чтобы ты был моим батей, я твой сын и так далее и тому подобное.
У деда слетели клемы, он замер.
— Теперь-то понимаешь, старый, понимаешь, почему нельзя их колечить? — Когда мы вроде как пришли к общему знаменателю, спрашиваю я. По хуй, что вокруг кошки, по хуй, что они подумают — спишу на амнезию, главное, чтобы дед сообразил.
— Да, сынок, понимаю. Бес напал… имя собственного сына забыл… — не сводя взгляда с вооружённых кошек, говорит дед.
— Алексей я, Лёшка твой, вспомнил?
— Вспомнил, сынок, прости старого. — Говорит дед, и кошки, глядя на меня, облегченно вздыхают, убирают оружие, да и дед слегка расслабиться смог. — Ты уж прости своего деда Добрыню, стар я стал, да немощен. Голова совсем слаба…
— Чё? — переспросил я. Добрыня… Серьёзно, это ж не прозвище, а реальное имя? От моей тупости дед недовольно поиграл усами, хмыкнул носом. Ну да, понимаю, сказал тупость — как сын не может знать имя отца, ебать, тефтеля тупоголовая…
— Добрыня, ха-ха, да…
— От поколения пошло, имена отцов и дедов не уважают. Добрыня я, и нет, ни сокращений, ни приувеличений — как свят. отец с матерью назвали, таков и есть! — Топнул ногой озверевший дед, отчего и я, да и кошки чутка раступились. Ебать, чё за аура у этого гнома-переростка, ростом с меня; в весе, конечно, побольше, но, бля, ручищи, взгляд, ебать…
— Бать, ты наверное с Сибири летел?
— С Сибири, матушки! — Оскалился дед и перевёл взгляд на баб, — С сибирской низменности, а посёлок наш и имя не имел. Ну так что, сынок, думаешь, можно этим бабам доверять, или прорываться будем?
Ох, бля, дед, знал бы ты, сколько их там за шатром с копьями и луками, не стал бы спрашивать такую очевидную херню.
— Опусти кулаки, — успокаиваю того я. — А вы, дайте нам поговорить.
Ту часть кошек, которым личико дед уже успели подпортить, уговаривать не пришлось. А вот других, более сильных, разыгравшихся, отвадить простыми словами не удалось.
— Прочь! — Пришлось кричать, спасибо Ахерон. Реагируя на мой крик моментально, она лёгко выпровадила девок. Всё же моё слово тут по-прежнему значило слишком мало.
Около трёх часов мы с дедом просидели в шатре. Я, со стороны, с роли его сына, говорил о том, что случилось: о самолёте, о крушении, о… плене. Он, в свою очередь, уловив мой посыл, спрашивал о врагах, оружии, окружении, местности. Этот дед, он реально был не так прост, киборг-убийца из рядов старого-недоброго собора, что в юности иногда занимался очень плохими делами. К общему знаменателю мы пришли где-то на часу втором разговора; к третьему я ему уже рассказывал о количестве палок, что можно кинуть, и дед взгрустнул. Он был в большей печали, радовался за меня и реально грустил из-за того, в каком возрасте попал на этот остров.
— Не бзди, малой, я тебя не брошу. Дай бог, встанет, и выручу так, что они у меня ходить не смогут! — Говорил он, кляня законы Таиланда, по которым ему не дали провести с собой виагру. В рассказах своих, дедуля в азиатскую страну ехал именно за наслаждением. С учётом того, что ему восемь десятков лет, звучало это очень крипово. Однако, как сказал Добрыня: «Умереть со шлюхой на стоящем члене — моя мечта!» Так кто я такой, чтобы осуждать его мечты.
