По счастью, как раз в это время Эльжбета, наконец, получила долгожданное право ежедневно в пять часов утра мыть полы в конторе одной из консервных фабрик. Юргис сидел дома, кутался в одеяла, чтобы согреться, и все время или спал, или играл с маленьким Антанасом. Юозапас большую часть дня рылся на свалке, а Эльжбета и Мария бегали в поисках еще какой-нибудь работы.
Антанасу было теперь уже более полутора лет, и это был настоящий фонограф. Малыш развивался быстро, каждую неделю Юргис обнаруживал в нем что-нибудь повое. Он садился и слушал и глядел на своего сына, выражая восторг восклицаниями: «Palauk! Muma! Tu mano szirdele!»[26] Малютка был теперь его единственной радостью, его единственной надеждой, единственной победой. Благодарение богу — Антанас родился мальчиком. Он был крепок, как сосновый сучок, и обладал волчьим аппетитом. Все было ему нипочем. Убогая, полная лишений жизнь не шла ему во вред, только голос его стал громче и характер решительнее. С маленьким Антанасом совсем не было сладу, но отца это не огорчало — он только смотрел на мальчика и улыбался с довольным видом. Если малыш умеет постоять за себя, тем лучше: ему предстоит в жизни тяжелая борьба!
Когда у Юргиса бывали деньги, он обычно покупал по воскресеньям газету. Всего за пять центов можно было купить замечательную газету! Десятки страниц, на которых под жирными заголовками были напечатаны новости со всего света. Юргис разбирал их по складам, а дети помогали ему, когда встречалось длинное слово. Тут рассказывалось о сражениях, убийствах и скоропостижных смертях. Поразительно, откуда газеты узнавали о стольких занимательных и удивительных происшествиях! И ведь все это случалось на самом деле — потому что кто бы мог такое сочинить? — тем более что рядом все это было изображено на картинках! Такая газета была не хуже цирка, почти не хуже выпивки. Какое развлечение для отупевшего от работы усталого труженика, который никогда не имел случая поучиться чему-нибудь и только изо дня в день, из года в год тянул свою унылую лямку, никогда не видя ни клочка зеленого луга, не зная других удовольствий, кроме алкоголя. В этих газетах были и целые страницы юмористических рисунков, которые являлись источником блаженства для маленького Антанаса. Он бережно хранил их, рассматривал снова и снова и заставлял отца давать объяснения. На них были изображены всевозможные животные, и Антанас часами ползал по полу, называя каждое и показывая на него пухлым пальчиком. Когда текст был настолько прост, что Юргису удавалось прочесть его вслух, Антанас непременно требовал повторения, запоминал отдельные места, а потом в свою очередь начинал объяснять картинку, забавно перепутывая смысл. А сколько удовольствия доставляла отцу его манера коверкать слова! Антанас подхватывал на лету и запоминал самые невероятные фразы. Когда плутишка в первый раз выпалил: «К черту!» — отец чуть не свалился со стула от восторга; но в конце концов ему пришлось пожалеть об этом, так как вскоре Антанас начал посылать к черту всех и вся.
Когда рука Юргиса зажила, он опять связал свою постель, вернулся на завод и снова начал передвигать рельсы. Стоял уже апрель, снег сменился холодными дождями, и немощеная улица перед домом Анели превратилась в канаву. По дороге домой Юргису приходилось, перебираясь через мостовую, брести по воде, и, если бывало темно, он порой оступался и увязал по пояс в грязи. Но такая погода мало смущала его, она была предвестницей близкого лета. Мария к этому времени получила место обрезчицы на одной из второстепенных консервных фабрик. Юргис сказал себе, что последний случай на заводе послужит ему уроком и впредь он будет остерегаться; они начинали надеяться, что конец их долгих мучений близок. Они снова делали сбережения и собирались к зиме переехать в более удобное жилье. Дети больше не будут шляться по улицам и опять начнут посещать школу, и все они вернутся к более приличной жизни. Юргис снова строил планы и предавался мечтам.
Однажды в субботний вечер Юргис выскочил из трамвая и пошел домой. Низкое солнце проглядывало сквозь густые тучи, пролившие потоки воды на пропитанную грязью улицу. В небе была радуга, и в груди Юргиса тоже, так как перед ним было тридцать шесть часов отдыха в кругу семьи. И вдруг он увидел толпу, собравшуюся у дверей их дома. Пробившись к крыльцу, он вбежал в кухню, наполненную взволнованными женщинами. Это так живо напомнило ему тот день когда он вернулся из тюрьмы и застал дома умирающую Онну, что сердце его сжалось.
— Что случилось? — воскликнул он.
Никто не ответил, все молча смотрели на него.
— Что случилось? — повторил Юргис.
И вдруг с чердака донеслись причитания Марии. Юргис бросился к лестнице, но Анеля схватила его за руку.
— Нет, нет! — вскрикнула она. — Не ходите туда!
— В чем дело? — вне себя закричал он.
И старуха дрожащим голосом ответила ему:
— Антанас… умер. Утонул на улице!
Глава XXII
На Юргиса это сообщение подействовало странным образом. Он смертельно побледнел, но сдержался и полминуты простоял неподвижно посреди комнаты, сжав кулаки и стиснув зубы. Потом он оттолкнул Анелю, вошел в соседнюю комнату и поднялся на чердак.
