– А он вообще-то любил людей?
– Да, я думаю так… У него была способность к дружбе, хотя и здесь он проявлял осторожность. Он обнаружил, например, что вообще-то трудно говорить с теми, у кого не было такого же уровня образования… Может быть, вы знаете, у него были какие-то неудачные дружбы в Бирме, и потом его бэкграунд довольно тяжеловатый…
– Он был англичанином среднего класса, который столкнулся с предрассудками?
– Ну, я не думаю, что он сталкивался со своими предрассудками. Я думаю, что он заботливо оберегал их…
– В книге есть огромное ощущение и стыда, и сомнений. Из-за бедности его?
– Он считал себя ужасно бедным. Я ему говорила: «Смотри, у тебя хватает еды и есть крыша над головой, чего же ты еще хочешь?» Но у него было чувство, что он недостаточно способный человек… Он ненавидел, если вы предлагали ему оплатить что-то пополам с ним. Думал, что это проявление слабости. И все часто спорили с ним по этому поводу. Мы все зарабатывали примерно столько, сколько и он, так не заплатить ли и нам?..
– В «Фикусе» эти ссылки на отсутствие денег у героя – и самые частые, и самые сильные эпизоды.
– Да, хотя в жизни это было не так страшно… Он жил вполне комфортно…
Так вспоминала Оруэлла 73-летняя Кей Икеволл. Она не только писала когда-то стихи, но и печаталась, в частности, в журнале Listener при «Би-би-си», где публиковались и Б.Шоу, и В.Вулф, и Б.Рассел, и где позже будет выступать и Оруэлл.
Почти год они – Кей и Оруэлл – были любовниками. Но речи о женитьбе не было, Кей понимала: ему нужна другая жена – «самоотверженная, готовая отказаться от своих планов и самостоятельности, согласная быть помощницей». Она сразу сказала Эрику, что у нее было немало романов и что замуж не вышла, боясь утратить независимость. Попросила его лишь об одном: чтобы предупредил ее, если встретит другую… И вот тут-то – внимание! – и возникает первая загадка: кем же была в реальной жизни Розмари, героиня романа «Да здравствует фикус!»? Та отзывчивая девушка в кокетливой шляпке и с «треугольным личиком», в которую был влюблен Гордон Комсток и на которой к концу книги он женится? Это была Кей Икеволл или все-таки Эйлин, будущая жена Оруэлла?
– Когда вы читали «Да здравствует фикус!», – спросил Кей Н.Уильямс, – вы узнавали события вашей реальной жизни?..
– Ах, да, конечно, – мгновенно откликнулась она. – Мне кажется… было много реальных случаев, которые я узнала в романе, как та, например, вечеринка, когда он потратил все деньги, полученные им за статью или за что-то еще. Там, в ресторане, было пять или шесть человек, и он угощал всех нас огромным количеством шикарной еды, а затем оказался совершенно пьяным – именно в тот вечер он и напал на полицейского…
«Напал на полицейского…» – это, если угодно, вторая загадка и романа, и жизни Оруэлла. Он реально хотел попасть в тюрьму, чтобы узнать, что она представляет из себя. Ричард Рис, как бы «прикрывая» его, помните, пишет в книге, что Оруэлл хотел бы попасть в каталажку, чтобы «узнать, как выглядит тюрьма изнутри». В другой раз Оруэлл сказал своему другу из Adelphi Джеку Коммону, что решил попасть под арест и что для этого попробует «запалить костер на Трафальгарской площади – там, где когда-то спал под газетами». Коммон ответил, что этого мало; чтобы попасть за решетку, надо «пойти как минимум на кражу». Этого не хотелось уже Оруэллу – он опасался не того даже, что получит срок, а что в суде будет раскрыт его псевдоним.
Так вот, Н.Уильямс прямо спросил Кей Икеволл: «Это было, когда вы уже знали его? Как он пытался и как проник в тюрьму?»
