— Нихера не выйдет, у меня ни досок, ни гвоздей нету, — уже что-то явно придумав, Добрыня косится на кошек, — да и веревки мало, зверятки психуют, просто так давать не хотят, а меня здоровье подводит, не могу их нужды удовлетворить.
— А Лёша? — спрашивает стюардесса.
— Лёша наш единственный козырь, — откидывает мою кандидатуру дед. — Нельзя разбазаривать. Короче говоря, дочка, я понял, чего вы хотите, сделаю что смогу, а ты своим писюхам шепни, — дед сближается, на ушко произносит, — Лёха, в семь дней только три-четыре раза может, не больше, поняла?
Мария скраснела.
— Поняла, а почему? Это болезнь или так надо?
У деда глаз нервно дернулся, а у меня кольнуло сердце.
— Так надо, — ответил дед, а после, как и я оценив степень разочарования Марии, добавил для меня: — прости, солдат.
Наши туалеты выглядели как несколько вырытых в ряд ямок, две поваленные параллельно друг другу пальмы и палки, коими выложена «седалищная» поверхность. Несущая конструкция состояла из четырёх высоких, максимально ровных, толстых палок, что мы вместе с гнездом почти случайно украли у каких-то птиц. Перегородки составлены из плотно сложенных пальмовых листьев, а потолок — небо голубое. Вся эта конструкция максимально быстро и просто разбиралась и собиралась, потому, когда настанет день извлекать содержащееся снизу, мы чуть поиграем в «лего», и за пару минут освободив пространство, уже с лопатами или их деревянными аналогами будем в прямом смысле «рыться в дерьме». Можно было заморочиться, придумать какой-то аналог бочки, да только дед сказал «нет». Бабы хотели, чтобы туалеты находились как можно дальше друг от друга, чтобы их «дела» никого не смущали. Стало быть, под каждый туалет требовалось по сосуду, что в наших условиях требование неисполнимое. Да и кошки под дерьмо свою тару явно не отдадут. Они вон вообще без проблем свои дела в джунглях делали, и ближайшим листом подтирались.
К вечеру, закончив с «тубзиками», с грустным батькой из-за того, что алкашка кончилась, мы вместе с кошками-стражницами сидели на берегу, жарили рыбу, глядели на то, как спортсменки учат кошек по младше игре в волейбол. Мячик отдали, с ним, с радостью сбагрили детей, ну а те в свою очередь, с реальным интересом подошли к предложенной нами авантюре. Лишь поначалу, когда странный агрегат летел в их сторону, мамки-самки слегка переживали за своих чад. А после, ближе к ночи, когда дети в край утомились, взрослые женщины сами с радостью попробовали игру с мячом. Одна из мамочек так загорелась новой «игрушкой», что пообещала попытаться сделать нечто подобное. Как и из чего — история умалчивает, но девочки-волейболистки были рады. Ведь сегодня им наконец-то удалось стать не просто послушным скотом, приданным к мужчинам, а личностями, учителями. Именно с игрой отношение между двумя мирами стали налаживаться. Именно в игре, в обучении ей, мои девочки имели возможность хоть на мгновение вернуться в свой мир, а местные, с новыми знаниями, погрузиться в другой, доселе неведомый. Из проблем с волейболом оставалась только сетка. Полноценную нам никто не дал, ибо она нужна на рыбалке. Потому довольствовались только шнурком из лоскутов от рваных шмоток, связанных узлами в одну длинную веревку.
«Жизнь бьёт ключом!» — хотелось мне сказать, и я бы сказал, но тут в шатёр мой, перед тем как я собирался ложиться спать, зашла баба «красное перо», или же старший воин племени. Без разъяснений, без предупреждений, с полными гнева и в то же время паники глазами она с порога говорит:
— Так значит, ещё один самец и вправду был? Крыс, о котором ты говорил!
Значит, нашли, слава богу. На сердце отлегло. Её визит означал, что парнем и вправду занимались, искали. Боже, как я рад.
— Конечно был, я же вам сто раз говорил. И не крыс он, а Максим. Где он? Вы его привели?
— Мертв, — ошарашив меня с ходу, выдала кошка.
Земля ушла из-под ног, упав на кровать, пытаясь осмыслить, то ли услышал, максимально напрягаю мозги. Какого хрена он мертв, почему? Неужели кто-то из местных, или хищники?
— Как? — спросил я. — Как такое могло произойти?
— Не знаю, — видя мои эмоции, почему-то успокоилась воительница. — О трупе на собрании племён сказали Чав-Чав.
Это то племя собак? Они ведь не могли его убить? Конечно же не могли, в мире с таким жутким перекосом соотношения полов точно не могли. Так ведь…
— Какой кошмар, — держась за голову, понимая, что человека, с которым ещё недавно говорил, пил, которому, как и мне, ещё жить и жить… его нет, просто исчез, как мама.
— Кошмар? — показала звериный оскал кошка, — Это ещё не кошмар. Он начнётся тогда, когда эти псины узнают о вас, о тебе и твоём отце. — Начинает давить баба-гром. — Если они о вас прознают, все ваши женщины умрут, а тебя и отца заберут, посадят в яму и будут выпускать из неё только тогда, когда наступит цветение. Вот тогда для вас начнётся кошмар!
