— Ей не хватает мастерства, контроля, — выпустив когти, ощутив трансформацию, Рабнир внезапно замечает на себе голубые глаза Бессмертной и то, как сама она почему-то начинает расти вверх, отдаляться от земли. Сила возвращалась к медоеду, и переполняя её, требовала дать возможность вырваться на ружу!
Наблюдая за тем, как растут её груди, как рвутся повязки, броня, как она сама, её тело становится оружием и броней с демоническим голосом, вырывающимся из преисподни, хохотала Рабнир. Огромное тело чувствовалось как своё собственное. Пусть и управлялось хуже, не могло показать нужную прыть, зато имело огромную прочность.
— Чудовище, сразимся один на один! — отозвав своих, выходит вперёд Рабнир.
— Посох… — глядя на то, что в кулаке держала, словно зубочистку, — нахмурилась демоница. — Отдай его, Страж! Он принадлежит мне.
— И я его украла, — разминая плечи, отвечает Рабнир. — Значит, теперь он мой. Хочешь себе? Укради!
Белой волной, застилающей небо, плотной лавиной волосы Бессмертной рухнули на Рабнир! Как пиявки, как змеи, они вбились в её кожу, попытались проникнуть под плоть и ухватиться, дабы разорвать медоеда. Размашисто руками Рабнир обхватывает волосы, берёт их в один хвост и дёргает на себя! Маленькое тело не в силах сопротивляться многотонной махине, срывается с места, как снаряд, а после встречается с огромной пятой Рабнир. Волосы остаются в руке медоеда вместе с оторвавшейся головой, когда тело размазывается по пальцам и пятке. Тут же Рабнир ощутила, как мелкие пиявки перестали шевелиться, стали уменьшаться, покидать пробитые раны, которые тут же затягивались.
— Это, знаешь ли, больно… — заговорила оторванная голова.
— Я рада! — ухватив уменьшающиеся косы, с размаха головой Бессмертной вдарила о землю Рабнир. — Ну а так ещё больнее? — кричала она, размахивая оторванной бошкой и хохоча до тех пор, пока волосы не выдрались из черепа, и остатки плоти Бессмертной не размазались по земле.
Ведьма, подчини её!
Раздался голос из неоткуда и, повторяясь эхом, пронёсся по джунглям. Рабнир искала говорившую и вдруг, среди эха, заметила огромную тень, услышала звериный рев, принадлежавший одному самцу. Держa, посох между пальцами, как Агтулх иногда держал некие странные, мерзко пахнущие и тлеющие самокрутки, Рабнир поднимает с земли камень. Достаточно большой для её прошлой формы и совсем незначительный для теперешних размеров. Прицелившись в сторону Джорджа, желая подразнить отвергнувшего её самца, показать, какой она стала и что тот упустил, медоед метко и сильно, словно снаряд от пушки, швыряет валун. Точно в цель!
Хохоча, видя, как тот шлепнулся на землю, Рабнир кричит:
— Бессмертная, выходи, драться будем!
Огромный пушечный снаряд, как казалось Гончьей, вдарился в тело гиганта и, вместе с ним, улетел в сторонку, устроив лесоповал, сложив несколько деревьев. «Кто-то выстрелил из беззвучной пушки, либо я оглохла…» — думает Гончья и слышит звонкое:
— Бессмертная, выходи, драться будем!
Один глаз охотницы заплыл и не открывался, второй, щурясь глядел туда, где секунду назад стоял её потенциальный убийца. Она пришла в себя за мгновение до того, как стопа великана была над её головой. И теперь, с трудом, радуясь, что не оглохла, поднималась, стараясь пережить звон в ушах и расстроение в глазах. Её многострадальное тело много чего вынесло. Множественные ранения запечатались в воспоминаниях и на теле. О них она всегда вспоминала с улыбкой, ведь Агтулх говорил: «Они красят тебя, делая единственной и неповторимой». Однако именно лицо, сломанный, перекосившийся нос ужаснули охотницу не меньше, чем огромная стопа гиганта, собирающегося размазать ей голову. Женщина знала, видела, каким бы добрым Агтулх к остальным не был, владеющие молоденьким, смазливым личиком самки всегда были для него в приоритете, а теперь…
Двумя большими пальцами, сквозь слёзы, злобные крики от боли и негодования, с хрустом, Гончья ровняет свой нос. Стало лучше, но, кончик носика по-прежнему смотрит куда-то не туда.
— Сука ты, Джордж… я тебя убью, блять. Убью на хуй и закопаю!
Не без труда поднявшись, Гончья бредёт к канавке, у которой исчез здоровяк. Всем сердцем своим она надеялась, что её обломанные когти вспороли ему артерию, а пролетевшее ядро пробило ему грудь, либо при падении он сломал себе шею. Увы…
Выстрел, один, затем другой, а после крики:
— Пошли вон! — А за ними мычание и встающий силуэт гиганта разрушили надежды. Плутовка, обвешанная с ног до головы пистолями, отстреливалась, не подпуская к себе и раненому здоровяку бойцов Федерации. — Прочь! — Очередной выстрел. — Вставай, Джордж, ну же, вставай или мы погибнем!
Тело здоровяка трансформировалось в обратном порядке, уменьшалось. Темные вены по всему телу исчезали, и кровь, сочившаяся из него, стала красной, такой же, как у всех. Гончья не попала в артерию; чудовищно прочная кожа в момент ярости, а также лёгкий промах самой воительницы спасли человека. И эту оплошность охотницы намеревались исправить.