– Он, – ответила Кей, – был пьян, ударил полицейского или что-то вроде этого. Но в полиции нам сказали, чтобы мы забрали его домой и присмотрели за ним…
Занятно, не правда ли? И уже иначе смотришь на иные события в романе. Значит, и свинское «пиршество» в ресторане, и всё, что последовало за ним, – всё было и в жизни? И, значит, Розмари в романе – это все-таки Кей?..
В тот день, говорится в романе, Комсток едва дождался перерыва на обед и, выскочив на улицу, кинулся в ближайший банк. Карман ему просто жег утренний конверт из редакции «Калифорнийской панорамы», а в конверте – умопомрачительное богатство! – чек на 50 долларов, гонорар за стихотворение. В голове героя замелькало: «Улыбки девушек, затянутые паутиной бутылки вина, кружки пива, новый костюм, пальто из ломбарда и, конечно, – уик-энд с Розмари… Вдруг озарило: сегодня ужин втроем – он, Розмари и Равелстон… пару фунтов на такой праздник не жалко…»
– Алло, алло, Равелстон (конечно, Ричард Рис, который узнал себя в романе. – В.Н.)? Слушайте, не хотите вечерком вместе поужинать? Что?.. Нет, к черту, это я, я приглашаю!..
Затем – звонок в агентство, где в студии журнальной рекламы трудилась Розмари. «Ужин? – обрадовалась она. – Сегодня? Замечательно!» Комсток хотел еще отправить по почте пять фунтов сестре своей, Джулии, – он за эти годы «назанимал у нее» раз в десять больше, – но послать не успел: «Ладно, завтра с утра…» Зато успел, схватив такси, притормозить у паба и, от широты души ухватив и таксиста, хлопнуть по паре джина…
Равелстон уже ждал его у входа в дивный богемный ресторан «Модильяни», «Гордон с негодованием отверг скотские “ресторанчики”. Вот еще!..» И почти сразу к ним подошла Розмари («Шляпка надвинута под особенно провокационным углом. Сердце гордо забилось: вот она, его девушка!»). У столика Равелстон шепнул ему: «Давайте это будет мой ужин?» – «Идите к черту!» «Ну тогда, – робко предложил Равелстон, – пополам?» Но Гордон гордо отрезал: «Плачу я!»
Что было дальше – не знаю даже, как и описать. Когда гости его захотели ограничиться вдруг пивом, нашего героя понесло: «Бросьте!» – крикнул он. Ему требовалось нечто действительно великолепное – шипучее, с роскошно хлопающей пробкой. Шампанское?.. Ага, вот что!
– «Асти» у вас есть?..
Потом возникли тартинки с анчоусами, печеная лососина, жареный фазан под хлебным соусом. И как же засверкал после «интеллектуальный разговор»! О бесчеловечности нынешней жизни и культуры; о чем же еще? Оруэлл (то есть, пардон, Гордон!) «клеймил гиблую современность: пулеметы, кинофильмы, презервативы и воскресные газеты… Милое дело – обличать гниющий мир, жуя деликатесы». Все за столом были умны, но Гордон просто блистал и, с «отвагой автора, известного лишь домочадцам, сшибал авторитеты: Шоу, Джойс, Йейтс, Элиот, Хемингуэй – парочка хлестких фраз – и в мусор…»
– Официант! – поднимал руку. – Еще такая же бутылочка найдется?
