Президент Мэри Робинсон, принимая его в своей официальной резиденции в Феникс-парке — это была его первая встреча с главой государства! — сидела, сверкая глазами, и помалкивала, пока он излагал ей свою позицию. Она говорила мало, но пробормотала: «В том, чтобы слушать, греха нет». Он произнес речь на конференции «Впустите свет» в Тринити-колледже, посвященной свободе слова, и потом, во время фуршета для участников, к нему подошла маленькая, крепко сбитая женщина и сказала, что, выступив против постановления под названием «Раздел 31», отлучавшего «Шинн Фейн»[168] от ирландского телевидения, «вы полностью обезопасили себя от нас». — «Понятно, — отозвался он, — но кто такие «мы»?» Женщина посмотрела ему в глаза. «Вы знаете, кто такие «мы», нечего придуриваться», — сказала она. Получив эту гарантию неприкосновенности от Ирландской республиканской армии, он со спокойной душой отправился участвовать в легендарной телепередаче Гэя Берна «Шоу поздним вечером», и, поскольку Гэй сказал, что прочел «Шайтанские аяты» и роман ему понравился, почти вся Ирландия сочла, что ни в книге, ни в ее авторе ничего плохого быть не должно.
Утром он побывал в джойсовской башне Мартелло, где жил со Стивеном Дедалом сановитый, жирный Бык Маллиган, и, поднимаясь по лестнице на орудийную площадку, он, как многие до него, испытал такое чувство, словно вступает в роман. Introibo ad altare Dei[169], произнес он вполголоса. Затем — ланч в театре Аббатства с писателями и новым министром искусств поэтом Майклом Д. Хиггинсом, и у всех были приколоты значки «Я — Салман Рушди». После ланча двое «Салманов Рушди» — Колм Тойбин и Дермот Болджер — повезли его на прогулку к маяку на мысу Хоут-Хед (Гарда — ирландская полиция — следовала на почтительном расстоянии), и смотритель маяка Джон позволил ему включить свет. В воскресенье Боно тайком от Гарды умыкнул его в бар в Киллини, и полчаса он наслаждался пьянящей неподконтрольной свободой и пьянящим неподконтрольным «гиннессом». Когда они вернулись в дом Хьюсонов, Гарда посмотрела на Боно с печальным осуждением, но сочла за лучшее не устраивать головомойку любимцу страны.
В «Индепендент он санди» его атаковали и справа, и слева: принц Уэльский назвал его плохим писателем, чья охрана обходится стране слишком дорого, а левый журналист Ричард Готт, давний сторонник СССР, которому пришлось-таки уйти из «Гардиан», когда было доказано, что он «брал красное золото», подверг нападкам его политические взгляды и его «оторванную от действительности» манеру письма. Внезапно, словно испытав некое озарение, он почувствовал, как верно он написал в эссе «По совести говоря»: свобода всегда берется, она никогда не дается. Может быть, ему стоило бы отказаться от охраны и просто жить своей жизнью? Но имеет ли он право брать с собой в это рискованное будущее Элизабет и Зафара? Не будет ли это безответственно? Надо будет обсудить это с Элизабет и Клариссой.
В Вашингтоне прошла инаугурация нового президента. Позвонил Кристофер Хитченс. «Клинтон определенно за вас, — сказал он. — Ручаюсь в этом». Джон Ленард[170] в журнале «Нейшн» порекомендовал вступающему в должность президенту, который слыл серьезным читателем и назвал своей любимой книгой «Сто лет одиночества» Гарсиа Маркеса, прочесть «Шайтанские аяты».
«Балом тайного полицейского» называлось благотворительное шоу 1980-х в пользу «Международной амнистии», но комики и музыканты, принимавшие в нем участие, почти наверняка не знали, что у тайных полицейских действительно бывают свои балы — ну по крайней мере, масштабные гулянки. Каждую зиму, обычно в феврале, в «Пилерз»[171], большом баре-ресторане на верхнем этаже Нового Скотленд-Ярда, подразделение «А» проводило ежегодную вечеринку, и такого списка гостей не могло быть в Лондоне больше нигде. Приглашали всех, кто тогда или когда-либо в прошлом пользовался охраной, и каждый из этих «клиентов» делал все возможное, чтобы найти время прийти и поблагодарить таким образом тех, кто их охранял. Бывшие и нынешние премьер-министры, министры по делам Северной Ирландии, министры иностранных дел из правительств, формировавшихся обеими крупнейшими партиями, сплетничали и выпивали в обществе телохранителей и ВХИТов. Кроме того, команды охранников могли приглашать кое-кого из друзей и коллег их «клиентов» — тех, кто оказал особую помощь. Компания набиралась изрядная.
В те годы он не раз говорил, что если напишет когда-нибудь историю своей жизни, то озаглавит ее «Задние двери мироздания». Все могли входить с парадного входа. И лишь он должен был проникать через кухонную дверь, через дверь для персонала, через заднее окно, через мусоропровод. Даже когда его привезли в Новый Скотленд-Ярд на бал тайных полицейских, он попал в здание через подземный парковочный гараж, а наверх поднимался на запертом ради него лифте. Другие гости пользовались главным входом, его единственного впустили «с черного крыльца». Но, оказавшись в «Пилерз», он полноправно влился в счастливую компанию — счастливую, помимо прочего, оттого, что из напитков предлагались только шотландское виски и джин в огромных стаканах, — и все члены «его» команд наперебой приветствовали его веселым «Джо!».