— Вы как, старейшина? — Подскочила к Гончьей одна из бойцов племени.
— Отвратительно, — отозвалась та, заметив дырку в руке подопечной. — Она сделала?
— Да, ещё минимум четыре пистоли заряженные имеет, — позади вновь донеслись звуки боя, крики, некий странный голос, который Гончья никогда не слышала. Там дралась Рабнир, и, судя по тому, что даже демоническая форма не позволила ей победить быстро, бой для всех их окажется весьма нелёгким. Гончья глянула на Плутовку, на ужас, застывший на её лице, и то, как судорожно она машет пистолями, не стреляя, а просто защищаясь. Она была той, кто хорошо общалась с ведьмой и Крысинией. По подлости и умению устроить засады она не уступала Добрыне и сестрам Агтулха. Она была находчивой, опасной, многие погибли из-за её подлости. В то же время и сама Гончья убила множество Кетти, считала их вечными слугами Чав-Чав и недостойными трусливыми бойцами… До тех пор, пока не повстречала Добрыню, а с ним — Агтулха, объяснившего степени равенства, позволявшие использовать сильные стороны друг друга. В словах Агтулха, божественного посланника Кетти, она, Гончья, убивавшая Кетти, не считалась убийцей, как и Кетти, убивавшие Чав-Чав, не считались убийцами. Все они были солдатами, верными дочерями и воинами своих семей, когда те враждовали. Каждая исполняла свой долг, и враг делал тоже самое. Теперь, когда Агтулх добился мира, они перестали быть врагами; многих из Кетти Гончья по делу называла «подругами».
Коснувшись затылка рукой и заметив на пальцах кровь, старейшина фыркнула, подошла к оврагу и осторожно выглянув, спросила:
— Ты готова сдаться, Плутовка? Мы пощадим вас обоих и… — Тут же раздался выстрел, не точный; пуля угодила в землю. — Да послушай ты, дура! Как только ты выстрелишь ещё три раза, мы разорвем тебя на части вместе с Джорджем. Сдавайся, клянусь именем Гончьей, главы рода, старейшины быстрейших из охотников, я защищу тебя, дам возможность жить достойно, как некогда дали возможность жить мне.
— Ты всё лжёшь, дикарка! Ты предательница, та, кто бросил племя, кто… — Пока Плутовка отвечала, одна из племени попыталась зайти справа, и тут же раздался ещё один выстрел. Опять в молоко. Высовываясь и подходя с разных сторон, охотницы умело провоцировали напуганного врага на необдуманные действия, лишая его сил и боеприпасов.
— Осталось два выстрела… — говорит Гончья из укрытия. — Можешь сдаться, а можешь пристрелить своего друга и себя, если так боишься жить вместе со своими упавшими с небес сестрами. Уверен, что бы ты им не сделала, Агтулх принял бы тебя, простил, пожалел, дал землю, работу и право жить! Ты в ловушке; умирать сегодня незачем.
Впервые Гончья уговаривала кого-то, кто бы не был с её племени или же из старой общины Чав-Чав, столь долго сдаться. Быстрее было бы порвать их на части и броситься на помощь к медоедам. Но чувство единства, ощущение, что враг снизу, хитрый и умный враг может быть полезен Агтулху и всей федерации, требовало продолжать разговор.
— Джордж… иди, ползи к ним, — требует женщина, держa в руках пистоли. — Ты самец, тебя и вправду могут пощадить. А я…
— Ну ты и дура… — Подняв лапы, выходит из-за укрытия Гончья. Тут же на неё наводится пистолет. — И что, не стреляешь? Вот я, стою перед тобой, и этим… недосамцом. Что вылупилась? У меня нет времени играть в гляделки! У нас там бой с этим демоном!
— С Бессмертной? Кто-то из ваших может с ней сражаться? — Всё так же держа в прицеле Гончью, спрашивает Наташа.
— С нами величайший воин всех племен и стран, непобедимая Рабнир в облике чудовища! А с ней мы, и воля нашего небесного проводника Агтулха Кацепт Каутль. Нет той стены, которая сможет остановить нас, как нет и врага, который нас одолеет. Вместе мы преодолеем всё! — Протянув руку, предлогая подняться, заявляет Гончья.
— Вместе… — Бросив пистоли на землю, сердцем дрогнув от той человечности, по которой так скучала, протянула к ней руку Наташа.
Болас* — Охотничье метательное оружие, состоящее из ремня или связки ремней, к концам которых привязаны обёрнутые кожей круглые камни, костяные грузы, каменные шары и т.п.
Глава 19
Рабнир, испытывая животный интерес, продолжала беспрепятственно рвать и терзать Бессмертную, в то время как демон пыталась волосами выколоть Рабнир глаза, повредить мозг через уши и добраться до органов через другие отверстия на теле гиганта. Коих, к слову, практически не было. В трансформации гениталии были запечатаны будто в железный кокон. Уязвимыми оставались уши, глаза, ноздри, которые медоед легко могла закрыть одной рукой, схватить Бессмертную за волосы и вновь оторвать той голову.
Поле боя, в котором они сошлись, превратилось в сплошные воронки и кровавую жижу, остававшуюся после ударов медоеда и очередного разрыва на мелкие частички Бессмертной. Рабнир не могла убить мелкую блоху, той, в свою очередь, никак не удавалось навредить медоеду, чья регенерация лишь немногим слабее Бессмертной.