— Какая досада, для меня, такой необычной девушки, эх… Ради вас я бы нарушил любую очередь. — Делая шаг навстречу, глядя в большие, округлившиеся от удивления зеленые глаза, заявляю я.
— Так не бывает, — пискнула не как кошка, а как мышка двухвостая.
— Бывает. — Взяв её за руку, чувствуя слабость и важность этой малышки.
— Хватит, наследница, он же вас охмуряет, хочет обольстить, использовать! — Недовольная собственному плану нас представить, свести, Укому порывается вперёд. Местная принцесса поднимает руку, жестом простым останавливает воительницу.
— Я не против, пусть использует. — Положив поверх моей ладони свою, девушка опускает взгляд на мой пах. — Агтулх, кажется, вас в небесном мире звали Али-аксе-еем? — Левая бровь местной принцессы вопросительно приподнялась. По тому, как сменился её тембр и той лёгкости, с которой она приструнила контролирующую меня Укому, я понял, вот мой шанс, вот он — золотой белет!
— Моя принцесса, вы, как Кетти, в глазах которой я увидел истинную женскую красоту, можете звать меня как пожелаете. — Превзойдя самого себя, держась за ручку, выдавил самую мерзкую из когда-либо мной произнесённых фраз.
И сердце девичье растаяло, щёки налились яркими, полными жизни красками. За ярким блеском глаз заметил появившиеся слёзки. Смахнув их с глаз двумя кончиками своего хвоста, принцесса подалась вперёд, вытянув губки, неумело поцеловала меня. Раз, ещё, третий, четвёртый. Она неумело касалась своими губами моих, так до тех пор, пока я не обхватил её левой рукой, вместе с хвостами прижал к себе. А после запустил язык в её нежный, податливый ротик.
Не как кошка, а как собака оскалилась Укому. Через плечо двуххвостой я видел, как дыбом стал её мех на хвосте, как вылезли когти, как, натянутыми, стали соски, и в руках её хрустнул некий, ранее спрятанный от меня предмет.
— Агтулх Кацепт Каутль, — оторвавшись от моих губ, стонет двуххвостая, — прекрасный самец с языком змеи, что вместо яда отравляет страстью… — Прошептала томно хвостатая. — Мне нужен ребёночек, дай мне семя, помоги заполучить желаемое, а после, клянусь своим именем, ты будешь сношаться только с теми и тогда, когда захочешь…
— Госпожа, так нельзя… — С округлёнными от недовольства и удивления глазами проговорила Укому.
— Молчать, — прорычала на ту принцесса. — Если бы не мои наблюдения, то мы бы и не узнали о божественном даре Агтулха. Потому я позволю ему самому… — взяла меня за задницу, прижала к себе двуххвостая, — самому решать, когда и с кем спариваться. Вас такое устроит, мой прекрасный, небесный посол? — Поглядев на меня зелеными, полными надежд глазами, нежно прошептала кошечка.
— Позвольте исполнить мой долг прямо сейчас. — Запустив руки ниже талии и даже хвоста, заставив ту ойкнуть, предлагаю я.
Глава 17
Племя Чав-Чав, шатёр Гончьих.
А-хг-а-а-а! Да чтобы тебя кусок дерьма! — С криком вылетела из строения очередная последовательница Чав-Чав. — Больной на всю голову кобель, как ты можешь так со мною поступать? Я же воительница, я охотница, я… — В голову той прилетает кусок притащенной, свежей рульки. Удар костью в лоб настолько мощный, что бедная хищница, в момент прилёта, аж сознание потеряла. Вот уже сутки прошли, но ни одной самке, никому, даже второй воительнице племени так и не удалось оседлать здорового и могучего борова. Высокий, крупный и очень вкусно выглядящий, все самочки поселения, от старой до малой, при виде его тела облизывались, но сердце этого самца очаровала странная болезнь. Не действовали на него чары жриц, и ласки, как словесные, так и телесные, не могли заставить его корень окрепнуть. Словно очарованный одной любовью, такой сильной, словно она из былин, на коих воспитывали племена своих самочек. Самец по имени Джордж не поддавался Чав-Чав, и его сопротивление, клятва верности, начинало вносить разлад в и без того разрозненное множеством видов племя.
