— Вы о селитре? — спросила императрица, очень удивив знанием этого слова. Хоть я и думал сейчас больше о стали и угле, но и не скажу, что о селитре никогда не думал. Добрыня наверняка всё это учёл; лишь я, чутка заторможенно, вернулся к этой теме.
— Пожалуй, и о ней тоже. — В ответ на хитрую улыбку императрицы отвечаю своей, беззубо-глуповатой.
Далее у нас были бараки рагозцев и дополнительный медпункт, построенный после боёв у первого форта. Раненых была так много… я даже очередей ни в одной из наших поликлиник столько не видел. Хотя, скорее всего, в разы меньше, чем в какой-то крупной больнице; просто у страха глаза велики, и как там точно было, уже и не скажешь. Строение сейчас также не пустовало. Часть было отдана под склад с продукцией, которую мы собирались предложить гостям, а во второй плотники и умельцы распускали бревна на доски, готовили мебель — те же кровати, стулья, столы и особенно стеллажи под всякое разное. Всё это расходилось на ура и пользовалось спросом. За бывшим лазаретом, рядышком, готовились, обтесывались и сушился брус под будущие дома. Тут же, с обрубленных листьев подготавливались плотные пучки под крыши, а ещё местные, с перепугу, когда меня ранили, начали из дерева изготавливать статую. Несколько досок были скреплены смолой или древесным клеем (я в этом не силён — не знаю). Ножиками и топориками местные мастерицы потихоньку выскубливали, удаляли лишнее, придавая фигуре в полный рост очертание меня любимого. Я, конечно, знаю, что при жизни никому памятники не делают, но, честно говоря, даже и не пытался их остановить. Тем более, что их за работу кормят свои же соплеменники, и вечерами, а иногда ночами, помогают целыми семействами. Стучат, что-то натирают. Хотя, судя по тому, что изначально из дерева выдолбили мою паховую область, и только сейчас доделывают торс, планируя лицо оставить на потом, я догадываюсь, каким образом могло использоваться это полено.
— Чтоб никаких торчащих деталей, пальцев или члена! — Представив, как кто-то совокупляется с моей деревянной копией, а после случайно ломает ей член или пальцы, невольно колотнулся. Верят они в своего Агтулха — ну и пусть верят, главное, чтобы статуя не стала причиной падения морально-нравственных ценностей, и чтобы моих самых ярых фанаток от статуи гонять не пришлось. Сука… так и слышу в голове, как охранница бежит с кнутом и кричит: «Отдай член Агтулха», и плетью её… А убегающая такая… «О да, накажите меня, ну и член с заднего прохода торчит или…»
— Пх-ха-ха… — Отойдя, не сдержавшись, рассмеялся.
Естественно, императрица поняла, к чему была моя прошлая просьба.
— Вас забавляет, что над вашей статуей могут надругаться?
— Да пусть хоть сгорит, главное, чтоб никто не поранился. — Представляя, как кто-то из задницы или пизды достаёт занозы, едва сдерживаюсь, чтобы не заржать в голос.
Потом, чтобы не делать круг по стройке, полупустырю, змейкой заворачиваем и идём ближе к центру через «театральную площадь». Это место, наверное, самое приятное и милое из всех, которые только существовали в этом городке. Неподалёку от площади ясли, где днём бесили воспитателей дети; там же, раньше, да и теперь, обедало всё поселение, а уже под вечер устраивались театральные постановки, а с ними совместный ужин, танцы, конкурсы, игры на ловкость или силу. Много эмоций связано с этим местом, а ещё, сколько бы раньше не ходил, мне казалось, что тут был плотно утрамбованный песок. Хотя сейчас под ногами мелкий камень. Он не везде, но видно, что где-то старый, вошедший в грунт, а где-то свежий, только-только подсыпанный. Видимо, и до этого места добрались приказы Бати, его далёкие мысли. Эх, старый, на кого ж ты нас оставил, где ты сейчас, что с тобой и как мне тебе помочь…
Все печальные мысли улетучились, когда к нам в погоне за мячом подлетела мелкая девчушка. Нервные стражи Гертруды чуть не рубанули (волейбольный мяч), а я еле-еле успел выйти вперёд и схватить его в руки.
— Что это? — Императрица тут же стала серьёзной; произошедшее приняла едва ли не за нападение на себя.
— Детская игрушка. — Подачей снизу, с характерным звуком, отправляю мячик подальше, малышам на потеху. — У нас он последний остался; других таких уже не будет.
— Какие необычные яркие цвета. Это игрушка из другого королевства, с вашей родины?
