шениями с Сусанной. Сознание, что единственная близкая душа, которую он встретил в жизни, была потеряна для него из-за его нелепого брака, возвращалось к нему с такой жестокой настойчивостью, что он, не умея сладить с этими терзаниями, опять шел искать развлечений в омут уличной жизни, и просиживал целый вечер в мерзейшей таверне на окраине города. В этом вертепе он сошелся с гуляками всевозможных профессий, и за стаканом вина болтал среди невзыскательной компании пьяный вздор о своей учености и людской несправедливости.
Как-то раз, отуманенный винными парами и оглушенный шумным разгулом пьяной компании, Джуд вышел за город на большую дорогу. Его влекла какая-то безотчетная, почти детская потребность скрыться от бездушных людей к единственному на всем свете существу, в которое он верил, – безумный порыв, нелепости которого он теперь не сознавал. Часам к одиннадцати ночи он уже был в Лемздоне, и, подойдя к дому Сусанны, увидал свет в нижней комнате, которую, хотя и случайно, но совершенно верно принял за комнату кузины.
Джуд не стесняясь постучал в окно, нетерпеливо вызывая: «Сусанна, Сусанна!»
Вероятно она узнала его голос, ибо свет тотчас-же исчез и Сусанна появилась в дверях со свечею в руке.
– Кто это? Джуд? Так и есть! Милый кузен, что такое с вами? – с участием допрашивала Сусанна.
– Ах, Сусанна, голубушка, простите, я того… я не мог удержаться, чтоб не придти к вам! – бормотал он, опускаясь на ступеньки крыльца. – Я такой скверный, Сусанна, – сердце у меня обливается кровью, и не могу я выносить такой анафемской жизни! И вот я пьянствовал в кабаке и болтал всякий вздор с негодяями и буянами, чтобы как-нибудь забыть свою тоску и обиду. Ах, сделайте со мной что-нибудь, Сусанна, – хоть убейте меня, – мне все равно! Только не разлюбите и не презирайте меня, как все другие на белом свете!
– Вы нездоровы, мой милый, несчастный Джуд! Нет, я не буду, никогда не буду вас презирать! Войдите и успокойтесь, а я посмотрю, что могу для вас сделать. Возьмите мою руку и идите за мною.
Сусанна ввела его таким образом в комнату и усадила в единственное кресло, оказавшееся в её распоряжении, причем заботливо положила одну на другую его вытянутые ноги и сняла с него сапоги.
Сусанна спросила гостя, не голоден-ли он, но тот покачал головой. Затем, простившись с ним, она обещала придти к нему рано утром с завтраком и ушла к себе наверх.
Джуд почти тотчас-же заснул, как убитый, и проснулся только на рассвете. Сначала он никак не мог сообразить, где он, но мало по малу догадался, в чем дело, и его положение представилось ему во всей его непривлекательности. Сусанна узнала его с самой дурной, отталкивающей стороны. Как он решится теперь взглянуть на нее? Она скоро сойдет с завтраком и вот он предстанет пред нею во всем своем позоре. Он не мог перенести этой мысли, и, тихонько обувшись и надев шляпу, бесшумно вышел из дома.
Джуд был подавлен своим унижением и не знал, куда ему бежать от людей, где-бы он мог, забыться, каяться и молиться. Тогда он вспомнил о Меригрине. В городе он узнал, что хозяйка отказала ему от квартиры. Уложив свои пожитки, он вышел из города, так жестоко ему насолившего, и направился в Меригрин. В кармане не было ни гроша, так как скудные сбережения его хранились в кассе и по счастию остались не тронутыми. Поэтому в Меригрин он мог добраться только пешком, и, блого расстояние было не маленькое, – он имел достаточно времени, чтобы окончательно отрезвиться после долгого разгула.
Ранним вечером Джуд пришел в Ольфредстон. Здесь он заложил свою куртку, и, выбравшись из города, проспал эту ночь в поле под скирдом сена. На рассвете Джуд встал, и стряхнув с себя сенную труху, пошел дальше по длинной дороге в гору, видневшуюся еще из далека, и миновал тот камень, на котором когда-то начертал свои надежды. Он добрался до своего местечка, когда обитатели его сидели за завтраком. Усталый и пыльный, он присел у колодца, раздумывая о своей несчастной, бесприютной, горемычной доле. Потом умылся над колодою и пошел к домику своей тетки, которую застал тоже за завтраком в постели.
– Что – или без работы остался? спросила тетка, глядя на Джуда тусклыми, глубоко впавшими глазами, отененными нависшими седыми бровями, не умея иначе объяснить себе внезапного появления злополучного племянника, вся жизнь которого была бесплодной борьбой из-за куска насущного хлеба.
– Да, – уныло ответил Джуд, – а теперь мне хочется отдохнуть с дороги.
Подкрепившись завтраком, он ушел в свою прежнюю комнату и прилег на кровать, как был, в белом фартуке. Он спал не долго и очнулся точно от тяжелого кошмара. Неотвязчивое сознание нравственного падения и оскорбленное самолюбие не давали ему покоя.