— Он как большой пушистый шмель, — пищала от восторга девушка из племени Медоедов. Лицо её в крови, Джордж едва не сломал ей нос, разбил губу, но эта безумная воительница только больше раззадорилась. От этого неуместного сопротивления, недоступности, желание женщины лишь разгоралось. — Такой пухленький, такой вкусненький, так и занырнула бы в его пузико и б-р-р-р… — Мотая головой перед вторым воином, зажмурившись от удовольствия, с разбитой мордой скулила от восторга медоед.
— Ну… ага… — болезненно тронув вспоротую плетью спину, говорит второй воин Гончья. Её выпороли, избили, да так, что едва не убили, и всё из-за этого борова. — Хотя как по мне, более покладистые, лучше.
— Тоже не дал? — Показав золотые глаза, спросила медоед. Взгляд этих животных, бесшенных глаз, имеющих иммунитет к боли и получающих наслаждение от убийств, пугал даже Чав-Чав. От ревности самки этого племени с лёгкостью могли убить и им бы это сошло с рук. Ведь в бою с варварами один представитель вида медоедов мог стоить трёх десятков чистокровных гончьих.
— Конечно, я вообще не в его вкусе, — ответила второй воин, и медоед, радостная её ответом, расхохоталась.
— Конечно-конечно, вы же слабые! Слушай, а у меня в голове созрела мысль… — Сверкнув золотыми глазками, пугая Гончью, медоед заявляет: — эти два куска мяса и их божественный самец говорили о какой-то небесной птице само… сале…
— Самомотолёти? — Вспоминая что-то подобное, говорит Гончья.
— Да, верно, Самомотолёти! Ничего себе, ты такая умная, Гончья, и память у тебя такая потрясающая, теперь понимаю, почему вы главные! — Восторженно кричит медоед. — Ну так вот, эта небесная птица, как я поняла, несла в себе много яиц, а в них, в утробе, и самки, и самцы племени человече.
— Про яйца первый раз слышу, кто тебе сказал? — Удивилась Гончья.
— Ну, никто бы и не сказал, пришлось её воительнице, той, что самая языкастая, сломать несколько пальцев и вырвать пару ногтей. Хе-хе-хе, а ты что, криков не слышала? — Беловолосая медоед, пуская слюни, уставилась на луну. — Как же она по-мужски кричала, так прелестно и возбуждающе…
— Я думала, вы вытаскивали стрелы, — положив руку на пояс, где висел кинжал, испытывая опасения к собственной соплеменнице, Чав-Чав хочет разорвать дистанцию, проверить ценных пленниц.
Не успев заметить, как медоед дернулась и ушла из-под её поля зрения, Гончья чувствует касание чужого меха на спине, а после — холод когтей у неё на плече. Приобняв ту, кого считала подругой, медоед говорит:
— Я пытала её до того, как вырвать стрелы, так интереснее, но не суть. Итак, где-то здесь, в этой синей, бескрайней луже, разродилась небесная птица Самомотолёти. В себе она несла сказочное количество самцов, возможно, даже больше, чем обитает на всей нашей территории. Эти трое выжили благодаря жертвенности капи… ца-лилана… а, не важно, он всё равно помер, неудачник. В общем, эти выжили, а значит, с ними могли выжить и другие, те, кому посчастливилось вылупиться раньше, чем упали у Медвежьих клыков.
— Ты о море?
— Ну конечно, о море, — убрав когти с плеча Гончьи, подтверждает медоед. — А кто обычно у нас шатается около этой солёной, невкусной лужи? Правильно, любители солёного, мерзкого мяса, Кетти. Я думаю, мы слишком давно не посещали их землю с проверкой, с… подсчётом пузатых самок. Вдруг чего интересного найдём.