Говорила кошка эмоционально, на повышенных тонах, и по глазам её безумным, по реакции других стражниц в шатре причин ей не верить гораздо меньше, чем наоборот. Да и факты, доказательства где? С сомнениями, почему и как, я падаю на кровать. Мало смерти Макса, так ещё и теперь эти жестокие зверособаки. Неужели они и вправду так жестоко обходятся со своими мужчинами? Хотя, своими — мы точно не являемся, а Чав-Чав, по факту, целое государство сколотили, объединили и подчинили много рас и зверо-типов. Значит, как и в нацистской Германии, подобное отношение к тем, кого ты покорил, вполне могло иметь место быть. Плохо…
Посидев немного в тишине, поглядев на эмоции кошки, на то, как она ждёт от меня других реакций, спрашиваю:
— И зачем ты мне это сказала? Мне жаль Макса, нужно его похоронить, вот только не думаю, что только это причина твоего визита.
— Так и есть, — говорит воительница. — Передай своим самкам, чтобы и не смели соваться в лес. Их место — белый песок и тени от ближайших пальм, не дальше. Иначе смерть.
О как… Так значит, хозяева кошек видимо не в курсе о нас, серьезно? Картинка в мозгу постепенно начинает складываться. С трёпом кошки, её внезапно неоткуда взявшейся заботой о моих девочках, я начинаю догонять. Их мужиков украли, лишили возможности нормально плодиться, и через старого оставшегося деда, по факту, держат популяцию на каком-то определённом уровне. Иными словами, те бабы, что в Чав-Чав, используют чужих мужчин как способ демографически контролировать подчинённые племена. Если бабам не с кем трахаться, значит, и размножаться, становясь сильнее, они не смогут. В то же время, как Чав-Чав, или как их там, только и делают, что трахаются, плодятся, растят детей, набирая в числе и силе. Вот оно что, вот где собака зарыта.
— Сохранив меня и батю, вы хотите поднять численность, наплодить детишек и через лет двадцать попытаться отбить своих мужчин? — спрашиваю напрямую я. — А не долговато? Наверняка, хоть раз за это время их разведчики нагрянут в поселение, обнаружат чужеземцев и нас. Что тогда?
— Мне не нужно двадцать лет, — рычит кошка. Разговор пошёл не по её сценарию, — Мне нужно пять.
— Что… почему так мало? Хочешь воевать детьми?
— Я не ребёнок! — рычит на меня здоровячка. Совсем ебнулась, или кокосом по своей макушке получила? Я ж не про неё. Так, кажется у нас проблемы с летоисчислениями.
— В смысле пять? А что там, выборы какие-то в племени, или как? Вы же не вырастите за пять лет…
— Вырастим, — взяв меня за шиворот, рухнула вместе со мной в кровать воительница.
— Пять лет достаточно, или ты думаешь, кто-то вроде меня слишком молод что бы дать Чав-Чав бой⁈
Нихуя не понимаю! Эта идиотка считать не умеет? Ещё и шипит, зубы показывает, ебать, да она бесшанная, походу.
— Ладно-ладно, отпусти только… и это, скажи, а тебе самой сколько лет?
Кошка клацнула зубами в недовольстве.
— Тридцать два сезона!
— А лет? — То ли я тупой, то ли лыжи не едут, ну не понимаю я!
— Ты оглох, Агтулх? Я же сказала, тридцать два! — начинает беситься и рычать бестия. Ситуация накалялась, пора давать заднюю, успокаивать её и прощаться.
— Понял-понял, только не кричи, ты просто так молодо выглядишь, я думал старше…
Кошка успокоилась, хвост её, что до этого стоял торчком и распушился щеткой, удовлетворённо завилял, сгладился.
— А тебе сколько? — Всё так же, лежа на мне, спрашивает воительница.
— Двадцать… двадцать два лета, — улыбнувшись вру.
— М-м-м, так самцы людей долгожители. Понятно, я тоже думала, ты младше, гораздо. И почему вы говорите «лето»? Что у вас за слова странные, как можно мерять тем что бесконечно: не самки, а женщины, не сезоны, а лета, не… м, ладно. Я отвлеклась. — Встаёт с меня баба, позволяя и мне прийти в вертикальное положение. — В общем, самец, я строго тебе наказываю, следи за своими самками и ищи среди Кетти ту, на которую снизойдёт твоё благословление… кхм, проклятье. Я буду присылать к тебе с каждым восходом новых Кетти, а ты смотри и говори о цветении, это важно! Для всех Кетти жизненно важно.
Закончив со своей пламенной тирадой, красноперая покидает шатёр, оставляя меня в смятении чувств. Бля, и что это вообще сейчас было?
С одной стороны, я опечален смертью Макса. Загрызли его звери или помогли — непонятно. Так же не понятно с этими их сезонами. Сколько это дней? Чё она собиралась за пять сезонов? Как они вообще сменяются? В душе не ебу. Да и не важно это всё. Сейчас главный вопрос касается наших живых. Эта кошка явно цепляется за двух появившихся в поселении мужчин. Так как у них он всего один, это её шанс наплодить новых детей, взрастить воинов. И раз я есть ничто иное как шанс, то соответственно, ко мне должны относиться соответственно. Иными словами, здесь, там где я нужен, меня будут холить и лелеять, ухаживать и досматривать, а там, где таких как я пруд пруди, и разных видов разных наций, стало быть, со значимостью и качество ухода снизится. Ещё велик шанс, что девочек наших могут непринять, убить из-за слабости, или по этническим причинам как-то угробить. То же самое рабство, подневольничес