Под конец всего этого конфликта, несколько кошек согласились сопроводить нас на пляж. Попытку нашу уединиться, поговорить с глазу на глаз за удочкой и алкоголем, так же частично обрезали. Пока дед собирал удочки из говна и палок, пока собирал прибрежных ползучих гадов на наживку, хвостатые собрали и связали нам плот, а после, держась за его лапами, вчетвером отбуксировали в море. На глубину, где могли ногами удерживаться за дно. Добрыня сидел, кидал свою удочку, ржал и пил что-то из оставшегося алкоголя. Я же, в свою очередь, просто ахуевал от того, как он и кошки просто приняли данный запрос, как спокойно и терпеливо они ждали, когда он наловится, напьётся, напиздится.
— А в Тайланде мне непременно пришлось бы платить за такое деньги. — Между делом, когда я наконец-то согласился пригубить что-то непонятное, крепкое, синего цвета, говорит дед. — Еблом не щёлкай, малой, у тебя клюёт, клюёт же!
Я дернул удочку, и что-то оказало сопротивление. Впервые я был на рыбалке, реальной. Сначала испуг, а затем азарт стали одолевать. Вставив удило между ног, пытаюсь ухватить за шнурок.
— Дурак! — Вскрикнул дед, и рыба вырвала из рук моих палку, а шнур порезал пальцы. Не будь рядом кошек, ушла бы и снасть, и палка, и рыба, да только одна из ловких когтистых лап, за конец хватает дрын. Возвращает на бревенчатый пол.
Руки мои в крови…
— Боритесь, Агтулх Кацепт Каутль! Ваша добыча почти что в ваших лапах! — Явно сопротивляясь давлению рыбы, что тянула наш плот вглубь моря, кряхтит кошка. Окровавленными руками я взял удочку, Я боролся, тянул вверх, подтягивал веревку, даже на руку намотал, хотя дед говорил так не делать. В итоге здоровенная хуйня, больше кролика, почти что размером с кабана, начала виться у берега, и кошки, чутка подиспугавшись, стали толкать плот на мелководье.
Дальше на помощь пришёл земной отряд кошек. С копьями, осторожно окружив, закинув рыбине за спину сети, они стали безжалостно затыкивать её копьями, падая в воду, цепляясь за землю, плот, всё, что можно, не давая той свалить обратно в море. Как итог — не тунец, но что-то килограммов на сорок и размером в пол меня должно было попасть на наш обеденный стол.
В общем и целом, с даром кошек, помощью деда, с рыбалкой, после очередным допросом, но уже не меня, а Добрыни, день оставил о себе очень положительные эмоции. Старик реально улыбался, был счастлив, и даже более, когда очередной допрос кошек закончился, и мы вернулись к берегу. На рыбалке откровенно сказал:
— Я и вправду в раю… — Мда, у всех свои понимания рая. Как-то отвечать на это не стал. Дед, к его большому сожалению, из-за учёта своего возраста особого внимания у кошек не вызвал. Из всех прелестей к нему приставили жрицу, молодую, не ту, что была сегодня у меня. Это говорило о наличии в поселении какой-то секты — иерархии святош, что выше простых кошек и ниже основной власти, именно такими были жрицы. Частично, кое-как, намёками, я уже рассказал деду о своей «случайной силе» и о том, как тут реагируют на мужчин и их эрекцию. Также рассказал о местных мужчинах и наших женщинах. Добрыня от такого отношения пребывал, мягко говоря, не в восторге. Но взяв во внимание желание местных, пообещал ценой собственной жизни защищать наших. Он вел себя как настоящий попаданческий герой: силач и вообще максимально здравомыслящий мужчина, в отличие от меня. С его харизмой, смелостью и опытом прожитых лет мне, такому человеку, не составить конкуренцию… Держась на отдалении, я чувствовал досаду и облегчение одновременно. Всегда есть кто-то лучше тебя.
Тот же день, где-то в центре джунглей.
