Ritz. На другой день Соня вручила мужу меню свадебного ужина с автографами свидетелей. Тоже жутковатая символика! Он же не раз, как когда-то с друзьями по Итону, по Испании, когда был в Марокко, оставался с меню – не с праздничным ужином…
Фамилию Соня оставила свою, но очень скоро стала подписываться как Соня Блэр, а через годы и не представлялась иначе, как «миссис Оруэлл». Сплетники говорили, что замуж она вышла по настоянию Тима – Сирила Коннолли, ее начальника по журналу Horizon, а в прошлом, злословили, и любовника. Теперь «милым другом» ее был, как я уже говорил, талантливый красавец Люсьен Фрейд. Именно с ним, помахав в дверях ручкой, она упорхнет в ресторан праздновать Рождество. На этот раз Оруэллу не достанется и меню. Он будет возражать против ее ухода, даже расстроится, но это жизнь: Соне ведь было всего тридцать… Когда после ее ухода в палату ввалятся Пауэлл и Маггеридж, они найдут друга «смертельно несчастным и одиноким среди рождественских украшений». Да, говорила Соня иным друзьям, Оруэлл тоже не был пуританином в прошлом, а те, кто утверждают обратное, самокритично добавляла, – те, «видимо, забывают, что пуританин никогда бы не женился на женщине, подобной мне». Но зато она регулярно навещала его, подолгу шепталась с врачами, возмущалась порядками в клинике, рьяно занималась литературными хлопотами мужа, докладывая о поступавших предложениях по переизданиям и переводам, подписывала бумаги за него и самоотверженно ограждала Оруэлла от ненужных порой посетителей. Как-то повздорила даже с французским переводчиком, отказавшись дать подробности биографии мужа, – ведь Оруэлл, не желая, чтобы о его жизни писали потом биографы, обговорит это и в завещании… Всё тот же «эгоизм цели» его, всё та же честность…
«Быть честным и остаться в живых…» Этот главный вопрос Оруэлла, с которого я начал о нем эту книгу, был, возможно, разрешим. Можно остаться в живых. Но быть честным и остаться по жизни в одиночестве, когда честность твоя не нужна никому, – вот проблема. «Камера 101» – белая кафельная камера самого страшного ужаса в его романе – разве не напоминала она Оруэллу его нынешней палаты? А сам он – Уинстона, своего героя?.. В 65-й палате умирал последний – можно ведь и так сказать! – Человек в Европе.
«– У вас ничего не выйдет, – хрипел романный Уинстон в ответ на пытки электротоком. – Невозможно построить цивилизацию на страхе, ненависти и жестокости… У вас ничего не выйдет. Жизнь помешает…
– Мы управляем жизнью, – возражал ему палач. – Или, может, ты вернулся к старой своей идее, что пролетарии или рабы восстанут и сбросят нас? Выбрось это из головы. Они беспомощны, как животные… Человечество – это Партия… Нас интересует только власть… Немецкие нацисты и русские коммунисты были близки к нашим методам, но даже им не хватило смелости осознать собственные побуждения. Они делали вид, а может, даже верили, что взяли власть, вовсе не стремясь к ней… Мы не такие. Мы знаем: никто и никогда не брал власть для того, чтобы потом отказаться от нее. Власть – цель, а не средство, а революцию делают для того, чтобы установить диктатуру. Цель насилия – насилие. Цель пытки – пытка. Так вот, цель власти – власть…
– У вас ничего не выйдет, – упорствовал Уинстон. – В мироздании есть что-то такое… какой-то дух, который вам не преступить. – И выпалил: – Дух Человека.
– А ты – Человек? – иронически усмехнулся палач…»
И, не дожидаясь ответа, включил магнитофон с голосом Уинстона, который ради борьбы с Партией клялся, что готов лгать, убивать и, если потребуется, плеснуть серной кислотой в лицо ребенку… Ради высокой цели борьбы за свободу для всех готов был стереть в себе всё человеческое. Типичное кредо «революционеров» от Робеспьера и Нечаева до Ленина, Сталина и Мао. Туманная, почти мифическая цель – всё, а вот реальные, всякие разные людишки на пути к ней – ничто. Жертвенное «мясо» от пеленки до савана, кирпичики в расстрельные стенки мира.
Нет, все-таки великую разгадку упрятал в своем романе Джордж Оруэлл. Последняя надежда в мире – это человечность Человека, неприступность гуманизма, верность себе и духу человеколюбия. Власть и Дух – вот конфликт эпох. Он был, он есть. Это последняя тема Оруэлла в мире его романа, в мире «тотальной организации, тотального обмана и тотального контроля». И против Духа Человека выступали и выступают все властители мира, в какие бы демократические одежды они ни рядились.
В романе Оруэлла эта «надежда на Человека» есть. Но ведь это всё – слова, его слова из тех двух миллионов написанных. А была ли надежда на Человека в жизни умиравшего в одиночестве Эрика Блэра – не Оруэлла? Что он мог видеть с седьмого этажа своей клиники? Брак его с Соней не был, по сути, браком, любовь Джасинты обернулась ненавистью ее, симпатия к Селии – предательством, многолетняя, «боевая» еще дружба его с Коппом закончилась мелкой подставой, а желание обеспечить деньгами приемного сына – прямым обманом деловитого компаньона писателя Джека Харрисона.
