Джозеф Антон — страница 71 из 142

мальчикам) наследуют землю. Вместе с тем — и это может сбить тебя с толку — в кулуарных вопросах я не релятивист и верю в универсалии. В их числе — права человека, человеческие свободы, человеческая природа и то, чего она требует и заслуживает. Поэтому я не согласен с профессором С. Хантингтоном[135], утверждающим, что разум — достояние Запада, тогда как удел Востока — обскурантизм. Сердце есть сердце, и ему нет дела до сторон горизонта. Потребность в свободе, как и неизбежность смерти, универсальна. Возможно, эта потребность и не была присуща человеку изначально как его видовое свойство, но она неоспорима. Я понимаю, Религия, что это может сбить тебя с толку, но в этом вопросе у меня нет сомнений. Я спросил свой нус, и он дал мне полное добро. Жду ответа. Очень жду. Кстати, P. S. Почему в пакистанских официальных анкетах (во всех, по какому бы случаю они ни заполнялись) необходимо указать вероисповедание, причем ответ «нет» считается неприемлемым, приравнивается к порче анкеты? Приходится заполнять новый бланк — или столкнуться с последствиями, которые могут быть суровыми. Не знаю, так ли обстоит дело в других мусульманских государствах, но подозреваю, что, скорее всего, так. Не кажется ли тебе, Религия, что это чуточку слишком? Что это даже граничит с фашизмом? Что можно подумать о клубе, членство в котором принудительно? Мне казалось, что лучшие клубы скорее эксклюзивны и всеми силами стараются не пускать в себя всякий сброд.

На это тоже прошу ответить. Очень прошу.


Уважаемый Читатель!

Спасибо за добрые слова о моей работе. Позвольте мне высказать простую мысль: свобода писать тесно связана со свободой читать и свободой от того, чтобы какое бы то ни было духовенство или Возмущенное Сообщество фильтровало, проверяло, цензурировало Ваше чтение. С каких это пор сущность художественного произведения определяется теми, кому оно не нравится? Ценность творчества — в любви, которую оно рождает, а не в ненависти. Не что иное, как любовь, делает книги долговечными. Прошу Вас, продолжайте читать.


Он поставил себе задачи на новый год. Сбавить вес, получить развод, написать роман, добиться публикации «Шайтанских аятов» в мягкой обложке, добиться отмены фетвы. Он знал, что не сможет сдержать все эти обещания, данные себе самому. Но три или четыре из пяти — было бы неплохо. За полтора месяца он сбросил пятнадцать фунтов. Хорошее начало. Он купил свой первый компьютер. Как многие авторы, привыкшие жить по старинке, он боялся, что это скажется на его книгах. За много лет до того у них с Фэй Уэлдон было совместное литературное чтение в Кентиш-Тауне, и когда пришло время вопросов и ответов, одна женщина спросила: «Когда вы печатаете и вам не понравилась фраза, вы ее забиваете и продолжаете печатать или вынимаете лист из машинки и начинаете заново?» Они с Фэй в один голос ответили, что конечно же вынимают лист и начинают заново. Чистовик для него, как для многих писателей, был фетишем, и легкость сотворения чистовика при помощи нового чудесного устройства была достаточным доводом в его пользу. Чем меньше времени он будет тратить на перепечатку, тем больше останется на само сочинительство. «Прощальный вздох Мавра» стал первым его романом, написанным на компьютере.

Необходимо было продать дом на Сент-Питерс-стрит. Его расходы были огромны, и он нуждался в деньгах. В то время как таблоиды продолжали ныть, что он обходится Соединенному Королевству невесть во сколько, его сбережения катастрофически таяли. Он купил и ремонтировал большой дом, чтобы счастливо жить в нем долгие годы со своими охранниками, купил пуленепробиваемый «шлюховоз». Купил на имя Элизабет и в подарок ей квартиру с двумя спальнями в Хэмпстеде, чтобы у нее был «публичный» домашний адрес. К счастью, Роберт Маккрам из издательства «Фейбер энд Фейбер» изъявил желание купить дом в Излингтоне, и они быстро согласовали условия. Но из-за того что сорвалась продажа имевшегося у Роберта дома, сделка застопорилась. Роберт сказал, однако, что его домом интересуются и другие, и выразил надежду, что вскоре все осуществится.

Он в последний раз встретился с Данканом Слейтером. Слейтер уезжал в Малайзию — его назначили туда послом. Они проговорили три часа, и самым главным было то, что на «правительство Ее величества», по словам Слейтера, произвели впечатление те более громкие заявления, что он начал делать, особенно выступление в Колумбийском университете. «Херд отдает себе отчет в том, что у вас много сторонников, — сказал ему Слейтер. — Не все из них также и его сторонники, но их много, и игнорировать их невозможно». Министр иностранных дел понял, что дело Рушди нельзя замести под ковер. «Возможно, нам удастся добиться отмены вознаграждения за вашу голову», — сказал Слейтер. Что ж, было бы неплохо для начала, отозвался он. «Вместе с тем Форин-офис не радуют ваши планы выпустить эту книгу в мягкой обложке», — добавил Слейтер.

