Пёс стоял в нерешительности, беспомощно поглядывал то на котёнка, то на нового хозяина. Ну вот, этого ещё недоставало: котёнку еда не понравилась, он фыркнул и, подойдя к Джумбо, доверчиво потёрся мордочкой о его громадную лапу. Пёс в растерянности отдёрнул лапу да так и остался стоять на трех ногах, тревожно поглядывая на котёнка: не придётся ли поднять и остальные.
Катя подбежала и схватила котёнка.
– Не смей обижать Джумбика, – строго сказала она. – Не мешай ему кушать.
Джумбо с облегчением проводил девочку глазами и повернулся к чашке.
– Не смейтесь! – сказал отец. – Он понимает больше, чем вы думаете, и обидится.
Вечером Катя тихонько потянула отца за руку.
– Скорее иди. Что-то покажу.
В углу террасы на коврике лежал Джумбо, неудобно высоко подняв голову, а между передними лапами его клубочком свернулся котёнок. Ему, видимо, очень нравилось новое место: он лежал и пел самым нежным голосом, вероятно, о том, какая у него нежная и хорошая няня.
– И тут им не мешайте, – опять сказал отец. – У нашего Джумбо золотое сердце. Он, наверное, и кролика-то съел по ошибке.
Теперь в детский сад Катю отводила не одна бабушка. Ровно в семь часов утра открывалась калитка и выходил Джумбо, оглядываясь и помахивая хвостом, словно приглашая поторопиться. Дождавшись выхода бабушки и Кати с большой куклой на руках, он становился впереди и выступал торжественно, часто оглядываясь, точно показывал дорогу. Так они доходили до садика.
– Прощай, Джумбо, – говорила Катя, нежно его обнимая.
– Не пачкай рук! – восклицала бабушка. – Сколько раз тебе говорить. Ещё целовать не вздумай. Скажи воспитательнице, чтобы тебе руки вымыла.
Бабушка, как и все, очень любила Джумбо, припасала для него самые вкусные кусочки, а гладить – никогда не гладила и детям не позволяла.
Но вот калитка садика захлопывалась.
– Ну, веди меня домой, конвоир, – говорила бабушка. И Джумбо со вздохом поворачивался и шёл так же важно впереди, изредка оглядываясь на бабушку: не отставай!
Когда наступало время идти за Катей, Джумбо начинал волноваться: подходил к бабушке, брал её за платье и осторожно тянул к калитке.
– Отстань, – отмахивалась бабушка, – рано ещё!
– Да пускай он один сходит, – говорила мать. – С ним девочку никто не обидит.
Джумбо пристально смотрел на бабушку. Ждал.
– Ладно, иди уж один, – соглашалась бабушка.
Джумбо как ветром сдувало с террасы, и вскоре перед калиткой садика раздавалось басистое:
– Гав! Гав!
– Катя, твоя няня пришла! – смеялась воспитательница.
Домой они шли рядом – ни шагу вперёд или назад. Если встречались знакомые, Джумбо разрешал им поговорить с Катей, но… на определённом расстоянии. Чуть ближе – коричневая шерсть на спине «няни» топорщилась и раздавалось тихо, но внятно:
– Рррр… пожалуйста, отойдите подальше!
Знакомые и незнакомые слушались беспрекословно.
У своей калитки Джумбо останавливался и пропускал Катю вперёд, но требовал, чтобы она шла вместе с ним показаться бабушке. Не послушаться было нельзя: пёс осторожно, но решительно тянул девочку за подол. Подойдя к бабушке, останавливался и, всё ещё держа Катю за платье, скромно ждал похвалы.
– Молодец, Джумбо, славная собака, – говорила бабушка. И Джумбо от удовольствия потешно надувал губы и так колотил хвостом, что стулья летели в стороны. После этого Кате позволялось бежать куда угодно. Джумбо был доволен: поручение выполнил честно и заслужил благодарность.
3
Это случилось в воскресенье. Кате в детский сад идти было не нужно, родителям на работу тоже, и потому решили утром, пока не жарко, всей семьёй отправиться в зоосад. Катя долго упрашивала взять с собой и Джумбо.
Но Джумбо оставили дома. Он скучал с достоинством, не визжал и не метался по дому, – он же не щенок какой-нибудь, а серьёзный пёс. Но в доме, в саду и на дворе стало так томительно пусто и тихо – никто не смеётся, не просит его дать лапу и поиграть в прятки. А может быть, Катю уже увели в детский сад и его не взяли? Надо проверить. Калитка на улицу была закрыта, но Джумбо давно уже научился её открывать. Сильная лапа упёрлась в забор, другая нажала на ручку и потянула к себе. Довольно и маленькой щели, чтобы просунуть нос, потом плечо… и пёс волчьим галопом помчался по улице.
Вот и садик. Ворота открыты, и во дворе – самый любимый Борин друг Санька, сын поварихи. Джумбо, весело махая хвостом, подбежал к нему – где Санька, там, наверное, и Катя с Борей найдутся. На минуту он было скосил глаза и насторожился: Санька стоит около телеги, а на телеге кто-то чужой, и уже лошади трогаются в открытые ворота. Ну, двор не наш, его это не касается. И Джумбо снова повернулся к мальчику. Санька ласково обнял его за шею.
– Тебе чего, Джумба?
Чужой вдруг натянул вожжи и остановил лошадей.
– Ишь ты, откуда ты такого зверя знаешь?
– Борькин пёс, – объяснил мальчуган. – Катю из садика домой сам водит. Умный такой… никого не подпустит.
– Ишь ты, – повторил чужой. – А тебя как, слушается?
