явно происходила из аристократии, знатных особ, умевших вести себя на переговорах и даже в стане врага показывать борьбу за свою правоту. Она выбрала свою цель, а цель не хотела того, чтобы её выбирали. Произойди это без меня, всё бы быстро устаканилось, решилось; кто-то бы поплакал, кто-то заработал, а Алексей и дальше спал спокойно.
— Агтулх всегда со своим народом, — говорю я, встав между синим пиджаком и рогатой. Затем, оглянувшись на валяющуюся на земле, спрашиваю: — Что ты решила?
— Лучше убейте, но не продавайте меня империи… — уткнувшись лбом в грязь, взмолилась причина конфликта.
Ха, так то молодец, подруга!
— Эй, ты слышала⁈ — повысив голос, глядя в глаза имперке, спросил я. — Наши сородичи, верные Агтулху Кацепт Каутль самки, лучше умрут, чем позволят себя продать чужому племени. Рабов ещё много, бери с собой моих помощниц и ищи себе ещё. Думаю, взамен этой неумехи ты найдёшь себе одну, а может даже целых двух, более достойных рабов.
Синий пиджачок стоял напротив и сверлил меня недовольным взглядом. Сука, ей что, не доходит⁈ Вспоминая сегодняшний сон, то, как за мою же силу меня же и разозлили, а быть может и прокляли, слегка взбесился…
— Федерация своими не торгует, — рыкнул я. — Бери двух или проваливай с пустыми руками.
Прибывшая имперка в лице переменилась. В грозном взгляде, в том, как она глядела прямо мне в глаза, тут же промелькнула слабость. Она наклонила голову вперед, покорно кивнула, взглядом уткнулась мне в ноги, туда, где до сих пор лежала пленница, и произнесла:
— Прошу простить, думаю, я обозналась, выбирая лот для торговли… Прошу, не гневайтесь, Агтулх Кацепт Каутль, Империя видит в вас друга, и я…
— Я тоже вижу в вас друга, — высвободив вторую ногу из рук пленницы, подхожу ближе и приобнимаю первую из пиджачков, прибывшую к нам. — Поэтому предлагаю вам пройти со мной, из числа многочисленных пленников выбрать самые ценные и менее значимые, чем наша «проблема» товары. Уверен, один из «лотов» вы отдадите капитану как законный, а второй можете непременно назвать вашей личной наградой и моим подарком!
— Подарком, но за что? — поддаваясь моему давлению, двигаясь в сторону ангаров, спрашивала имперская женщина.
— Как за что? За очаровательные глаза, фигуру, строгость, стойкость и, конечно же, за будущий успех наших дальнейших торговых отношений, — говорю я, приобняв и притянув к себе воительницу. — Ваша строгость в голосе, а также умение сдерживаться, ух… буду честен, готовностью уступить мне эту пугливую дурочку, вы покорили моё нежное мужское сердце. Я был готов сдаться и дальше не спорить, но вы, явно чувствуя мою слабость, таки сделали мне приятно. Поэтому я предлагаю вам двойную плату. Берите тех, кто…
— Кто вас презирает и ненавидит? — Так же положив мне руку на плечо, проговорила имперская дама.
У кошек за её спиной от злости волосы как намагниченные дыбом повставали. Они были готовы порвать посланца и ту, кто шёл вслед за ней.
— Прошу, полегче, — попытался поднять я руку и, будто случайно, положил ту на грудь переговорщицы. Успокаивал я именно своих, а вот повлиять своими действиями пытался именно на синий пиджачок. — Ой, простите, это не то, что вы подумали…
— Всё хорошо, — не дав одернуть мне руку от груди, проговорила с румянцем на щеках женщина, — это всего лишь грудь, вы не сделали ничего плохого. И так, как я поняла, вы желаете оставить пленников, готовых служить в угоду Федерации? Верно?
От её наивности и простодушия я аж потёк. Боже, ну сама невинность! Взяв её руки в свои ладони, по детски, как настоящая монашка, воскликнул:
— Верно! Будь то республика или империя, все найдут здесь приют!
Собеседница моя улыбнулась, поглядела на свои кисти, заключенные в моих руках.
— Ваше сердце, Агтулх, оно слишком доброе. Вы поплатитесь за это, за доброту, готовность приютить и защитить врага, — говорит с печалью в голосе синий пиджак.
— Вряд ли, — отвечаю я, вызывая недоумение у собеседницы. — Ведь я верю в лучший мир. А в лучшем мире хороших людей больше, чем плохих, и значит, тех, кто сможет защитить меня, будет больше, чем тех, кто сможет меня убить.
Выдал я полную чушь. И говорил с таким лицом, словно с детского сада сбежал. И именно этот фейс вызвал на лице моей собеседницы сначала улыбку, затем смех, потом громкий, раздразнивший моих кошек хохот. С меня ржали, я звучал и вел себя как наивный идиот и дурак, при этом будучи вождём. Меня восприняли наивным слабаком! Ха, или не «ха», но, наверное, таким я и являлся. Хорошо, что враг и торговый партнёр не знали, кто на самом деле заправляет всем этим балом.
«Ты лишь облитая золотом шестерёнка, выглядящая в механизме дороже других» — успокаивал я себя, завершив торговые дела и передав своим «торговым партнёрам» самых проблемных и неприятных пленников, заточённых в ямах. Да, таких индивидуумов у нас тоже хватало.
