Потеряла ребенка. Впала в депрессию. Обычное вроде дело.
Но клиника Кикина, говорят, чуть не лучший роддом во всей Южной Америке. Детская реанимация, отличные врачи – и вдруг не смогли спасти? А почему бедолага кричала, что ребенка она продала?
«Тань! Тебе-то что за дело?» – взмолился внутренний голос.
Но дома первым делом открыла поисковик – Интернет, по счастью, сегодня работал неплохо.
Чего искать?
Ссылками на профессора Кикина Всемирная паутина не побаловала. Сплошная древность – диссертация, защищенная еще в прошлом веке, назначение заведующим кафедрой в особенно далеком отсюда Воронеже. Последняя публикация появилась целых пять лет назад (доктор принял участие в европейском конгрессе по новейшим методикам омоложения). Статья в Википедии тоже выглядела чрезвычайно куце: «Биолог, врач, активно экспериментировал со стволовыми клетками. В 2002 году запатентовал рецептуру омолаживающего крема, в 2004-м налажен его выпуск, в 2005-м производство остановлено».
В другом источнике Таня и причину нашла – у некоторых потребительниц крем вызывал жесточайшую аллергию. Образовалась инициативная группа, провели экспертизу, подали иск в суд – и завод немедленно прекратил производство.
Куда после фиаско делся Кикин и чем зарабатывал на жизнь, Интернет умалчивал.
Однако сейчас профессор, безусловно, не бедствовал.
И сам великий Максимус прибегает к его услугам.
«Зачем Кикину родильный дом, мне объяснили. Человеческая плацента для омоложения эффективнее, чем коровья. Но имеет ли он право роды принимать?»
Таня забралась в совсем уж дикие дебри, едва глаза не сломала – просматривала список выпускников провинциального мединститута. Но выяснила. Специализация Кикина – терапевт. Никаких ординатур или переподготовки по акушерству не проходил.
Однако к нему охотно едут на роды.
Иногда, правда, дети умирают.
Садовникова оторвалась от компьютера. Вышла на террасу.
Два часа ночи. Океан сегодня смирен, подрыкивает беззлобно далеко внизу. Будто уговаривает – прыгнуть, прийти в его лоно. Хорошо, что самоубийцу вовремя остановили. Дойди та до обрыва, не удержалась бы.
Медсестры сказали: «Женщина потеряла ребенка».
Но сама несчастная кричала: «Я Иуда. Я его продала».
Может, Кикину на опыты продала?!
Таню передернуло.
Снова кинулась к монитору, начала искать. Ничего похожего. Гадостей хватает. В Китае едят абортированные плоды. В России одно время гремело: беременные женщины приходят на УЗИ, им врут, что ребенок мертвый, и направляют в операционную. Но там речь шла – Садовникова по нескольким источникам проверила – о плодах от пятнадцати до двадцати пяти недель. Кровь, пуповину, стволовые клетки эмбрионов использовали в косметологии. Но полностью сформировавшиеся младенцы – живые ли, мертвые – никого, кроме совсем уж безумных каннибалов, не интересовали. Нигде и никогда.
Получается, несчастная женщина все-таки бредила?
Или Кикин придумал что-то абсолютно новаторское?!
«Если полезу в это – сама полечу с обрыва. Причем не по собственной воле».
Но Таня уже знала: она не успокоится.
И следующим утром – оно после ночных бдений наступило почти в полдень – первым делом позвонила Анжеле. Спросила весело:
– Ты когда ко мне рисовать придешь?
– Да хоть сегодня, – радостно отозвалась художница. – Я все жду, жду, когда ты меня позовешь.
Анжела шлепнула на синь моря белую кляксу. Сообщила Татьяне:
– Это будет парус одинокий.
– Чего? – Садовникова оторвалась от лэптопа.
Вообще-то она не выносила, когда отвлекают. Если кипел творческий процесс, запиралась в кабинете, отключала телефоны.
Но Анжела была ей нужна. Раз та в отношениях с Кикиным – обязательно хоть о чем-то, да проболтается. Пока, правда, все разговоры о гражданском муже художница пресекала, но Таня не сомневалась: она сумеет свою новую подругу разговорить. Со временем. Спешить им некуда.
Да и вообще на острове совсем другой стиль жизни.
В Москве за одиночество приходилось биться. А тут, в домике на вершине горы, и так тоска, один ветер завывает. Редкий гость, если доползет до вершины ее горы, будет пьян. Или навязчив – как Марк. Анжела со своим мольбертом оказалась куда более приемлемым вариантом. Сидит себе в уголке террасы, бурчит безобидно под нос: «Ну почему Айвазовский мог, а я нет?»
Всегда – коли Тане придет охота – готова поболтать. Щедро снабжает сплетнями. И к алкоголю – большая здесь редкость – почти равнодушна.
А еще ее можно использовать как миниатюрную фокус-группу. Таня тестировала на художнице новые идеи, тексты и получала весьма толковые комментарии.
Таня – в рамках своей рекламной кампании – даже уговорила пампушку вместе бегать по утрам. Анжела, совсем непривычная к спорту, задыхалась, еле плелась, ворчала и жаловалась. Садовникова несколько раз порывалась бросить неповоротливую художницу и умчаться вперед. Но удерживалась. А когда вместе одолели – за полчаса! – целых три километра, Анжела плюхнулась на лавочку и заявила:
– Ф-фух, я, оказывается, герой! Сейчас приз себе куплю.
– Какой? Булочку? – усмехнулась Садовникова.
