Могильник находился на нашей территории, его взяли в кольцо, выставили дозоры, даже кое-какие укрепления возвели вокруг. После совет старейшин вместе с Оксаной и Яной начали исследование странного места.
Сегодня уже прошла вторая неделя расследования, мы так и не получили ни одной жизнеспособной теории, объяснения, кто или что могло устроить подобное. Сначала все думали на Рабнир, мол, её демоническая форма, которую почти никто не видел. Однако пузатая медоед всегда была со мной и в момент начала боёв являлась моей телохранительницей. Потом все стали считать, что это новое, загадочное оружие Республики. Добрыни передали это известие, старик принялся проверять, пытать и вытаскивать из пленных Республики любую информацию о мифических штуках, артефактах и прочем — ничего. Нечто неизвестное — третье лишнее, вмешалось в ход дел, загадочной силой убило всех, а после так же загадочно исчезло.
Добрыня неоднократно в письмах высказывал своё беспокойство. Его разведчицы и днём, и ночью прочёсывали джунгли, искали ДРГ такого размера, которое могло устроить западню, добить тех, кто выжил в стычке у могильника. И в поисках его, в стараниях старика, он тоже, как и мы все, потерпел фиаско. У нас в землях и вправду рыскало несколько отрядов: одни из уцелевшего войска какой-то крысы, другие из республиканских «рейнджеров», как прозвал их батя. Именно последние доставили нам позапрошлой ночью кое-какое неудобство, а именно забрели в капканы для диких животных, сорвали сигнальные ловушки, подрались с охотницами, кто-то из «рейнджеров» даже погиб. В итоге все уцелевшие оказались в плену. Тьфу-тьфу-тьфу, с нашей стороны обошлось без жертв — лишь пара ножевых ран и синяков, которые подправила своей силой Мария. Хуй знает, что бы местные вообще без этой целительницы делали, да и я тоже, не знаю. В прошлую ночь Агохлу и Оноха не по просьбе, а по требованию старейшин и самой Кисунь, я был отдан Марии на заклание. Помня свои прошлые ошибки, используя момент, пока армия Добрыни перегруппировывалась и не вела активных боевых действий. Мы хорошенько с Марией потрахались: сначала ночью, потом утром, днём, а затем опять следующей ночью и явно бы пошли на третью ночь, но тут уж подключилась приревновавшая Кисунь, а ещё те, кто по-прежнему стоял в очереди, ожидая «семя жизни».
Двух дней в моих объятиях хватило, чтобы стюардесса перестала ревновать, хорошо отдохнула, выпустила пар, попутно рассказала о том, как обстоят дела у «моих жонушек». А рассказать там было о чём. Физиология местных незначительно отличалась от нашей. Матка у них находилась ниже, в зависимости от вида, изменялась в размерах и сама матка, а с ней — время созревания плода. Старшая из кошек, самая вредная и противная, которую не любили многие из иномирцев (так я нас прозвал), имела реальный срок около трёх-трёх с половиной месяцев, а живот и её готовность к родам говорили о сроке беременности с примерно восьмым месяцем. Иными словами, у местных жизнь проходила в разы быстрее, чем у нас. Они быстрее регенерировали, легко беременели, быстрее вынашивали потомство и, по предположению Марии, даже жили в разы быстрее, чем мы. Как она это поняла, разобралась ли в этих треклятых сезонах и когда они меняются, я не знаю. Неизменным оставалось одно: я стану папкой гораздо раньше, чем планировал. Вот житуха то пошла… ебанёшься.
Ещё и Аукай в последнее время что-то как-то стала держаться от меня подальше. Может, забеременела случайно? Помнится, в момент передачи рыбы я так знатно её отблагодарил, что уходила она на дрожащих ногах. Хотя, это конечно вряд ли бы сказалось негативно, на нашем с ней общении. С слов той же Путьчитвай, уже через две недели- максимум месяц должна прибыть загадочная эскадра кораблей. От настроя командующей которой и будет зависеть, кем мы придёмся для Империи.
Сидя в главном шатре, доме Олай, в который после отбытия старухи меня насильно переселила Кисунь, я по сотому разу перечитывал все имевшиеся письма. Донесения с фронта, просьбы к поселению, сводки о том, что нужно и чего не хватает. Глазу моему не было позволено упустить любую, даже самую маломальски важную просьбу, ведь от неё тоже могли зависеть чьи-то жизни. Под мурчания Кисунь, её ленивые попытки подразнить меня или навязчивые предложения мне «отсосать», кое-как, мозгом усталым и затуманенным в очередной раз пробежался по отчёту с излишком сухой-солёной рыбы. Все так устали от неё, а ведь именно морепродукты наш главный ныне рацион. Многие отказывались от «ебучей воблы», как один раз назвал её Добрыня, прося именно у меня любого мяса. Многие целыми семьями отказывались от неё, умоляя хоть о какой-нибудь зелени.
Как и другие, я тоже не знал, куда её деть, разве что на хуй выкинуть и не думать об этой дряни, от которой уже и у самого язык сильно пострадал. Короче, выбора нет, вновь придётся давить на Аукай, вызывать к себе, всучить ей бесполезное, никому не нужное дерьмо и взять обещание, что она с приходом кораблей сможет «воблу» обменять на полезные нам продукты и предметы.
На автомате я вытаскиваю лист местной, изготовленной по рецептам Добрыни, очень хреновой бумаги. Чернил кальмаров хватает, а вот листы блокнотов с донесениями мы уже почти все исписали, приходилось использовать всё имеющееся. От деревянных табличек и до вот таких вот серых, некрасивых, хрупких, самодельных листов бумаги.
