жную ночь, за которой последовал очередной день, наступление которого я решил отсрочить, полежав в кровати до полудня.
Хе-хе-хе, когда ещё такое будет, я чуть ли не бог, все любят, вылизывают и облизывают, во всех смыслах этих слов. Почему бы и нет…
— Рота, подъем! — Когда я только проводил Кисунь, стал сладостно дремать, с ведром воды и командирским выкриком ворвался Добрыня. — Боевая тревога! — В тот же момент на меня летит ведро ледяной пресной воды. Основной удар на себя приняло одеяло, но по лицу студёная нормально попало.
— Дед, ты чё⁈ — Охренев, перекатываюсь на сухую половину, вижу, как старику одна из послушных кошек подносит второе ведро. — Всё-всё, встаю, встаю, дай штаны надеть… — Старого не остановить, ехидно скалясь, он перетаскивает ещё один большой кувшин, похожий на бабушкин вазон.
— Батя, не надо…
— Надо, Федя, надо. — Очередной холодный водяной накат, сон как рукой сняло, а с ним исчезла вся доброжелательность и хоть какие-то симпатии к этому старому хряку.
Да за что, блять⁈ Про себя орал я, ебнувшись с кровати и перенимая из рук кошек полотенце.
— О, вижу, теперь бодрячком, — смеётся дед, возвращая сосуд кошкам, — и без всяких этих ваших вредных энергетиков, кофе. Ну что, Лёх, чувствуешь прилив энергии? Появилась жажда убивать?
Убивать… Да, дед, уж прости, но после такого…
Старик, словно прочитав мои мысли, рассмеялся ещё громче. Подойдя ко мне, к мокрой крысе, он прихватывает меня за плечо и выталкивает на солнце, что уже во всю печёт, сушит, обещая превратить кожу в выжженное пустынное место. Стуча зубами, я дохожу до первой пальмы: как холод исчезает, с ним сонливость. Только усаживаюсь на указанное дедом место — возникшую за ночь скамейку — как тут же ощущаю неприятное тепло и понимаю, что скоро начну потеть. Да… день определённо задался, теперь я уже и не обижался на Добрыню, наоборот, был благодарен. Подобное скорое пробуждение и вправду лучше кофе, особенно, если вспомнить, что происходило прошлой ночью. Кто знает, возможно, сегодня день окажется ещё лучше, вдруг меня принцем сделают, или…
— Лёх, я тут накосячил, чутка. — Внезапно выдал дед.
Лишь от одной этой фразы, переведённой со старперческого на наш, вполне понятный молодежный, я понял — день точно не будет добрым.
— Бать, меня пугает факт того, что старый разведчик внезапно говорит о подобном курьеру доставки, — я глядел на батю так, словно молил его о том, чтобы меня не впутывали в ту хуйню, в которую вляпался Добрыня.
— Ну… ты ж мой сын, — с таким же умоляющим взглядом поглядел на меня Добрыня. Бл-я-я-я-я-яя…
— Старый, умоляю, скажи, что ты просто перепил этой ночью. Что никого не трогал и…
— Мы тут двоих сук затрехсотили, а они оказались вражескими командирами…
Да блять… Дед, ебёный в рот, и двух недель не прошло! Опустив голову, гляжу на свои ноги, на зеленую травку под ними, на камюшки и полотенце, что мне вместо трусов. Я на райском острове, вокруг красотки, секс и красотки, мечтающие о сексе. Какие на хуй командиры? Что вообще значит «затрёхсотили»? Как ты, блять, старый, слабый человек, умудрился убить или покалечить того, кто в принципе по уровню выше, быстрее, сильнее, обладает нечеловеческими рефлексами, слухом, нюхом, зрением?
— Как, бать, ну как ты это делаешь? — Скорчив страдальческую морду, спрашиваю я.
— Молча, Лёш, молча. — Понимая, что я крайне недоволен, поиграл усами старик. — Давай, собирайся, штаны можешь не надевать, твоя будущая жена только рада будет.
— Моя кто? — Ахуев в квадрат, спросил я.
— А… ну, эта, в общем… одевайся, скоро сам поймёшь, — с испариной на лбу, понимая, что ляпнул лишнего, заявляет дед.
Глава 20
— Такой хорошенький, гладенький… — Провела когтем по моей спине Рабнир. — Нравится… — Обернувшись, воительница шлепнула меня по заднице. Хотела заставить пищать или вести себя… как наши мужчины не ведут. Я просто стоял, внимательно следил за этой с виду неадекватной самкой. Похваставшись своей голливудской, слегка пугающей острозубой улыбкой, поиграв мышцами рук и спины, а также показушно распушив хвост, Рабнир деловито мыча, подошла к деду:
— Отдам за него стадо диких хряков, приведу живыми. Ещё могу предложить сотню птиц и рабынь Кетти, всех, кто есть у меня в…
Дед категоричен:
— Мы договаривались о другом.
— М-м-м-м… — Скрестив руки под упругой грудью, Рабнир смотрит на мой пах. Затем переводит взгляд на наших Кетти (которые остаются молчаливыми) — Эй, у вас всё нормально? Я тут ваших соплеменниц предлагаю вернуть, на уступки иду, а он отказывается. Вы совсем того?
Кетти злятся, сверкая зелеными глазами, молчат.