Реальная жизнь реально смеялась над ним. Еще в сентябре Оруэлл позвал в больницу Харрисона, бухгалтера своего, и тот скажет потом, что Оруэлл предложил ему возглавить компанию «George Orwell Productions Ltd.». Этому решению не нашлось ни одного свидетеля. А вечером, за несколько часов до смерти Оруэлла, его якобы вновь посетил, и вновь без свидетелей, всё тот же Харрисон, который будет утверждать, что тогда Оруэлл и завещал ему 25% акций компании. Пол Поттс, который тоже навестил писателя в этот час (он накануне обещал принести Оруэллу пакетик чая), увидев через стеклянное окошечко, что больной, кажется, заснул, тихо ушел. А Харрисон утверждал, что писатель не спал, что они долго говорили и что именно тогда писатель принял решение о передаче ему акций.
Не пройдет и несколько лет, как у этого «бухгалтера» будет на руках уже 75% их. И Соня в 1980 году, и Эврил в 1978-м, прямые наследники Оруэлла, умрут, по сути, в бедности – при миллионных гонорарах мужа и брата! Какая уж тут надежда на Человека с большой буквы? Сама жизнь была теперь как всего лишь меню вместо чужого и веселого ужина. Вот оно, «предельное одиночество» великих, вот в чем истина их жизни!..
Всякая написанная книга писателя – это «неудача», сказал перед смертью. За день до смерти призна́ется Маггериджу, что идея романа «1984» была хорошей, но «она рассы́палась в руках». Теперь так же рассыпа́лась, сыпалась «в руках» сама жизнь его…
«В последний раз я видел его за две недели до смерти, – напишет потом Вернон Ричардс, – он был весел, бодр духом и, как всегда, пристально следил за новостями… Мы говорили с ним и о сыне его; он вспомнил, как тот рассказывал недавно о походе в зоопарк, и худое, вытянутое лицо Оруэлла оживилось, а глаза загорелись». В такие минуты, подтвердит потом и Артур Кёстлер, «огромная сила любви этого одинокого человека излучала свет…». И еще – радовался поездке в Швейцарию («Я еду в следующую среду, – сказал Джулиану Саймонсу и, усмехнувшись, добавил: – Если не простужусь») и даже подаренной для этой поездки той самой удочке. Но порыбачить, вернуться в разноцветную юность не пришлось. В ночь на 21 января, когда Соня и Люсьен весело отправились в ночной клуб, у него хлынула горлом кровь. Как когда-то, когда его ранил в шею фашист. Дважды в этой жизни, видимо, не выживают. Он так и умрет в одиночестве – в белой палате, в красной луже крови. Посреди нее.
«…Человек возвращается в вечный дом свой, а провожающие его остаются, – проговорит над гробом его преподобный Роуз, викарий церкви на Олбани, слова, взятые из XII главы Экклезиаста: – Тогда возвратится прах его в землю, чем он и был раньше, а дух вознесется к Богу, который и дал его…»
На земле, на круглой, летящей неизвестно куда Земле останется от Оруэлла скромный камень на заброшенном деревенском кладбище. И – выбитые последние, выбранные самим писателем слова: «Здесь лежит Эрик Артур Блэр, родился 25 июня 1903, умер 21 января 1950».
Эпилог
«– Джордж Оруэлл, – сказала я медленно.
– Джордж Оруэлл? – старик-бирманец покачал головой.
Мы сидели в жаркой гостиной дома в сонном портовом городе Нижней Бирмы. Я слышала вой нетерпеливых комаров, и я собиралась сдаться. Человек, сидевший напротив, был в Бирме известным ученым, и я знала: он был знаком с Оруэллом. Но он был слишком пожилым; катаракта сделала его глаза неестественно синими, а руки сильно дрожали. Я подумала: он, вероятно, потерял память, – и спросила в последний раз:
– Джордж Оруэлл, автор романа “1984”…
Глаза старика вдруг загорелись. Он радостно хлопнул себя по лбу:
– Вы имеете в виду пророка!..»
Так начинает свой очерк «В поисках Джорджа Оруэлла», написанный в 2010 году, Эмма Ларкин, американская журналистка. Другой старик, пишет она, признался ей, что Оруэлл написал про забытую богом Бирму не одну – три книги: «Дни в Бирме», «Скотный двор» и роман «1984». Так, я думаю, могли бы сказать сегодня в любой стране: он написал свои книги про нас и для нас. И ни катаракта глаз, ни «катаракта» толкователей Оруэлла на Западе и Востоке не смогли помешать миру увидеть истинную цену этого писателя. А третий старик-индус – великий Ганди, – заметив как-то, что «грамм собственного опыта стоит дороже тонны чужих наставлений», сказал однажды про себя, но ведь и про жизнь Оруэлла: «Сначала они тебя не замечают, потом смеются над тобой, затем борются с тобой. А потом ты побеждаешь…»
Пророк ли Оруэлл? Не знаю, не знаю. Не больше, чем Жан-Жак Руссо, который когда еще сказал, что «самой высшей точкой цивилизации будет полное одичание», не больше друга Оруэлла Т.С.Элиота, прокричавшего как-то, что мир закончится «не взрывом, а всхлипом!». Впрочем, перелистывая несколько лет назад журнал Newsweek, я напоролся на «обобщенный рейтинг» 100 лучших книг, как выразился журнал – «всех времен и народов»[86]. Так вот, в нем роман «1984» оказался на втором месте, сразу за «Войной и миром» Толстого. Третьим номером стал «Улисс» Джойса. Потрясающе! Гомер с его великими «одиссеями» – восьмой, Данте – десятый, а любимый Оруэллом Свифт – двенадца