Время было позднее, измарав лист, почти закончив писать послание, внезапно вспомнил, кому я писал, вспомнил — она не умеет читать на нашем, и, сообразил, что Аукай просто нужно позвать, и та примчится. Без бумажек и прочей хуеты.
— Бля-я-я-я-я… — отложив лист, понимая, что зря перевёл бумагу и чернила, собираюсь отойти ко сну, упав рядом со своей Кисунь, как тут же у входа в шатёр замечаю, как отодвинулась шторка. Внутрь промелькнула тень. Некто, едва не перейдя на бег, приближался ко мне. В последнее мгновение от испускаемого свечами света замечаю, как нечто блестнуло в правой руке незнакомки.
Кинжал занёсся над моей головой!
— Стража! — схватив кипу листов, на автомате, как щитом, закрылся от удара я.
Глава 2
Сильный удар сверху. Толща бумаги встречает лезвие; от давления противника я опять падаю на стул, и в ту же секунду нож разрезает макулатуру, скользнув лезвием по моей правой руке.
— Стра!.. — Едва я пискнул, вновь попытавшись встать, мне в челюсть прилетает ахуенно быстрый удар с ноги. Кувыркнувшись через стол, падаю на шкуру, задираю голову и вижу… в глазах троится… Три убийцы с ножами борются против троих, кинувшихся мне на помощь Кисунь. Убийца чудовищно сильна; с трудом поднявшись, хочу было дать дёру, но вижу, что малая проигрывает. Подсечкой её сбивают с ног; сейчас зарежут!
С места, в прыжке, кидаюсь на убийцу, заваливаю на стол, получая несколько режущих, обжигающих тычков в лицо.
— Агтулх!
В шатёр врывается Рабнир. Лежа на противнике, я вижу её испуганное лицо, чувствую, как удар за ударом в меня втыкают нож. То были лишь мгновения: пара пропущенных ударов, заплывшие кровью глаза, пылающее лицо, плечи и шея, спина… Прошло всего несколько секунд — с десяток не больше. Тварь подо мной обезоружили, скрутили, а я… ощущая, как тело покрывается чем-то влажным, просто сполз на пол, лежал и хватал кубами воздух. Глаза… я ничего не видел; щиплет и горит всё: от шеи до плеч и спины. Вот, блять… как так-то, за что? Кисунь, ты же цела… да?.. а малыш, я ведь спас вас, поступил как мужчина?..
— Мария, Мария! — Верещит испуганно Кисунь.
— О святые духи, защитники… — Сев надо мной испуганно запричитала Рабнир. Медоед испугалась? Вот это новость! Мой мозг постепенно прекращал работать; я засыпал и, по испугу, по голосу медоеда, мог с уверенностью сказать: дела мои пиздец как плохи.
Несколько дней спустя.
Сидя у костра, разведённого вблизи от дома Марии, Рабнир точила клинок. Хмурая и злая, она отозвала с фронта и лагерей всех своих сестёр и подопечных, кто хоть сколько-то её слушался. Пусть в стае её родной и оставалось чуть больше двадцати самок, на зов откликнулось почти что пятьдесят воительниц племени медоедов, что, по праву, считали Рабнир своим Вождём. Молодые и старые, охотницы и воительницы, они, оставив посты, бросив Добрыню и армию, тут же слетелись на её зов, окружили Агтулх, и теперь, постоянно, ночью и днём, вместе с Рабнир следили за ним и каждым, кто входил в его покои.
Рядом с подругой, будучи такой же хмурой, сидела Гончья. Она знала, что одна из Чав-Чав, воспользовавшись доверчивостью Рабнир, использовала имя Гончьей и увела медоеда в сторонку, позволив другой женщине, убийце из племени Пантер проскользнуть внутрь и убить Агтулха. От начала до конца Рабнир во всём случившемся винила исключительно себя, и в чувстве вины не уступала ей и сама, не так давно оправившаяся от всех ран Гончья.
— Ту суку уже убили? — Сидя вместе с подругой у огня, разглядывая нож, искры, спрашивает Рабнир.
— Нет, схватили, связали, допросили. Действовала она по указке Крысинии; та, в свою очередь, служит Республике. В дальнейшем шестерки Олай хотят использовать эту мразь для давления на пленных, чтобы выставить республику врагом для всех.
— Хуйня какая-то, — комментирует Рабнир. — Если передумают, дай знать; я её, эту мразь, ударившую Агтулх, по кусочкам, пока ещё живую, рвать и пожирать буду. Они у меня лёгкой смертью не умрут; клянусь, я отомщу, убью сук… порву! — Выронив нож, сжимая кулаки так, что когти в ладони впились и прошли на сквозь плоти, с безумно светящимися ярко-желтыми глазами прошипела медоед.
— Обязательно. — Пытаясь разжать кулаки подруги, ответила Гончья. Крови было немного, но та переживала, чувствуя ответственность за случившееся, хотела хоть чем-то помочь. — Как с твоей трансформацией? Поговаривают, ты утратила силы к перевоплощению.
— Ай, ну сестра, не напоминай мне! И так тошно! — Раздосадованно, едва ли не скорчив слезливую морду, ответила Рабнир и, ногой со злости, развернула кучу охваченных пламенем дров. — Я ничего не понимаю, ничего не могу, всё из рук вон плохо, и эта беременность. Может, если бы я могла трансформироваться, если бы ребёнок не отнял силы, успела бы и…