Розмари толкала его под столом, Равелстон в который раз предлагал самому заказать вина, но наш герой, опьянев до неожиданно вдруг «утолстившихся пальцев», не замечал уже ничего. Счет был на три с половиной фунта, он «ужаснул Розмари», но Гордон бросил четыре: «Сдачи не надо!» – и громко возгласил: «Идем в кафе “Империал”!» В такси – а он настоял на такси, хотя «Империал» был рядом, – он вдруг очнулся, «как это иногда бывает среди ночи, когда внезапно поймешь, до дна осозна́ешь свою смертность или полнейшую ничтожность прожитой жизни… Он сидел, ясно всё понимая. И то, как глупо выкинул пять фунтов, и то, что собирается подло спустить другие пять… <для> Джулии… Выпить, вернуть недавний вдохновенный восторг!» – и, попросив водителя притормозить, почти на ходу купил литровую бутылку кьянти… Потом, после кофе, несмотря на вытянутые лица друзей, он потянул их в бар («Нельзя упустить пиво!»). На улице потащил Розмари в темный уголок («Хочу тебя поцеловать!»), потом, распугав проституток, прятавшихся там в нишах, «пыхтя и неуклюже», пытался расстегнуть ей платье, за что схлопотал по физиономии, но догнать ее, когда она вырвалась, не смог – ноги не слушались. Равелстон, заметив, что он пьет кьянти прямо из горла, выхватил у него бутылку: «Вы что, хотите, чтобы вас в полицию забрали?» – «Я хочу выпить…» Короче, после этого был паб, где вторая литровая кружка уже не полезла в горло, брякнулась об пол, а народ шарахнулся в стороны. «Быстро поплыли, закружились лица, зеркала, бутылки. Гордон падал…» А после паба, когда Равелстон заплатил за «оставленную разруху» и пытался поймать такси, наш поэт «поймал» двух проституток… Потом была какая-то «дыра» с кривой табличкой «Гостиница», разбитая лестница на второй этаж, грязная постель, потом он как-то съехал с кровати, голова коснулась пола, а ноги в носках остались там, на кровати… То есть мир, и так перевернутый, перевернулся реально… Только на этот раз он, «поэт», стоял на голове не перед «девочкой с бантом» – перед грязнейшей из проституток Лондона…
Ничего этого Рис в своей книге об Оруэлле не пишет. Да и было ли это? И так ли? Хотя внутренняя мотивация, логика развития характера героя, еще недавно мечтавшего о «мировом пожаре» и крушении мира, здесь, несомненно, присутствует. Катись всё к чертям, и пусть мир рухнет… К чертям собачьим!..
Я пишу не литературоведческую книгу, и всё сказанное, разумеется, не разбор произведения Оруэлла. Меня интересует лишь, чтó из реальной жизни этого «закрытого» писателя попало в его роман. Был ли этот кошмарный ужин в ресторане? Был, кивает нам из прошлого Кей Икеволл. Была ли каталажка, полиция, куда доставили Оруэлла в невменяемом состоянии? Тоже была, и тоже – ее слова. Вот только с нападением на полицейского – вопрос. То есть и слава богу, что вопрос!..
Равелстон и Розмари застали героя в одиночной камере, облицованной от пола до потолка «белой чистейшей плиткой». Эта камера, превратившись потом в камеру пыточного Министерства Любви, целиком попадет в последний роман Оруэлла. Голова Гордона пылала, его постоянно рвало, он ничего не помнил – «возможно, он кого-нибудь убил, – пытался вспомнить он вчерашний вечер и сам себе отвечал: – И наплевать…». К счастью, заглянувший до появления Равелстона констебль, принеся ему чашку чая, успокоил: оказывается, он по пьянке кидался вчера на какого-то сержанта полиции. «Я?» – прохрипел Гордон. «А кто ж еще? Прям-таки озверел… По протоколу у тебя “пьяный дебош”. Хорошо еще, так надрался, что кулаком в лицо сержанту не попал». Так Оруэлл пишет в романе, а в жизни, в чьих-то мемуарах промелькнет – я помню – фраза, что он «сбил с полицейского шлем». «Что же мне теперь будет?» – спросил Гордон констебля. «Пятерик штрафа или две недели отсидишь, – добродушно ответил тот. – Сегодня разбирает судья Грум. Считай, повезло, что не Уокер. Тот-то трезвенник, крут насчет пьяниц».