– Она была тогда маленькой, конечно?
– Ей было двенадцать лет, день в день.
– Ну, хорошо, может быть. Но теперь она взрослая девушка, очень дельная, живого симпатичного характера, и добра, как…
– Послушай, Джуд, – воскликнула тетка, вскочив с постели. – Уж ты не влюблен-ли в нее?
– Нет, тетушка, право-же, нет.
– Твоя женитьба на Арабелле была таким несчастием, какое только может человек придумать себе в наказание за глупость. Но она отправилась на другой конец света и больше ужь никогда тебя не потревожит. Дело, однако, будет еще хуже, если ты, уже и без того связанный браком, увлечешься Сусанной. Если кузина любезна с тобой, то и принимай эту любезность за то, чего она стоит. Но заходить дальше родственного расположения было-бы с твоей стороны большим безумием. Как легкомысленная горожанка, она доведет тебя до погибели.
– Не говорите ничего дурного про нее, тетушка, умоляю вас; мне это неприятно!
Джуд почувствовал облегчение с приходом ухаживавшей за теткою соседки, вероятно, подслушивавшей их разговор, так-как она тоже пустилась в свои воспоминания о Сусанне. По её словам, Сусанна еще ученицей в сельской школе отличалась уже разными странностями, например, на народных чтениях выступала, на эстраду она, самая маленькая из всех учениц, в коротеньком белом платьице с розовым кушачком, и декламировала стихотворения, причем насупит бывало маленькия бровки и, бросая кругом грозные взгляды, с жаром произносит что-то в пространство, как будто перед ней и в самом деле стоит кто-то невидимый для других.
– Нельзя сказать, – продолжала она, – что девочка была такой-же повесой, как бывают мальчишки; но она проделывала такие шалости, на какие обыкновенно только те и бывают способны. Я видела, как она бегала и скользила по нашему пруду, с развевавшимися по плечам мелкими кудряшками, вместе с целой толпой ребятишек, и при этом просто не знала устали. Кроме неё тут были все только мальчишки, которые бывало примутся апплодировать ей, кричать «ура» и всячески выражать восторги, на что она только скажет: «Перестаньте, мальчишки», и вдруг упорхнет домой. Те стараются снова ее выманить, но резвушка уже не поддается.
Эти рассказы про маленькую Сусанну заставили Джуда еще сильнее сокрушаться, что он не может на ней жениться, и он вышел в этот день из домика тетки с тяжелым сердцем. Ему хотелось-бы завернуть в школу, посмотреть ту залу, в которой так прославилась маленькая Сусанна, но он сдержал свое желание и пошел в обратный путь.
Чем более вдумывался Джуд в свою настоящую судьбу, тем более убеждался, что ему надо глядеть на вещи проще. Что было толку, например, отдавать весь свой досуг научным занятиям, вместо того, чтобы глубже окунуться в самую жизнь?
«Мне следовало об этом раньше подумать», упрекал он себя на возвратном пути. «Лучше было вовсе не браться за исполнение этого сложного плана, нежели трудиться над ним, не видя ясно, куда идешь, чего домогаешься… Это блуждание вокруг колледжей – словно в самом деле какая-нибудь рука протянется оттуда, чтобы втащить меня – ни к чему не ведет. Мне необходимо заручиться указаниями людей вполне компетентных, чтобы чего-нибудь добиться…»
Остановившись на этом решении, Джуд искал теперь встречи с подходящими людьми. Удобный случай вскоре представился. Как-то на после-обеденной прогулке он встретил в парке пожилого господина, о котором случайно узнал, что он состоит начальником частного колледжа. Лицо у него было доброе, довольно симпатичное, но господин этот почему-то показался Джуду не общительным и он не решился заговорить с такой важной особой. Но за то встреча навела его на мысль объяснить свои затруднения в письмах к некоторым из лучших и наиболее доступных ученых педагогов и просить их авторитетного совета.
Когда после долгих колебаний, письма к ним были наконец отправлены, Джуд впал в сомнения. «Я позволил себе», – размышлял он, «один из тех навязчивых, вульгарных приемов, к которым и без меня так часто прибегают в наше время. И как это я решился беспокоить своими письмами людей, совершенно меня не знающих? Может быть, – я какой-нибудь обманщик, праздный шелопай, негодяй… Они могут подумать обо мне что угодно!»
Тем не менее Джуд не терял слабой надежды на какой-нибудь ответ, как на последний якорь спасения. Он ждал его со дня на день, терзался, уверял себя, что ждать глупо, и все таки ждал. В эпоху этих ожиданий он вдруг был поражен совершенно неожиданным известием о Филлотсоне. Почтенный педагог оставлял свою школу, меняя ее на более значительную в другой местности. Что это значит? – размышлял он: как отзовется эта перемена на его кузине; скорее всего со стороны учителя это был обдуманный шаг на пути к высшему окладу, в виду предстоящих забот о содержании двух лиц вместо одного? Джуд не мог разобраться в разных предположениях. Установившиеся в последнее время нежные отношения между Филлотсоном и Сусанной, в которую Джуд был так страстно влюблен, положительно мешали злополучному сопернику обратиться к Филлотсону за советом в своем собственном деле.