В углу под одеялом виднелось маленькое тельце. Рядом лежала Эльжбета, но Юргис не разобрал, плакала ли она, или была в обмороке. Мария металась по чердаку, рыдая и ломая руки. Юргис крепче сжал кулаки, и голос его прозвучал жестко:
— Как это случилось?
Охваченная горем, Мария не слышала его. Тогда он повторил вопрос еще громче и резче.
— Он упал с тротуара! — сквозь рыдания проговорила она.
Тротуар перед домом представлял собой мостки из полусгнивших досок, которые возвышались футов на пять над уровнем мостовой.
— Как он попал туда? — спросил Юргис.
— Он вышел… вышел поиграть, — всхлипывала Мария, захлебываясь от слез. — Мы не могли удержать его дома. Его, наверно, втянуло в грязь!
— Вы уверены, что он умер? — спросил он.
Мария снова зарыдала:
— Да, да, у нас был доктор.
Несколько секунд Юргис стоял в нерешительности. Глаза его были сухи. Взглянув еще раз на одеяло, прикрывавшее маленькое тельце, он вдруг повернулся к лестнице и спустился вниз. В кухне его снова встретило общее молчание. Он направился прямо к двери, толкнул ее и вышел на улицу.
Когда у Юргиса умерла жена, он пошел в ближайшую пивную, но теперь он этого не сделал, хотя в кармане у него лежала недельная получка. Он шел все вперед и вперед, по грязи и воде, не видя ничего вокруг. Потом он присел на какую-то ступеньку, закрыл лицо руками и долго не шевелился. Время от времени он бормотал про себя.
— Умер! Умер!
Наконец, он встал и пошел дальше. Солнце уже садилось, а он все шел и шел, пока не стемнело и пока он не увидел перед собой железнодорожный переезд. Шлагбаум был опущен, и длинный товарный поезд, громыхая; полз мимо. Юргис стоял и смотрел. И вдруг мысль, невысказанная, неосознанная, давно уже таившаяся в нем, ожила и овладела им. Он побежал вдоль полотна, миновал будку стрелочника и, прыгнув, прицепился к одному из вагонов. Вскоре поезд остановился, Юргис соскочил, пролез между колесами и спрятался в ящике под вагоном. Когда поезд тронулся снова, в душе Юргиса началась борьба. Он сжимал руки и стискивал зубы. Он не плакал и не хотел плакать! Что было, то прошло, с этим покончено. Он хотел сбросить с себя горе, освободиться от него, окончательно развязаться с ним в эту ночь. Оно рассеется, как черный, отвратительный кошмар, — утром он будет новым человеком. И каждый раз, когда им овладевали воспоминания, когда на глаза навертывались слезы, он разражался бешеными проклятиями, стараясь ругательствами заглушить душевную боль.
Он боролся за свою жизнь и в отчаянии скрежетал зубами. Как он был глуп, как глуп! Он погубил свою жизнь, он погубил себя своей проклятой слабостью. Но теперь с этим покончено — он с корнем вырвет прошлое из души! Теперь не будет больше ни слез, ни нежности. Довольно с него — эти чувства продали его в рабство! Теперь он будет свободен, сбросит свои кандалы, встанет и будет бороться. Он был рад, что настал конец. Это было неизбежно; так не все ли равно когда? Этот мир не для женщин и детей, и чем раньше они уходят из него, тем лучше для них. Где бы Антанас ни был теперь, он страдает меньше, чем если бы остался жить на земле. А пока его отец больше не станет думать о нем, он будет думать только о себе, будет бороться за себя, против мира, который обманывал и мучил его! Так Юргис вырывал все цветы из сада своей души и топтал их. Поезд оглушительно гремел, колючая пыль била ему в лицо. За ночь было несколько остановок. Юргис не покидал своего ящика, из которого его можно было вытащить только силой, так как с каждой милей, ложившейся между ним и Мясным городком, ему становилось легче.
Когда вагоны останавливались, его лицо овевал теплый ветер, напоенный ароматом свежих полей, жимолости и клевера. Он вдыхал этот запах, и сердце его бешено стучало — он снова был в деревне! Он будет жить в деревне! Когда забрезжил рассвет, Юргис жадно прильнул к щели, а мимо мелькали луга, леса и реки. Наконец, он почувствовал, что не может больше выдержать, и, когда поезд снова остановился, выполз на насыпь. Сидевший на крыше вагона тормозной кондуктор показал Юргису кулак и выругался; но Юргис насмешливо помахал ему рукой и зашагал в сторону.
Подумать только, что он, родившийся крестьянином, три долгих года не видел деревенского пейзажа, не слышал звуков деревни. Если не считать того раза, когда он шел из тюрьмы и был слишком удручен, чтобы глядеть по сторонам, и тех немногих случаев, когда зимою, будучи без работы, отдыхал в городских парках, он буквально не видал за это время ни единого деревца! А теперь он чувствовал себя, как птица, которую уносит вихрь. Он останавливался и дивился каждому новому чуду — стаду коров, лугу, усеянному маргаритками, живым изгородям из шиповника и птичкам, распевающим на деревьях.