Женщину в его положении могли-бы облегчить слезы, а он лишен был и этой отрады.
Унылый ветер шелестел в деревьях и выл в камине, надрывая душу. Жалобно трепетал каждый листок плюща, перекинувшагося через ближнюю церковную ограду, за которой уже не было старой церкви, уступившей место новой, построенной на другом месте, в модно-готическом стиле. Но вот Джуду послышался из соседней комнаты чей то незнакомый голос, и он понял из разговора, что это приходский пастор беседовал с его теткой. Вскоре голос замолк и шаги пастора остановились в корридоре его двери. Джуд пригласил его войти.
– Очень род познакомиться с вами, сэр, – приветствовал Джуд вошедшего пастора. – Тетушка не раз упоминала мне о вас. К вашим услугам, Джуд Фолэ, только-что возвратился домой, и при первом-же знакомстве должен вам признаться, что малый я свихнувшийся, хотя одно время имел наилучшие намерения. Теперь я страшно расстроен от пьянства и всевозможных других безобразий.
Мало-помалу Джуд, что называется, выложил перед пастором всю свою душу, рассказал ему без утайки о своем порочном прошлом, о стремлении к высшему образованию и духовной карьере, о препятствиях, неудачах и о разбитых надеждах.
– Теперь я сознаю, что был глуп, и эта глупость останется при мне, – добавил Джуд в заключение. – Но я ни чуть не сожалею о крушении моих академических надежд. Теперь я не возвратился-бы к ним, будь я даже уверен в успехе. Мне думается только, что я еще способен принести известную пользу на духовном поприще и сильно горюю, что лишен теперь этой возможности.
Пастор, человек новый в этом приходе, живо заинтересовался таким признанием и сказал Джуду:
– Если вы действительно чувствуете призвание к пасторскому служению, то вам остается только исправиться и выработать стойкий характер. Тогда вы можете вступить в это звание сначала в качестве лиценциата. Только повторяю, вам надо безусловно отказаться от распущенной, невоздержной жизни.
– Я легко мог-бы вполне исправиться, – ответил Джуд, – еслиб хоть какая-нибудь надежда поддержала меня в моих стремлениях.
Часть IIIМельчестер
«И не было, жених, другой, подобной ей!»
Новое настроение овладею теперь душою нашего героя: его поглощала идея служения церкви и людям, в противуположность той эгоистически замкнутой и отвлеченной жизни, которую он вел до сих пор. Человек может проповедывать и делать добро ближним без похвальных листов кристминстерских школ, с одним общим образованием. Но вступление на духовное поприще с таким скромным образовательным цензом заставляло пылкого Джуда мириться с должностью пастора в каком-нибудь глухом селе или захолустном городишке, без всякой надежды на более лестное положение. С другой стороны, при таких обстоятельствах он не рисковал сделаться карьеристом; из него мог выйти почтенный служитель алтаря, обладающий всеми средствами к спасению других и собственному нравственному возрождению.
Это решение было подкреплено последним письмом от Сусанны. Она писала очевидно второпях, мало распространяясь о своих делах, и сообщала только, что сдала экзамен на учительницу, и намеревалась вступить в высшую школу в Мельчестере для подготовки к профессии избранной отчасти под его влиянием. В Мельчестере есть и богословская академия; город тихий и мирный, с преобладанием клерикального характера. Для светского и научного образования заведений не имелось, но за то свойственные ему духовные стремления могли найти себе там лучшую оценку. Так рассуждала Сусанна.
В самом деле, для него не могло быть ничего лучшего, как получить место в этом городе и посвятить себя богословским занятиям, не оставляя при этом и своего ремесла. Его усиленный интерес к этому новому месту жительства был всецело создан Сусанною, вовсе не разделявшей его настоящих стремлений, и Джуд сознавал в ней нравственное противоречие, но мирился с этой слабостью. Он рассчитывал на получение звания пастора годам к тридцати, – поэтому у него будет достаточно времени для всесторонней подготовки, а также для скопления своим ремеслом известного капитала, который даст ему впоследствии возможность оплачивать академический курс.
На Рождестве Сусанна отправилась в высшую школу в Мельчестер. Для переселения Джуда это было самое неудобное время в году, и он писал ей, что должен отложить свой приезд на месяц или два, пока дни не станут длиннее. Она согласилась с этим так охотно, что он пожалел даже, что сообщил ей об отсрочке – она, очевидно, не особенно беспокоилась о нем, хотя никогда не упрекала его за странное поведение и за таинственное исчезновение в ту ночь. Точно также никогда не говорила ни слова о своих отношениях в м-ру Филлотсону.
Но вдруг пришло от неё тревожное письмо. Сусанна жаловалась на свое одиночество и несчастную долю. Ей противно заведение, в которое она поступила; здесь ей хуже, чем в иконописной мастерской; хуже чем где-бы то ни было. Она чувствует себя совершенно беспомощной и умоляет его приехать немедленно – хотя она стеснена в своих приемах строгими правилами заведения, но это ничего не значит. Это м-р Филлотсон посоветывал ей приехать сюда, и она жалеет, что послушалась его.