На границе двух племён, между Кетти и Чав-Чав, пограничная группа наткнулась на нечто из ряда вон выходящее. Увиденное повергло всех в ужас, страх охватил самок, что до сего дня числились в отряде «Бесстрашных». На спуске, в низине холма, что мог преодолеть и ребенок, повисло странное существо. Имело оно необычные одежды, сравнимые с теми что волны прибивали к их пляжу. Также существо это было местами лысое, не имело хвоста — ни длинного, ни короткого. К тому же, уши его также виднелись голыми, больными, без меха.
— Нужно раздеть. — Говорит Второй воин племени Чав-Чав, глядя на пришельца.
— Опасно, может оно больно, погляди, факт линьки на лицо! — Говорит Третий воин. — Оставим эту костлявую мерзость, тут всё и так понятно. Бежала от преследователей, ослабела, споткнулась и полетела кубарем с холма, после чего напоролась на обломки старого пня. Ужасная и глупая смерть столь худого и слабого существа вполне достойна.
— Мне кажется, это самец. — Заставив всех самок охнуть, заявляет Второй воин племени Чав-Чав.
Подобное заявление влекло за собой обязанность проверить, а значит, после уйти в зону отчуждения и при случае болезни покинуть поселение. Второй воин, вислоухая Чав-Гав, самка, что лишь единожды проигрывала в личных дуэльях, была готова пойти на такой риск.
Третий воин с уважением поднимает голову, глядит в красные глаза своего командира. Чав-Гав, как всегда, выглядела величественно сильной, полной уверенности в своём теле и словах. Её большой грудью можно было вскормить целый выводок щенков, а молодое чрево было готово рождать хоть каждый год. И при этом во всём, она, как верная племени Чав-Чав, рвалась узнать тайну неизведанного трупа.
— Второй воин, я против, давай лучше я. — Отодвинув кандидатуру командира, говорит более молодая и менее опытная самка, получая в ответ лишь насмешку.
— Ты насморка от сыпи не отличишь. Сгинь с глаз моих. — Говорит Второй воин, явно насмехаясь над третьей. — Если здесь эпидемия, то встречать её должна старшая, готовая к смерти.
— Не дури! — Воскликнула молодая из племени.
— Стисни зубы и умолкни. — Клацнув зубами, со злостью заявляет Второй воин. — Ты скоро ощенишься, а мою молодость уже обсуждают боги. Я проверю тело, скажу, что увижу, а ты уведи охотниц.
Оспаривать смелость второго воина никто не посмел. Решимость с которой она шла на свою жертву, на возможную смерть, заслуживала высшего уважения воина. Поэтому смелые и храбрые Чав-Чав, даже те, кто происходили в отряде из племени Медведей, не посмели противиться, дали своему командиру свершить предначертанное.
Чав-Ган скидывает со спины колчан, в котором держала стрелы, разматывает его и рвёт сильными когтями на лоскуты. Один идёт на лицо, дабы вместе с воздухом проклятые, лопнувшие миазмы не проникли в её ноздри и рот. Потом остатки кожи рвёт на куски, коими собиралась коснуться мёртвого, посиневшего тела. Вокруг вились опасные насекомые, на шее трупа повисли змеи, а из глаз вываливались белые личинки мух. Покойник уже давно томился на солнце, и от того выглядел ещё более гнетущим и опасным. К нему Чав-Ган подходила максимально осторожно, полушагом, оглядывая почву, ветви, как ломанные, так и те кусты, что на вид не тронуты. Сердце её бешено колотилось; ей сразу показалось, что покойник — это тот, кто не должен был быть убит, кто… в последнюю очередь должен был встретить смерть здесь. В теле убитого она видела самца, и чем ближе приближалась, тем сильнее её охватывал ужас, паника и понимание того, что пред нею и вправду самец. Убийство самцов — величайший грех; ни один из существующих по обе стороны хребта законов не допускал подобного, и, вне зависимости от вида, рода, всегда грозил одно: смерть. Самцы нужны по обе стороны гор, морей — куда ни плюнь, без них жизнь погаснет, и тут такое…