так зарождался, если угодно, согласованный, чтобы не сказать – приказной, международный «пиар» СМИ, истинное бедствие уже нашего столетия.
Эш пишет, что отдел был особо заинтересован в авторах с хорошей, но «левой репутацией». Уважаемый Бертран Рассел, например, написал для отдела не какой-то там «список» – две брошюры «Что такое свобода?» и «Что такое демократия?». По воспоминаниям ветеранов отдела, некоторые писатели, такие как Рассел, «прекрасно знали», что издатели, предложившие им написать эти книги, поддерживались этим «полусекретным» отделом, а другие, как философ Брайан Маги, напротив, возмущались, узнав впоследствии, из каких источников финансировался их труд. В общем, картина, пишет Эш, знакомая по известным эпизодам холодной войны, таким как издание на деньги ЦРУ журнала Encounter или финансирование радиостанции Free Europe. Эш пишет и о «давлении», которое оказывал отдел Селии на «Би-би-си» (выбирают не те слова в характеристике советского государства), об «антикоммунистической гласности», к которой призывал министр иностранных дел, о «выявлении коммунистически настроенных деятелей» в рядах самых, казалось бы, свободных СМИ.
«Нетрудно представить, – иронизирует Эш по поводу отдела Селии, – как в одном из кабинетов знаменитого комплекса зданий Carlton-house-terrace сидит Роберт Конквест и скрупулезно собирает и просеивает информацию о политике Восточной Европы. В другом кабинете участник Второй мировой войны, политконсультант исполнительной власти или МИ-6, тут же готовит менее скрупулезную, но реальную операцию. По соседству можно встретить очаровательного профессионального дипломата Гая Бёрджесса, который на протяжении трех месяцев работал здесь и, будучи реально советским агентом, сообщал обо всем своим начальникам в Москве». Зато без всякой уже иронии Эш пишет, что к концу 1950-х годов, когда холодная война с коммунизмом была в самом разгаре, «белая пропаганда» ранних лет отдела сменилась на «серую» и просто «черную». Ровно так, как предписывала одна из секретных программ Совета национальной безопасности США, принятая еще в год смерти Оруэлла, в 1950-м. «Успех этой программы полностью зависит от того, насколько наше правительство, американский народ и все свободные народы, сумеют признать, что холодная война – это на самом деле настоящая война», – говорилось в ней. Документ признавал право проводить «любые тайные действия, связанные с пропагандой, экономической войной, активными действиями – саботажем, антисаботажем, подрывной деятельностью против враждебных государств: помощь нелегальным движениям сопротивления, партизанам и освободительным группам в изгнании и поддержка местных антикоммунистических элементов». К этому времени департамент Селии уже прочно имел, пишет Эш, «репутацию “отдела грязных трюков”, который занимался инсценировкой убийств, рассылкой ложных телеграмм, подсыпанием на стульчаки в туалетах порошков, вызывающих зуд, и других подобных “шалостей” времен холодной войны… Упоминания о них вряд ли можно отыскать ныне в папках МИДа, даже если разведка обнародует их».
С «героев» списка Оруэлла, как известно, не упало ни волосинки. Иначе сложилась судьба тех, кого «выдал» властям Михаил Кольцов. «Среди них, – пишет племянник Кольцова М.Ефимов, – русские и испанцы, французы и американцы, писатели и генералы, послы и секретарши, министры и артисты». Но все равно – всё похоже на всё. И если Ричард Рис назвал Оруэлла «беглецом из лагеря победителей», то про Кольцова поэт Сельвинский скажет слова показательные: «Он из тех, кто всегда спешит на помощь победителю…» Не похоже? Похоже, даже обоюдное «двоемыслие» из последнего романа Оруэлла. Жившие на Западе антикоммунисты догадывались, а иногда и знали: их «белые одежды» местами были отнюдь не белыми. А все сбившиеся после войны в соцлагерь едва ли не так же догадывались и даже знали про себя, что живут совс