К моменту, когда я закончил осыпать лестью синеньких и вернулся к работе с инфраструктурой и селением «Федералов», уже минул полдень. Молодая помощница тёти Веры со всей своей детской энергией била в железный, подвешенный в воздухе кусок фюзеляжа, созывая работяг на обед. Вдали, у постепенно растущего вокруг поселения частокола, слышались команды о сдаче поста, пересменке и том, кто после «селян» пойдёт обедать. Будь то стук топора, лопаты, кирки или же деревянных мечей, всё смолкало, когда звучала громкая и ясная команда «Обед»! Тётя Вера в дневное время могла бы законно звать себя богом и потеснить в значимости меня, вождей и даже Добрыню, если бы того требовал случай. Её стрепня покоряла сердца, придавала сил и сохраняла жизненные силы, не хуже, чем магия Марии, которую я сегодня совсем не видел.
Перекусив с детьми в яслях, рассказав им в очередной раз свою любимую сказку «Репка», я, наконец-то, начав забывать о проблемах «мира во всём мире», внезапно вижу прямой конфликт. Бардак и беспредел во всём своём великолепии!
Ударом лопаты, плоской её части прямо в голову, одна из Кетти опрокидывает девушку из племени Чав-Чав. Хоть «собачка» и заблокировала удар руками, но он был настолько силен, что её просто опрокинуло, заставив болезненно скулить о помощи. Побросав инструменты, со всех концов селения, видевшие этот беспредел Чав-Чав и Гончьи тут же кинулись на защиту своей. В противовес этому сбежались Кетти, стоявшие позади подруги, стали верещать и звать своих. Итог — стенка на стенку готовились сойтись в смертельной схватке больше чем три десятка (пока что) здоровых воительниц.
— Остановитесь! — как хуй-миротворец, очередной раз влез в чужое дело я. Уж не знаю, кто там виноват, но если они сейчас друг друга поубивают, хорошего точно ничего не будет.
— Агтулх, отступись! — требовали Кетти. — Она выступила против твоей воли, сказала, что не будет убирать дерьмо, что она выше твоей воли и этой работы!
— Да я третьи сутки выношу дерьмо! — кричит в ответ Чав-Чав. — Потому что вы, Кетти, назначены ответственными за очистку и только нас, своих бывших врагов, назначаете на эту вонючую работу!
Вот оно и произошло, то, о чём предупреждала пернатая старейшина. Да… хотелось бы мне сейчас, чтобы скандал был из-за тяжёлой работы или повышенной нормы у станка. Тогда бы я мог вскочить, как дедушка Ленин, схватить тяжёлый конец бревна и показать всем, что тут и к чему! А тут, бля, дерьмо, яма, лопата; героизмом и не пахнет.
Взглянув на Кетти, которых якобы я назначил на их работу, мысленно проклял этих сучек. После подошёл к недовольной, стоявшей в компании Чав-Чав, работнице.
— Мне жаль, что тебе пришлось работать за других, — говорю я Чав-Чав и с ненавистью, предчувствуя, какую работу придётся делать, гляжу на Кетти. — И это моя ошибка, что назначил недостойных личностей отвечать за столь важное для всего поселения дело. Ты трудилась два дня? Спасибо тебе. Сегодня можешь отдохнуть. Я выполню за тебя то, что приказали тебе сделать Кетти.
С лопатой, в своих «изысканных» по местным меркам одеждах, подхожу к той, кто замахнулась на подчинённую, на ту, кто даже свою лопату в ответ поднять на неё не смогла.
— Покажи, какую работу мы не сделали за прошлые два дня?
— А… ну… вы… Мы всё сделали, вы…
— Я сказал, показывай, — в ответ на её невнятное мычание, словно терминатор, требующий одежды у байкера, говорил я.
Фронтом работы стали восемь выгребных ям в стороне Пантер и Кетти. Как и говорилось старостами, возомнившие себя царями всего и вся кошки в край оборзели. И я, как тот, кто был тому причиной, пришёл исправлять их ошибки. Работы много, она вонючая, инструмент, как и материал, с которым предстоит работать — говно. Но я же Агтулх, а значит, мне всё по плечу!
Деревянная лопата раз за разом вгрызалась в говняную яму, делая её глубже и менее «говняной». Чувство мерзости, брезгливости и даже вонь, царившая там, никуда не исчезли даже на четвёртый час работы! (А ты как думал, Уилсон, пару часов посидел в говне и перестал его чувствовать? Да нихуя!) Я работал медленно, уверенно, запрещая кому-либо помогать в этом нелёгком и вонючем деле. Труд этот был действительно тяжёлым, и каждый видевший это, стоявший сбоку или проходивший мимо, задавался вопросом «Какого хуя говно чищу именно я?» На все перешептывания, держа рядом с собой ту самую говорунью, требовавшую от Чав-Чав третий день подряд грести говно, я требовал честного, моего ответа.
— Он чистит, потому что я, Кетти, нарушила порядок работ и заставила делать Чав-Чав то, что не хотела сама.
Ох, как же пугой, ремнями, палками по спине, плечам и заднице стегали её многочисленные кошечки-матери. Как же они её пиздили, каких только слов не кричали ей в спину, когда гордый я, отвергнув все предложения о помощи, лично, лопатой выгребал в тележку их дерьмо. Этот урок, старшая Кетти, которой годков-то сорок, если не больше, запомнит надолго. В принципе, как и я, запомню то, что сколько ты в говне не ройся, к запаху его никогда ты, бля, не привыкнешь!