– Хочешь, верхом сяду? Он знает, мы с Борькой первые дружки. Вон как!
– Так, так, – поддакнул чужой. Он повозился в телеге, там что-то брякнуло. – А ну, покажи, как он тебя слушает. Зацепи ему ошейник, вот крючок на цепи. Да нет, не сумеешь.
– Сумею, – обиделся Санька. – А ну, давай крючок. Так цеплять? Вот и всё. А говоришь – не сумею.
Джумбо удивлённо поднял голову – что это Санька делает с его ошейником? Но чужой человек на телеге вдруг подхватил вожжи, взмахнул кнутом, лошади дёрнули, и телега покатилась к воротам. Джумбо, озадаченный, ещё не понял, что случилось, – его рвануло и потащило за телегой: другой конец цепи был крепко привязан к задку. Пёс яростно зарычал и упёрся всеми четырьмя лапами, но они проехались по земле, поднимая густую дорожную пыль.
– Дедушка! – испуганно крикнул Санька, – дедушка Максим! Ты это что же? Джумба, ой!
Но телега уже выехала за ворота, а за ней тащился, падал и опять поднимался на ноги, рыча и беснуясь, разъярённый лохматый пёс. Он пытался на ходу прыгнуть в телегу, добраться до чужого на передке, смутно подозревая в нём виновника неожиданной беды. Но лошади бежали так резво, что задок телеги, выскальзывал из-под его лап, и он снова падал и волочился по земле, чуть не свихивая себе шею. Хозяин телеги и сам этого опасался, но ярость пса так напугала его, что он не решался замедлить ход.
– Чёрт, как есть чёрт, – бормотал он испуганно. – Назад бы заворотить, да теперь его и Санька не отвяжет – заест. А пена-то валит, как у бесноватого.
Лошади продолжали бежать, и силам Джумбо пришёл конец. Он снова упал и потащился за телегой, а когда лошади перешли на шаг, встал и побрёл шатаясь, опустив голову, но уже не пытаясь прыгнуть на телегу. Рот его был окровавлен: стальные кольца цепи оказались крепче его мощных клыков.
Время шло, и телега всё дальше и дальше катилась. по пыльной дороге.
Сытые отдохнувшие лошади соскучились по дому. Они нетерпеливо мотали головами и норовили прибавить ходу. Что им за дело до пыльного, как клубок свалявшейся шерсти, пса, который тянулся за телегой.
Дед Максим давно уже перестал радоваться пленнику.
– Жалко новой цепи, не то отвязал бы тебя, лешего от телеги и ступай с цепью на все четыре стороны, – сердито ворчал он.
Услышав ненавистный голос, пёс поднимал голову, тусклые глаза загорались, но вместо могучего рычанья слышался слабый хрип: изувеченное цепью горло распухло, пересохло от жажды. Злоба придавала силы: пёс опять пробовал упереться лапами, остановить телегу. Лапы скользили, и жёсткая, как камень, земля сдирала с них кожу.
Километр за километром, прыжок, падение, капли крови с раненых лап в пыли дороги – и силы пса кончились: его потащило за телегой, и он уже не пытался подняться.
– Будь ты неладен, – окончательно рассердился дед. – Никак помирает. Отвяжу-ка я тебя, и дело с концом.
Остановив лошадь, он слез с телеги и с опаской подошёл к Джумбо. Тот не пошевелился. В одной руке дед, на всякий случай, придерживал дубинку, другой, осторожно нагнувшись, дотронулся до ошейника. И тут ярость заставила пса очнуться. Молча, потому что и хрипа в горле уже не было, он повернулся и изо всех сил зубами вцепился в сапог старика.
– Спасите! – завопил дед и, выпустив ошейник, взмахнул дубинкой. Удар пришёлся прямо по голове. Пёс разжал зубы и вытянулся. Глаза его закатились, лапы дёрнулись и застыли.
– Кончился! – отдышавшись, проговорил дед и сердито ткнул концом дубинки в косматый пыльный бок. – Не шевелится. Ну, принял я с тобой греха на душу, хоть нога цела и то ладно, вишь, сапог прокусил, проклятый. Удружил мне, Санька, чертёнок!
Свалив таким образом вину на Саньку, дед почувствовал облегчение. Он уже смелее отстегнул цепь от ошейника и потащил было пса в сторону, через арык на хлопковое поле, да вдруг, оглянувшись, бросил его и кинулся к телеге: лошади в нетерпении тронули и чуть не ушли без хозяина.
– Тпру, негодные! – крикнул он, уже на ходу вваливаясь в телегу и хватая вожжи. А пёс так и остался лежать, задние ноги в арыке, передние – на краю дороги. Он не пытался пошевелиться – дотянуться до воды, которой так мучительно жаждал, тащась за телегой. Дыхания не было слышно, глаза по-прежнему стеклянные, видно, уж очень мало оставалось жизни в измученном теле, если дедова палка так легко смогла выколотить остатки её.
4
Тем временем ребята, ничего не подозревая, почти целый день веселились в зоопарке, потом купались, были в кино, домой вернулись к вечеру и сразу встревожились:
– Джумбо! Где Джумбо?
Дети обежали все закоулки в саду и на дворе, заглянули под кровати: может, он там от мух спрятался, – никого.
– Он без вас очень скучал, – сказала бабушка, – просто места не находил. Не побежал ли вас разыскивать?
Когда мама позвала ужинать, Катя не вытерпела и расплакалась:
– Папа сам говорил, овчарки любят пасти овечек. Ты почему не купил нам немножко овечек, чтобы мы с Джумбиком их пасли? Вот он соскучился и убежал.