— Нечестно, почему они молчат⁈ — Топнула ногой медоед, когда провокация не удалась. Сделав вокруг меня кругов двадцать, вновь задумчиво замычав, она указала пальцем на мой пах — Надо подумать, надо посмотреть…
Добрыня как камень, спокоен и холоден в эмоциях и голосе:
— Лёш, будь добр. — Просит дед. Мда, бля, опять я в роли товара, движимого имущества. — Лёш… — С взглядом умоляющим, голосом просящего, дед не оставил мне выбора. Боже, какой позор, снимаю полотенце…
— О-о… толще мизинца и длиннее пальца… гы… нравится… хе-хе, — потирая руки, уже в тридцатый раз облизнулась Рабнир. Теперь, когда мои яйца на прицеле, кажется, что меня не собираются ебать… а хотят заварить с лапшой, после чего перекусить яичницей из мужских яичек и жареной на сковороде сосиской. Мда, не кошки утратили достоинство воинов, а я — своё, мужское, в тот момент, когда отказался с кулаками отстаивать свою честь.
Чутка подумав, поглядев в небо, Медоед внезапно оскалилась, напугав всех, выпустив когти на руках, с рыком схватилась за свою голову, лохматя её лапами, кричит некую несуразицу:
— А-а-а-а-а, племя на меня ополчится! Придётся драться! Хотя… драться весело. О, я сама на них ополчусь, если посмеют рот открыть! — Когти её настолько остры, что, когда она наводила на голове порядок, обрезанные белые волоски летели во все стороны. — А ты, старикашка… ладно! Договорились, старый лис. Теперь я твой союзник, но только я за соплеменниц говорить не стану. Они сильные, гордые и вольные, у них есть свои самцы и свои интересы.
Кошки выдохнули, и сам Добрыня с лица стал чуть светлее. Эта дурачка настолько важна? Чёрт, с виду очередная представительница зверолюдов. Только способность более выделяющаяся. Когда та злилась, она моментально выпускала когти, и мех её начинал лезть буквально со всего тела. Плечей, спины, рук и ног. Словно навык оборотня или нечто наподобие призыва второй шкуры, может, даже упрочнение её за счёт использования меха? Хер знает. Эта зазноба чуть ниже Укому, в плечах меньше, только телом своим, группой мышц, которыми не обладали наши земные девочки, ой как выделяется. Чем дольше я глядел за ней, тем больше понимал, что в Рабнир в разы больше зверя, чем человека.
Пока дед договаривался с той о каких-то своих делах, о планах, жизни, я поинтересовался у Кетти, что и кто это. В ответ получил сказку, услышанное поразило.
Рабнир из Племени Медоедов. Вот эта, невысокая, с белым мехом, лохматая, дикая… Она Первый воин Чав-Чав, правая лапа и самый острый коготь Вождя объединённых племен. Рабнир — герой племени Чав-Чав. Когда в последней войне войско дочери вождя Чав-Чав разбили, и весь фланг побежал с пляжа, позволив иноземцам высадиться, именно Рабнир в одиночку устроила то, что по сей день называют Оскальным Визгом. В одиночку, нападая на самых уязвлённых, она охотилась на Заскальные племена три ночи. Измотав, не дав им даже часа на сон, она приготовившись к смерти встретила отряд из пятидесяти врагов на мелководье. Рабнир должна была погибнуть, но вождь племени со своей элитой, сестрами Рабнир прибыл вовремя, когда на медоеде было больше тридцати ран. Бой был выигран, враги в ужасе бежали, и не было ни одного существа в племени Чав-Чав, кто бы верил в то, что Рабнир выживет. Ей оторвали кисть, стопу, выбили глаз, отрезали хвост и нанесли больше тридцати ножевых ударов по всему телу. Живой мертвец свершил чудо — выжил, и в течение года отрастил себе все потерянные конечности. Настолько великолепна и опасна Рабнир.
— Говорят, даже если её обезглавят, её тело, привыкшее к боли, ещё сутки будет буйствовать и убивать своих врагов, — с внутренним ужасом отзывалась о медоеде возростная кошечка.
— Эй, Лёх, прячь добро, пока бабы с ума не посходили. — Закончив с медоедом, усмехнувшись, кинул колко в мою сторону Добрыня. Я оглянулся, только взглянул на кошек, как те резко, словно говорилось не о них, отвернули головы. Вот блять, озабоченные, лучше бы за врагом следили, вдруг тот чего удумал. Заметив моё недовольство, то, как я полотенцем прикрыл своё хозяйство, в улыбке демонической, зубастой, чуть ли не от уха до уха, медоед вновь захихикала. Мне точно пиздец…
— Добрыня, я пойду? — Спросил я. В окружении всех этих воительниц, вооружённых, словно только с похода, ощущался жутчайший дискомфорт. Тут все на взводе, дерганные, ещё и таращатся на меня так.
— Да, Лёш, спасибо, я вопросы все решу и подойду к тебе, есть пара… — дед как-то по недоброму запнулся, — пара дел, которые нужно обговорить.
Бля, ещё после вчерашнего толком не отдохнул, а тут эта… белохвостая, когтистая, ещё и «дела». Какие ко мне могут быть дела кроме как… О боже, ладно, даже думать не хочу, а то не дай бог встанет, тогда вся жизнь окончательно по пизде пойдёт. И фраза: «жизнь по пизде», далеко не метафорическая.
— Эй, красавчик, — говорит Медоед, когда мы поровнялись. Тупо игнорю, иду дальше, местным такое нравится. — Я видела, как ты на меня смотрел, зови, если что. Днём и ночью зови, я опытная, опытнее всех их, у меня трое было! — доносится уверенное из-за спины, а после — неуместное, — Кетти, вы тоже видели? Видели, да, как он оценивающе смотрел? Я точно ему нравлюсь. Мой тигр… хотя нет, тигр слабый. О, точно, ты лев, я буду ждать тебя, лев! Ммм, какие плечи… ещё и корень есть, лизала бы с утра до ночи и…