Через несколько дней, в день рождения Элизабет, они узнали, что у Анджелы Картер оба легких поражены раком. Ей было трудно дышать, и жить оставалось всего несколько недель. Алекс, ее красавец сын, все знал. Мысль о предстоящей утрате была невыносима, но, как говорила его мать, чего нельзя вылечить, то надо вытерпеть. Две недели спустя Анджела пригласила его на чай. Это была их последняя встреча. Войдя в знакомый старый дом в Клапаме, он обнаружил, что она поднялась ради него с кровати и оделась; сидя в кресле, прямая, она разливала чай как хозяйка дома. Он видел, каких усилий это ей стоило — и вместе с тем как много это для нее значило; они посидели за чаем, как положено, и шутили сколько могли. «Страховщики будут в ярости, — клохча, смеялась она, — я только-только заплатила трехлетний взнос по огромнейшему новому договору, и теперь им придется раскошелиться, так что у мальчиков все будет в порядке». «Мальчики» — это ее муж Марк, который, по своему обыкновению, сидел молча, и сын Алекс — его на чаепитии не было. Спустя недолгое время она почувствовала, что устала, он поднялся и поцеловал ее на прощание. Последним, что он от нее услышал, было: «Пока, береги себя». Через четыре недели ее не стало.


Его ближайшие друзья — Кэролайн Мичел, Ричард и Рут Роджерс, Алан Йентоб и Филиппа Уокер, Мелвин Брэгг и другие — задумали устроить по случаю третьей годовщины фетвы публичное мероприятие с участием многих ведущих писателей. Согласились приехать Гюнтер Грасс, Марио Варгас Льоса, Том Стоппард, а те, кто этого не мог — Надин Гордимер, Эдвард Саид, — обещали прислать свои выступления в видеозаписи. О чем не было объявлено публично — это что он намеревался «неожиданно» появиться сам. Местом собрания решили сделать Стейшнерз-Холл — старый гильдейский зал, где много лет назад, в другой жизни, он получил Букеровскую премию.

Тому молодому писателю не доводилось выслушивать издательские отказы публиковать его в мягкой обложке, но золотые годы миновали. Он встретился с Питером Майером дома у Гиллона, и Майер наконец-таки высказался определенно. Нет, он не может назвать день, когда «Пенгуин» готов будет выпустить «Шайтанские аяты» в дешевом варианте, однако он лично дает гарантию, что книга в твердом переплете будет оставаться в печати; да, он согласен вернуть автору права на издание в мягкой обложке, чтобы можно было осуществить публикацию силами того или иного консорциума. Все старались вести себя вежливо и мягко, хотя момент был шокирующий. Вновь присутствовал юрист Майера Мартин Гарбус, и он высказал мнение, что в Америке, возможно, удастся образовать консорциум, возглавляемый Ассоциацией американских книготорговцев, американским ПЕН-центром и Гильдией авторов. На следующий день Гарбус позвонил Фрэнсис Д’Суза и, не имея на то никаких полномочий, заявил, что он создает консорциум, и спросил ее, готова ли «Статья 19» стать издателем книги в Великобритании. (Позднее Гарбус заявил на страницах «Нью-Йорк таймс», что именно он стоял за созданием консорциума, выпустившего книгу; это утверждение не имело ничего общего с действительностью, и его пришлось немедленно опровергнуть.)

Его жизнь была похожа на ветреный день, когда по небу быстро бегут облака: сумрачно — вдруг пробивается солнце — и опять хмарь. На другой день после встречи с людьми из «Пенгуина» у Самин в отделении Флоренс больницы Нортвик-Парк в Харроу родилась вторая дочь, Мишка. Когда Мишка подросла, она стала замечательной пианисткой — принесла музыку в семью, которая, пока она не появилась, была до смешного немузыкальной.

Особый отдел сообщил ему, что, по последним разведданным, ячейки «Хезболлы» все еще активно пытаются выследить его с целью убийства. Уровень угрозы был прежним — то есть Абсурдно Высоким.

Эндрю встретился в Нью-Йорке с Джандоменико Пикко — переговорщиком из ООН, добившимся освобождения многих заложников в Ливане, в том числе Джона Маккарти. О деле Рушди Пикко сказал: «Я им занимался и продолжаю заниматься». Через несколько месяцев человеку-невидимке удалось встретиться с мастером тайных переговоров лично, и Пикко дал ему совет, который он запомнил навсегда. «Когда ведешь такие переговоры, — сказал Пикко, — проблема в том, что надо терпеливо ждать, пока поезд не подойдет к станции, и при этом ты не знаешь, к какой именно станции он подойдет. Искусство переговоров в том, чтобы ждать на как можно большем количестве станций и, когда поезд подойдет, быть на месте».

В Берлине газета «Ди тагесцайтунг» начала кампанию «писем Салману Рушди». Письма предполагалось перепечатывать в двух дюжинах других газет в разных странах Европы, Северной и Южной Америки, и в числе выдающихся писателей, согласившихся участвовать, были Питер Кэри, Гюнтер Грасс, Надин Гордимер, Марио Варгас Льоса, Норман Мейлер, Жозе Сарамаго и Уильям Стайрон. Когда Кармел Бедфорд позвонила Маргарет Этвуд и попросила ее написать письмо, могущественная Пегги сказала: «Боже ты мой, ну что я могу написать?» На что Кармел, по-ирландски настырная, железным тоном ответила: «Напрягите воображение». И был один великий писатель — он не прислал письма, но ни с кем другим, пожалуй, телефонный разговор не стал бы таким волнующим. Это был Томас Пинчон, еще один знаменитый человек-невидимка, позвонивший, чтобы поблагодарить его за рецензию в «Нью-Йорк таймс бук ревью» на его роман «Вайнленд». На заботливый вопрос Пинчона, как у него дела, он ответил названием культового романа друга Пинчона, памяти которого тот посвятил свою «Радугу тяготения», — Ричарда Фаринья: «Так долго внизу, что низ уже кажется верхом». Пинчон предложил вместе поужинать, когда они оба одновременно окажутся в Нью-Йорке. «Боже ты мой, конечно, — отозвался он тоном влюбленного прыщавого юнца, — спасибо огромное».