— Устроим проверку без соответствующего разрешения и указа глав, нас накажут.
— Плевать, подумаешь, сотня розг, это ж детский шлепок на теле медоеда, — усмехнулась златоглазая. В то время как Гончья вполне могла от подобного наказания умереть. — Но зато если найдём самца, найдём доказательства, что они кого-то прячут, хе-хе-хе-хе, я лично смогу вырвать один из хвостов старой карги, а после сделать из него воротник для моего любимого пухляша!
Приказ без команды от главы есть ни что иное, как вторжение, разведка во вражеском лагере. Из-за подобного, в случае неудачи в любой момент могла бы начаться полномасштабная война племен. Кровопролитная, жестокая и возможно, детоубийственная. Если бы отряд Кетти вошёл в земли Чав-Чав с целью разведать, то, скорее всего, после неудачи или в случае обнаружения, их ждала бы мучительная смерть через наказание. Но мы ведь не Кетти, мы Чав-Чав, никто не посмеет обойтись с нами так, тем более напасть. Да и кто вообще сможет обхитрить наш нюх, укрыться от глаз, обнаружить раньше, чем Гончья и Медоед подберутся вплотную к лагерю? Кошки обладали превосходным ночным видением, в то время как Чав-Чав владели отменным слухом, нюхом, ещё и ноги их бегали в разы быстрее, а медоеды… ну, они могли долго драться, получать тяжёлые раны и не умирать.
— Пойдём вдвоём, я — лучшая разведчица, ты — лучший воин. Достигнем успеха, все лавры нам! — Видя шанс выбраться из воинов в старейшины, сменив обременяющий тяжёлый пост на спокойную жизнь, предлагает негромко Гончья.
— А-а-а-а? Нет, мне не нужны лавры, — кривится медоед, — мне нужен сильный и большой самец для случки. Сильный самец, сильное потомство, что я сама не смогу победить. Вот ради чего мы живём! — Напрягая бицепс, что вообще был незаметен Гончьему глазу, скалится довольная златоглазка.
— Если найдём других самцов у Кетти, я смогу убедить старейшин отдать тебе на целый день толстого самца, — ещё тише шепчет Гончья.
— А! — Едва не прикусив себе язык, выдала медоед. — Правда-правда, обещаешь, на целый день, а не пять минут?
Нет, это не правда, дай его тебе на целый день, ты изнасилуешь, покусаешь, ещё и оторвёшь чего. Но на сходке, я смогу уговорить главу. Тебе времени на раз хватит, а мне… может я жизнь устрою.
— Конечно, правда, я хоть раз тебя обманывала?
— Не, ни разу, сестричка, ты такая умная, такая ух… такая даже не знаю, какая! — Обняла Гончью медоед. — Ну, и когда мы идём к Кетти?
— Сейчас. — Убрав руку с ножа, поднимается с камня представительница Чав-Чав.
Некое животное предчувствие, инстинкт зверя, чуйка добычи вели Гончью вперёд. Они шли ночь, день, затем вновь ночь. Без проблем преодолев пограничные территории, не трогая вонючие метки, измазавшись грязью, они вошли туда, куда без спроса ни одна Чав-Чав вот уже год не заходила. Чувство опасности вдыхалось ноздрями вместе с ароматом бродившей в лесах дичи. Птицы и их гнёзда, блуждающий по дебрям рогатый скот, сознание гончьей помутнялось каждый раз, когда она видела беззащитное животное, того, на кого могла поохотиться, чьё мясо могла отведать, став сильнее. В их окрестностях давно не было такого изобилия; большинство видов либо истребили, либо эмигрировали, плотность населения росла пропорционально количеству охотников, оттого и естество звериное естество всё сильнее и сильнее вредило гончьим и всему племени Чав-Чав.