стороне, а значит, все чистки и т.д. оказались вдруг забыты…» Но эта «стерильность» его не выдержала проверки даже тремя днями, и уже 6 июля он буквально взорвался: «Несколько газет, – запишет, – заметно беспокоятся, что мы не предпринимаем ничего значительного, чтобы помочь СССР. Я не знаю, будет ли что-нибудь предпринято, кроме наших воздушных налетов, но, если ничего не будет предпринято, это станет тревожным симптомом… Ибо если мы не начнем наземное наступление сейчас, когда у немцев 150 дивизий брошено на Россию, то когда, к дьяволу, мы вообще сможем его начать?..» И, издеваясь над двусмысленной позицией соотечественников, заметит: «Минувшей ночью все, развлекаясь, ждали, услышат ли они по радио “Интернационал” (в то время официальный гимн СССР. – В.Н.) среди гимнов прочих наших союзников (эти гимны регулярно транслировались каждым воскресным вечером – дань уважения странам, борющимся с фашизмом. – В.Н.). Увы, – пишет, – этого, конечно, не случилось… Но им, – кивнет на “верхи”, – придется, видимо, играть некие мелодии, представляющие и СССР…»
Придется, придется! «Интернационал», с призывом «возмущенного разума» голодных и рабов к восстанию, еще прозвучит над Британией, и не раз. Оруэлл не знал, что как раз в двадцатых числах июня Британская радиовещательная корпорация («Би-би-си») слала телеграммы под грифом «секретно» высокопоставленным чиновникам министерства информации. «Ждем указаний в отношении России, – говорилось в одной. – Не в смысле политики, а можно ли упоминать Товарища (Сталина. – В.Н.) и вообще шутить на эту тему?..» Ответ был категоричен: «Не нужно шуток в отношении России. По крайней мере сейчас». А насчет «Интернационала» в эфире – этого тоже не знал Оруэлл! – власти тайно спорили почти полгода, даже в парламенте, пока наконец в январе 1942 года руководству «Би-би-си» не поступит директива: «Отныне в ваших программах можно использовать “Интернационал”. Но не перебарщивать с этим». Правда, с ним все равно покончат, но не «Интернационал» отменят – всю «музыкальную заставку» уберут…
Этого, повторяю, Оруэлл не знал, хотя сразу после нападения Германии на СССР встречался с одним из руководителей «Би-би-си» сэром Рэндаллом. От разговора осталось конфиденциальное письмо Рэндалла от 25 июня 1941 года. Оруэлла приглашали на работу. Штатным сотрудником радиокорпорации.
«Он шесть лет прослужил в индийской полиции… – писал в письме Рэндалл. – Он видный писатель – один из той же группы писателей “левого крыла”, что и Спендер, которого предлагали для этой работы. Я познакомился с некоторыми деталями его биографии для возможного использования его в программе “Колледж”. Был очень впечатлен. Он – человек стеснительный, но в своих статьях предельно откровенный и честный. Занимал сильную левую позицию и действительно сражался на стороне республиканского правительства в Испании. Считает, что это может быть использовано против него, хотя, когда я подрасспросил о его лояльности и о том, какую опасность он видит для себя, будучи в противоречии с политикой, его ответы были вполне убедительны. Он согласен с необходимостью пропаганды действий правительства и считает, что в военное время дисциплина в поддержке государственной политики имеет важное значение. Его прошлый опыт и интерес к Индии и Бирме, его литературные способности и связи, а также его яркая, на мой взгляд, и привлекательная личность, несмотря на некоторую скованность в начале нашего разговора, – всё это говорит, что он более чем подходящий человек для ведения бесед на английском и т.д., предназначенных индийским слушателям, особенно индийским студентам… Словом, я уверен: это лучшая кандидатура для “Колледжа”…»
Письмо сэр Рэндалл, видимо, адресовал совету директоров радиокорпорации, а может, контрольному совету во главе с 12 попечителями; не буду гадать. Не буду гадать и относительно мотивов Оруэлла поступить на службу. Он писал о катастрофической ситуации с деньгами. Но не менее важным мотивом стал тот, в котором он признался писателю Рудольфу Леману: «Сложилась такая ужасная ситуация, что я не способен ничего делать. Правительство не желает использовать меня ни в каком качестве, даже клерком, а в армию я не могу поступить из-за своих легких. Просто ужасно чувствовать себя бесполезным и в то же самое время видеть, как полоумные и профашисты заполняют важные посты». То есть он и мучительно искал свое место в «строю», как солдат, и, как писатель, осторожно пробовал ногой «кочки» в болоте будущего. Оруэлл корпел в то время над статьей о Марке Твене, в которой пытался разобраться как раз в миссии писателя на земле. Словом, как бы то ни было, но уже 18 августа 1941 года он знакомился с журналистами Индийского департамента «Би-би-си».