Между тем ученые лица, к котором обращался Джуд, не удостоили его ответом, и молодой человек был, по прежнему, предоставлен самому себе, с прибавкой уныния от несбывшихся надежд.
Кроме трудности приобрести надлежащую учебную подготовку, было еще и другое затруднение: невозможность оплачивать в заведении право слушания курсов. Взвесив хорошенько это обстоятельство, Джуд к немалому разочарованию своему убедился, что, при самых благоприятных условиях, ему придется собирать необходимую для этого сумму целых пятнадцать лет. Затея оказывалась безнадежной.
Джуд помнил, как сразу очаровал его этот город. Придти сюда и жить здесь; вращаться среди древних церквей и замков и дышать обаянием чудной старины – все это, с первого взгляда на город, предоставлялось его пылкой голове разумным и идеально прекрасным делом. Между тем теперь становилось очевидным, что для него во всех отношениях было-бы лучше, еслиб он, не увлекаясь никакими несбыточными стремлениями, отправился-бы, вместо Кристминстера, прямо в какой-нибудь коммерческий город с единственной целью нажить там побольше денег и потом уже приступил-бы к осуществлению своего намерения. Но как-бы то ни было, теперь ему ясно одно, что весь план его лопнул, подобно мыльному пузырю, от малейшего прикосновения разумной критики.
По счастию, ему не пришлось отравить своим разочарованием жизнь дорогой Сусанны, впутав и ее в свое крушение. Грустное пробуждение его к сознанию ограниченности своих сил не коснется её интересов. Она в сущности знала только малую часть этой несчастной борьбы, на которую Джуд отважился таким не подготовленным, бедным и неопытным юношей. Он понимал теперь, что его настоящее место не в этих гордых зданиях, манивших его издалека, а между ремесленниками и мастерами, на бедных окраинах города, где он ютился, – никем не признаваемый и никому не нужный пришлец и пролетарий.
Под гнетом таких грустных дум Джуд вышел побродить по улицам и зашел в попавшуюся на глаза таверну. Здесь он выпил залпом несколько кружек пива. Когда он покинул таверну, была уже ночь. Вернувшись домой, Джуд нашел письмо на столе. Взглянув на конверт, он заметил штемпель одного из тех колледжей, к ректору которого он писал.
– Слава Богу, хоть один ответ, наконец! – торжествуя, воскликнул Джуд.
Но извещение было коротко и не соответствовало его ожиданиям, хотя и действительно было лично от директора. Оно содержало следующие строки:
«Сэр, – я с участием прочел ваше письмо, и, усматривая из него, что вы человек рабочий, смею думать, что вы добьетесь лучших шансов на успех в жизни, оставаясь в настоящем положении и занимаясь своим ремеслом, нежели на каком-либо ином поприще. Отсюда вытекает и мой совет, что вам делать.
Этот безусловно разумный совет окончательно рассеял все иллюзии Джуда. Все это он и сам прекрасно сознавал, но все-же этот ответ показался жестоким ударом после многолетнего упорного труда. С разбитыми надеждами он махнул рукой на свои занятия и вышел развлечься на улицу. Потом отправился в пивную и, выпив изрядно, бесцельно поплелся дальше к центру города, рассеянно, как лунатик, глазея на уличную толпу и, наконец, вступил в разговор со стоящим на углу полисменом.
Блюститель порядка зевнул, приосанился, ехидно усмехнулся и посмотрев на Джуда, заметил:
– А вы нагрузились-таки маленько, молодой человек.
– Не беда; я только фундамент выложил, – цинично возразил Джуд.
Он взглянул на часы, и, заметив что еще не очень поздно, зашел в какое-то увеселительное заведение, где давался концерт. Джуд пробрался в залу, переполненную лавочными сидельцами и девушками, солдатами, ремесленными мальчишками, курящими папиросы и кокотками низшего разбора. Джуд окунулся в настоящий омут городской жизни. Гремел оркестр, и густая толпа, толкаясь, подвигалась взад и вперед на открытой веранде, и по временам на подмостках появлялся какой-нибудь «артист», распевавший пошленькие куплеты.
Образ Сусанны как-бы носился пред ним и удерживал от общения с веселыми женщинами, делавшими ему соответствующие авансы. В десять часов он ушел из таверны и нарочно избрал путь мимо колледжа, начальник которого только что прислал ему это злополучное письмо. Ворота были уже затворены и Джуд достал из кармана кусок мелу, с которым не разлучался, и, точно по какому-то наитию, написал на стене стих из Иова:
«Подлинно, только вы люди, и с вами умрет мудрость. И у меня есть сердце, как у вас; не ниже я вас; и кто не знает того-же? (Иов. XII, 1-3)».
На следующее утро раздражение улеглось, и Джуд сам подсмеивался над заносчивыми словами, написанными на стене колледжа. Но это был смех нездоровый. Он перечел пресловутое письмо, и мудрый совет директора, возмутивший его сначала, теперь охладил последний пыл и привел в беспомощное уныние.
В таком настроении Джуд уже не мог продолжать свои занятия. Как только он начинал примиряться с судьбою в качестве неудавшагося студента, спокойствие его нарушалось безнадежными отно