Мячик был оригинальным, очень качественным, японским. Не совсем из нашей страны, хотя чего стесняться:
— Ну, можно сказать и так. — Проводив детишек взглядом, от греха подальше прошу стражу императрицы не обращать внимания на наши ясли. То был недогляд со стороны наставницы и её помощников. Обычно дети шастали ближе к центру, да только шальная подача всё усложнила. Вместо моего желания держаться от детских игрищ подальше, императрица напротив, просит отвести её в эти «Общественные ясли». И вот тут она по-настоящему, всерьёз удивилась. Да… там и вправду было чему удивляться. Самые маленькие, слабенькие, которые только-только от сиськи материной оторвались, были под чутким присмотром одной из наших женщин. Ей в этом помогали ещё пятеро взрослых и трое молодок из племени. Мелких детей в поселении стало так много, что справиться со всеми исключительно своими силами было бы очень проблематично. Далее, но также рядом были карапузы от где-то четырёх и до восьми лет. Они игрались с деревянными кубиками, баловались с пирамидками; кто-то вообще облизывал какую-то пластиковую игрушку, напоминавшую виноградную лозу. Да, детские игрушки, сложные, из нашего мира у нас тоже были, когда-то давно. Их разобрали на составляющие, на винтики и болтики довольно быстро. Так и остались только те игрушки, которые нельзя съесть, разбить, утопить или разобрать на компоненты. Рядышком с самыми подвижными непоседами, зарывшись во множество подушек сделанных из ошметков чьих-то вещей, набитых перьями птиц, наделав берлог, умиротворённо похрапывали самые спокойные. Детей от четырёх и старше было меньше самых маленьких в разы, а тех, кто шёл от восьми и выше, ещё меньше. Много раз я был свидетелем того, как мамки всех видов восхищались терпением Кати и Осканы. Как чуть ли не молились за успешное лечение Марии, спасавшей их детей от неизлечимого недуга.
Глядя на огромное количество малышей и на то, как с возрастом выживших становится всё меньше, я понял одно — наша гибель в том мире выровняла, а быть может, и увеличила количество выживших детишек в этом. Да, взрослые гибнут и будут гибнуть дальше, ведь идёт война. А дети… их мы будем защищать до самого конца. Как будущий папка, как тот, кому подарила богиня плодовитости один лишь шанс на такую незамысловатую, местами ленивую жизнь, я буду бороться. Как умею, как могу и где могу. Пусть даже весь мир придётся переебать, с такими как та свинья трахаться ради тишины, спокойствия, мирного неба над головой, я сделаю и это. А если надо… сделаю то что надо.
Так, миновав театральную площадь, ясли и торговые ряды, мы подошли к таверне, месту, где и предстояло расположиться императрице. Охрана её нормально восприняла кабак на первом этаже, затем и свои комнаты. А вот императрица от своих покоев носиком поворотила и даже позволила себе грубое:
— В имперских конюшнях и то изысков больше.
Блять… комната, предложенная мной, почти ничем не отличалась от той, в которой я жил. Тут и ковры из шкур убитых животных, и вода, и поднос с фруктами, копченым мясом, какое-то пойло в бочонке, ещё золотая, спиженная из могильника посуда. Сучка, да что тебе не нравится⁈ Или это для понтов? Ладно, хер вы меня от ответки удержите!
— Уж простите, у нас в канюшне гостей не принято селить. Да и нет их у нас. — С самодовольной рожей, улыбаясь, гляжу на женщину, слышу протяжное:
— Хо-о-о, ха-ха, — вот эту колкость императрица оценила. Задрав нос, гордясь своим ростом, смотрит на меня как породистый чемпион на прибившуюся к нему дворнягу. — Язык у вас длинный, Агтулх. Интересно, длиннее ли он члена?
— Ещё никто не жаловался. — Расценив переход общения к столь низменным шуткам как свою победу, приглашаю императрицу спуститься вниз отведать еды, которой ей придётся питаться в грядущие несколько дней. Именно от стрепни тёть Веры, а также вкусовых рецепторов Гертруды зависело, окончательно ли меня и это место будут мешать с дерьмом, или же хоть где-то пощадят.
Усадив нас на специальный столик отдельно от больших обеденных столов, нам подали позолоченную (естественно, из могильника) посуду. Потом было как в столовой — советской, наверное, качественной, той, которую двадцатилетний я не застал: первое — суп, бульон, наваристый, с мяском; второе — что-то очень напоминающее картофель, редис, нечто стручковое тушёное, а рядом свиные рёбрышки. Кусал я их и чуть ли не плакал — они просто таяли во рту, чутка подсушенные, соленоватые, м-м-м-м… запивать их каким-то компотом казалось расточительством, но едва я сделал глоток, и тут же охренел. Когда-то давно, когда я пешком под стол ходил, бабушка делала квас, так вот, вкус у напитка был очень похожим… так, бля, погодите, а это случаем не бражка?
Я поглядел на тётю Веру вопросительным взглядом, та, улыбнувшись мне, показала большой палец и движением головы мол сказала «не на меня, а на собеседницу смотри!» И я тут же перевёл взгляд на императрицу. Запивая ребрышко, та едва звучно издала «отрыжку», затем, заметив, что я повернулся, рукой прикрыла рот и чутка скраснела. Значит, чувство стыда ей тоже не чуждо?
— Я так понимаю, наша еда лучше, чем жильё, да?
Женщина кивнула, опустив взгляд, впервые показав нежелание продолжать диалог, принялась за обе щёки уплетать всё то, что было на её тарелке. Мясо и «пюрешку» она запивала супом, затем, с аппетитом вечного голодного человека, вырывая куски мяса с рёбер, с текущим по подбородку жирком, запивала всё это брагой, тяжело вздыхая. Лишь когда её тарелки уже блестели, а мои опустели лишь на половину, утерев бороду своим платком, императрица позволила себе заговорить:
— Давно мой желудок так не радовали. Еда простая, однако, в ней всего в меру, сбалансирована. Чувство вязкости от каши можно прогнать сытным бульоном, затем заесть всё восхитительным, дорогостоящим мясом, а после запить лёгким алкоголем. Идеальный баланс для набора сил, ещё в желудке не стоит, что говорит о свежести продуктов и мастерстве повара. Уж простите, Агтулх, создаётся впечатление, что ваш повар обладает какой-то кулинарной магией.