Позвал его на «Би-би-си» Зульфикар Бохари – тот, кто уже продюсировал два его выступления на радио. Теперь Бохари возглавил Индийский департамент «Би-би-си», и Оруэллу предлагалось стать редактором и ведущим «культурных передач» на Индию. Пригласили на «полный рабочий день», на довольно высокую зарплату – 640 фунтов в год. Ему полагалась даже секретарша, а чуть позже, когда Индийский департамент переехал на Оксфорд-стрит, 200, в помещение бывшего магазина уцененных товаров, – даже крохотный кабинетик: по сути, прообраз конуры Уинстона Смита в Министерстве Правды из романа «1984». Прообразом здесь, в «зверинце», как обзовет он свою контору, станет и столовая на первом этаже – та самая, с грязными подносами и отвратной едой. Во времена карточек это было, конечно, плюсом, но еда была настолько плохой, что он не переставал издеваться над нехитрым меню. «Через год, – иронизировал в очереди к раздаче, – нам предложат здесь “крысиный супчик”, а к 1943-му это будет, вот увидите, уже “суп из искусственной крысы”…»
Оруэлл проработает на «Би-би-си» до ноября 1943 года, почти два с половиной года. И с каждым днем и этот «уцененный магазин», и кабинетик, где нельзя было как следует вытянуть больные ноги (он признавался, что не мог уже пройти даже сто метров, чтобы не передохнуть), и, главное, конечно, то «меню», которое ему придется выдавать в эфир, будут угнетать его всё больше и больше.
В самой редакции его успели и оценить, и полюбить. Лоуренс Брандер, когда-то преподававший литературу в Индии, напишет: «Все любили и уважали его… особенно за то, что он едко высмеивал всю ту чепуху, которая совершалась вокруг, и тем самым делал жизнь терпимой. Это не противоречило его чувству ответственности: он знал, насколько важна может быть пропаганда, если она разумно организована, и над своими выступлениями работал так тщательно, что они оказывались не просто хорошими – блестящими». Но сам Оруэлл уже через полгода разочарованно призна́ется: «Атмосфера здесь, на радио, – это нечто среднее между женской гимназией и сумасшедшим домом, и всё, что мы делаем, не имеет смысла, а иной раз даже хуже, чем бесполезно…»
Общая цель Индийского департамента была в противостоянии пропаганде нацистской Германии, направленной на подрыв Британской империи. А если помнить, что еще в августе 1939 года была учреждена организация «Би-би-си Мониторинг», подразделение по сбору информации со всего мира, если знать, что была установлена прямая связь радиокорпорации с Даунинг-стрит, 10, с правительством Британии, то станет понятно: пропагандистская роль радио на глазах становилась едва ли не тотальной. Оруэлл ведь не знал, что из министерства информации, а иногда и из МИ-6 летели к ним секретные депеши с указаниями, что можно, а что нельзя, что «вкладывать» сегодня в головы как военной, так и гражданской аудиториям, а что – нет. Возможно, не знал и того, что аналитики успели выявить: наибольшей популярностью в эти военные дни пользуются у английских радиослушателей «музыкальные передачи» и даже «литературно-развлекательные». К его приходу где-то там, в «верхах», было рекомендовано, например, увеличить количество часов на подобные программы. Так что когда Оруэлл придумает и лично напишет инсценировку сказки Перро «Красная Шапочка», он, воленс-ноленс, прямо попадет в рекомендованное «направление». Другое дело, что «огромные зубы» волка, проглотившие вслед за бабушкой и Красную Шапочку, еще принадлежали в его представлении только Гитлеру и Сталину. А общее понимание расклада сил в зарождающемся «новом мире» вообще придет позже…
Встречи с писателями, дискуссии о поэзии, радиопостановки, приобщение индусов к «жемчужинам британской культуры», – вот что требовалось от Оруэлла. Но он не мог, например, не должен был приглашать в свои передачи тех деятелей культуры, в том числе индусов, кто выступал за независимость Индии и даже за предоставление ей после войны статуса доминиона. Парадокс, но ведь книги и самого Оруэлла были, представьте, всё еще запрещены в Индии. И всё вместе не могло не стать той самой первой «сшибкой» его убеждений. Второй станет ненавистная ему цензура, ужесточившаяся в условиях войны. Когда он однажды, стремясь представить в эфире весь спектр разных точек зрения, в том числе пацифистских и анархистских, предложил Реджинальду Рейнольдсу, социалисту и пацифисту, побеседовать коротко о Кропоткине, об «изобретательном прагматике», по словам Оруэлла, то неделю спустя сам же и отозвал свое предложение. «Мне сказали, – написал Рейнольдсу, – что мы просто не имеем права поминать в эфире такого известного анархиста!..» И не из-за цензуры ли, а может, и корежившей его «самоцензуры», он почти сразу выдвинул начальству единственное условие: он будет выходить в эфир не как писатель Оруэлл – как радиоведущий Эрик Блэр?.. Так пытался «сохранить лицо» или, как прямо заявил начальству, не «торговать своим литературным именем».
По большому счету, вся его работа на радио была сплошным компромиссом. Ныне защитники его пытаются отрицать это, считая, что он, став во время войны «записным патриотом», имел некое внутреннее право «отодвинуть другие цели свои на второй и даже на третий план». Но всё же, всё же… Патентованный антиколониалист, видевший своими глазами реальную жизнь подневольных бирманцев, теперь вынужден был поддерживать это многовековое угнетение. Социалист по убеждениям, еще вчера звавший страну к революции, должен был теперь звать не народ – народы Индии! – в лучшем случае к «смирению» ради победы… Сшибка на сшибке…