– Обижаешь, – хмыкнула художница. – Кубок! У нас в магазине продается. На самой верхней полке стоит, весь пыльный. Отмою и поставлю на почетное место. А что? Мои первые три кэмэ! Я даже в школе столько не бегала.
И у Тани – сразу идея: большая Доска почета на центральной площади. На ней фотографии. Под ними – каждый день обновляются данные со спортивного трекера. Сегодня Анжела «трешкой» гордится, а скоро, может, будет пять километров легко пробегать.
Ни с кем согласовывать проект Татьяна не стала. Изготовление и установку пособия наглядной агитации взял на себя швейцар. Над слоганом Садовникова особо голову не ломала. Стащила у Пьера де Кубертена: «Быстрее, выше, сильнее!» Фотографий поначалу вывесили четыре. Сама Таня. Верный Марк. Ну и Анжела своего профессора уговорила. Бегать тот, правда, отказался, но заверил, что по собственной лаборатории нахаживает в день не меньше двадцати тысяч шагов. И предъявил скриншот педометра.
Остров нововведение встретил скептически. Кто-то из юных (или нетрезвых) аборигенов подрисовал на фотографии Марка усы. Но Таня карточку сразу сменила и велела швейцару немедленно покрыть портреты скользким антивандальным пластиком. А уже на следующий день в соревнование включилась юная Марьяна, пара активно молодящихся клиенток Кикина и еще с десяток островитян. И дальше потихоньку подтягивались. Мало, конечно, – от силы один из двадцати начал бегать. И по вечерам все оставалось по-прежнему: без коктейля – не ужин, без стопки рома – не сон. Бегуны исключением не стали. Иные прямо в спортивных костюмах заскакивали в бар и требовали ледяной «Мохито» – немедленно освежиться.
Что поделаешь, общественное сознание неповоротливо. Таня всячески поощряла активистов. А в благодарность Анжеле, первой подхватившей инициативу, с тех пор позволяла рисовать на своей террасе восходы, закаты и все, что она пожелает.
– Танюх! – Художница оторвалась от только что придуманного белого кораблика. – Смотри! Внизу движуха какая-то.
Солнце стремительно тонуло в океане. На остров накатывался вечер. Танина задумка – написать очень тонкую, аккуратную статью о вреде алкоголя для местной газеты – терпела крах. Она прежде никогда не занималась заказной журналистикой. Будучи рекламистом, привыкла бить в лоб. А тут надо изворачиваться, стараться завуалировать. Напишешь: «Пить вредно» – засмеют.
Анжела отошла от мольберта. Бесцеремонно заглянула Тане через плечо. Прочитала пару абзацев. Хмыкнула:
– Пропаганда – гнилое дело. Ничего не получится у тебя.
– Да сама вижу, – раздраженно отозвалась Татьяна.
– А ты прояви смекалку! – подбодрила Анжела. – Интервью, например, возьми. У какой-нибудь нашей знаменитости.
– А у нас есть, кто не пьет?
– Узко мыслишь, подруга. Пьют-то все. Но мне Кикин знаешь, что вчера сказал? Он самому Максимусу условие поставил.
– Какое?
– Алкоголь не употреблять. Вообще.
– А что так жестоко?
– Ну ему ведь инъекции делают. Для омоложения. А Максимус может прямо из клиники в ресторан пойти.
– Почему бы и нет?
– Потому что даже после биоревитализации три дня нельзя никакого алкоголя. А после инъекций моего Кикина – минимум месяц. Эффект снижается чуть не вдвое. Вот о чем надо написать!
– А Кикин согласится со мной пообщаться? – с сомнением спросила Садовникова.
– Вообще, он тебя терпеть не может, – простодушно отозвалась Анжела. – Но ради своего дела может и согласиться. Я спрошу.
– Ой, спасибо тебе! – Татьяна вскочила. От полноты чувств обняла новую подругу. – Я хочу, хочу!
– Попробую уговорить, – заверила Анжела. Поморщилась. – Но сейчас убери ты свой комп, ночь на дворе. Пора коктейль пить.
– Смешать? Или в бар пойдем? – Садовникова покорно захлопнула крышку лэптопа.
– Подожди. – Анжела подошла к перилам террасы, прищурилась. – Никак разглядеть не могу. На пляже случилось, что ли, чего? У тебя какая оптика есть?
Таня сбегала в дом. Вернулась с биноклем. Настоящий морской, с огромными окулярами – Садовникова приобрела его в местном магазинчике, где редко бывали колготки, но зато продавалась масса необычных вещей вроде спортивного кубка. Левое стекло, правда, было разбито, но и через одно, правое, девушки по очереди смогли разглядеть: на узкой полоске пляжа плотным кольцом столпились человек двадцать. И еще столько же хаотически передвигаются, то ввинчиваются в толпу, то из нее выбегают.
– Кто-то лежит там вроде. В середине. А все смотрят, – неуверенно произнесла Таня. – Может, кита выбросило?
– Какой кит? Сроду у нас их не было, – возразила Анжела. И со вздохом добавила: – Побежали, что ли? Тоже поглядим? Заодно еще себе шагов намотаем.
Мчаться с горы, а потом карабкаться обратно Садовниковой было лень. Солнце еще не зашло, жарко. И вообще неохота. Самая настоящая загадка острова! Приехала бороться за здоровый образ жизни, но, как и все, теперь ежевечерне смешивала себе ледяной «Манхэттен», где джин явно превалировал.