Служба охраны с особым удовольствием сводила на этих вечеринках между собой «клиентов», которые вряд ли могли бы встретиться где-нибудь еще, — просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Его провели через толпу туда, где стоял подле заботливой жены сутуловатый ослабевший старик с остатками знаменитых некогда усов. Между прочим, ему довелось уже однажды столкнуться с Иноком Пауэллом[172] — давно, в семидесятые, когда он жил у Клариссы на Лоуэр-Белгрейв-стрит. Он зашел в «Куинланз», местный магазин газет и журналов, купить газету — и тут навстречу ему Пауэлл, который был тогда в зените славы и во всеоружии демонического взора; после его антииммигрантской речи о «реках крови», погубившей его политическую карьеру, прошло всего несколько лет. Как римлянину, мне видится река Тибр, вспенившаяся от крови, сказал Пауэлл, выражая страх всех британских расистов перед смуглыми чужеземцами. В тот день в «Куинланз» не склонный к насилию молодой иммигрант, повстречавшись с покрывшим себя сомнительной славой Иноком, поймал себя на том, что ему всерьез хочется дать Пауэллу по носу, и потом он всегда немножко корил себя за то, что этого не сделал. Впрочем, на Лоуэр-Белгрейв-стрит обитало много таких, кому неплохо было бы расквасить нос, — взять, к примеру, госпожу Сомосу, жену никарагуанского диктатора, жившую по соседству, в доме 35, или этих милых Луканов из дома 46 (лорд Лукан в то время еще не покушался на убийство жены, довольствовавшись убийством няни; но к этому шло). Стоит только начать расквашивать носы — и неизвестно, где остановишься. Поэтому, может быть, он и правильно сделал, отойдя от Инока с его пылающими глазами и постгитлеровской растительностью над верхней губой.
Прошло двадцать лет — и снова перед ним Пауэлл. «Не надо, — сказал он своим охранникам. — В общем, я бы не хотел». Но в ответ раздалось: «Да ладно вам, Джо! Из него песок уже сыплется, чего вам стоит!» И довод, заставивший его сдаться: «Миссис Пауэлл, Джо, — сказал Стэнли Долл. — Ей тяжело живется, надо смотреть за старичком. Она правда хочет с вами познакомиться. Это много для нее значит». На Маргарет Пауэлл они с Элизабет, так и быть, согласились. В молодости она жила в Карачи в том же районе, что и его родственники, и ей хотелось поболтать о старых временах. Старый согбенный Инок молча стоял рядом с ней и изредка кивал, слишком дряхлый, чтобы его имело смысл бить по носу. Пробыв около нее столько, сколько требовала вежливость, он извинился, взял Элизабет за локоть, повернулся — и видит: стоит Маргарет Тэтчер с сумочкой и налаченными волосами, смотрит на него и улыбается своей кривой улыбочкой.
Ему и в голову не могло прийти, что Железная Леди — такая трогалка и щупалка. На протяжении всего их короткого разговора бывший премьер-министр постоянно возлагала на него руки. Здравствуйте, дорогой мой, рука легонько касается тыльной стороны его ладони, как вам живется? рука начинает ласкать его предплечье, эти великолепные мужчины хорошо о вас заботятся? рука уже на его плече, и надо срочно что-то ответить, сказал он себе, пока она не принялась гладить ему щеку. «Да, спасибо», — проговорил он, и она кивнула своим знаменитым кивком китайского болванчика. Хорошо, хорошо, ладонь опять ласкает его руку, что ж, смотрите в оба, и на этом бы все и кончилось, если бы не вмешалась Элизабет, которая очень твердым тоном спросила, что полагает сделать британское правительство, чтобы положить конец угрозам. Госпожа Тэтчер была слегка удивлена тем, что столь жесткие слова слетели с губ этой миловидной молодой особы, и ее осанка стала чуть более напряженной. О, дорогая моя, и теперь она уже гладит Элизабет, понимаю, как сильно вас это тревожит, но, боюсь, ничего не изменится, пока не изменится режим в Тегеране. «И это все? — спросила Элизабет. — К этому сводится ваша политика?» Тэтчер убрала руку. Острый взгляд ушел в никуда и сфокусировался на бесконечности. Неопределенный кивок, протяжное м-м-м, и она ушла.
Элизабет весь оставшийся вечер была злая. И это все? Весь их план? Но он вспоминал, как Маргарет Тэтчер ласкала его руку, и улыбался.
Четвертая годовщина фетвы, как и предыдущие, ознаменовалась вспышкой страстей. Обычные леденящие душу звуки донеслись из Тегерана, где аятолла Хаменеи, президент Рафсанджани, спикер меджлиса Натек-Нури и другие были явно выведены из себя ростом противодействия на официальном уровне их маленькому человеконенавистническому плану. Отповеди их угрозам прозвучали и в конгрессе США, и в комиссии ООН по правам человека, и даже из уст британского правительства. Дуглас Херд говорил на эту тему в Страсбурге, а в Женеве его заместитель Дуглас Хогг назвал дело Рушди «вопросом чрезвычайной важности, касающимся прав человека». Норвегия заблокировала нефтяную сделку с Ираном; кредит на миллиард долларов, который обещала Ирану Канада, также был заблокирован. А что касается его самого, он был в неожиданном месте: проповедовал — или, поскольку он не был священнослужителем, лучше сказать: выступал — с кафедры капеллы Кингз-колледжа в Кембридже.