Но облетели все листья. На лесной тропинке в косых солнечных лучах светятся кленовые звезды. А лес готов к зиме. Голым скелетам лиственных теперь не опасен снег: он ссыплется вниз и не обломит тонких веточек. Только хвойные стоят как ни в чем не бывало, разве общее выражение у них какое-то мрачно-насупленное. Хоть и нипочем им, северянам, снег и морозы, а все-таки, наверное, грустно. Не за себя, так небось за других. Да и птицы вот улетели… Остались, конечно, некоторые, но… все-таки…
Наконец-то! Как ни страшна сама по себе зима, а ноябрьская неизвестность страшнее. Пошел снег, и как весело, как нарядно стало в лесу. Ничего страшного, оказывается! Действительно, в зиме своя прелесть! И чисто, и воздух свежий, и тишина. И жизнь в зимнем лесу продолжается. Лоси, белки, зайцы, дятлы, синицы, щеглы, снегири… Бывают, правда, такие морозы, что аж кора лопается, но все ж таки ничего, терпеть можно.
Тем более что не успела зима по настоящему в силу войти, а день-то глядишь, прибавляется. Вот и солнце повыше, теплее стало. А вот и… Что это? Первые капли. Все снова начинается, жизнь прекрасна!
Мегарисса
— Ой, смотри, какая стрекоза! — сказала Вика, когда я уже свернул с дороги и, держа наготове фотоаппарат, на цыпочках приближался к диковинному существу, сидящему на стволе березы.
Солнце, опускаясь, желтело, и крылья «стрекозы» отливали золотом. Я приблизился на достаточное расстояние и, не дыша, начал прицеливаться. На матовом стекле видоискателя появилось наконец резкое изображение гигантского наездника, залитого золотыми солнечными лучами. Мало сказать, что он был хорошо сложен — он был изящен. И странен. Очень длинные ноги, длинное гибкое туловище, тонкие усы, узкие прозрачные крылья. И непропорционально большая шпага на конце брюшка — яйцеклад. В столь оригинальном его строении все, казалось, было подчинено какой-то одной, пока еще неясной нам цели. И еще он непонятным образом напоминал мушкетера.
Сделав на всякий случай несколько первых поспешных снимков, я теперь мог рассмотреть его внимательнее. Наездник сидел в странной позе. Прочно упершись ногами в кору березы, он изящно приподнялся, изогнулся… И вонзил шпагу прямо в березовый ствол. Выгнутое туловище, симметрично расставленные ноги и перпендикулярно поставленная шпага — оригинальная буровая установка. Напрягаясь, он погружал шпагу глубже и глубже. За две-три минуты шпага проникла в березу почти на всю свою длину, и, делая последние усилия, мушкетеру пришлось даже присесть. Широкая двойная петля выгнулась у самого основания шпаги — по-видимому, ножны.
Наконец, сделав свое дело (поразив невидимого врага?), мушкетер начал вытаскивать шпагу, грациозно приподнимаясь на тонких ногах. Он уже почти совсем распрямил их, а шпаге все конца не было. Но вот, чуть ли не подпрыгнув на цыпочках, он выдернул острый конец и, вытянув свое оружие вдоль ствола, облегченно опустился на бархатистую кору.
Вика наблюдала вместе со мной, стоя, правда, на почтительном расстоянии, и теперь, увидев шпагу во всей длине, восхищенно и уважительно ойкнула.
Не обращая на нас внимания, наездник принялся чиститься. Только тут я разглядел, что голова у него обидно маленькая. Правда, глаза большие. И очень гибкие, подвижные усы. Ноги почти прозрачные, красновато-рыжие на просвет и столь же прозрачная, красноватая, необычайно тонкая талия. Вообще теперь, не в работе, а на отдыхе, он вовсе не был изящным, скорее нескладным, и непропорционально длинная шпага волочилась за ним, затрудняя движения, делая его неуклюжим. Не ловкий мушкетер, а усталый, волочащий чрезмерно громоздкую пику воин.
Отдохнув и почистившись, он тем не менее засуетился и начал быстро передвигаться по коре березы, осторожно и тщательно трогая и постукивая ее своими чудесными усиками, которые то расходились в разные стороны, то параллельно сближались, то действовали каждый сам по себе и ощупывали поверхность коры, как гибкие нежные щупальца. Местами кора была усеяна дырочками, словно побита дробью, и, касаясь дырочек, усики изгибались и, как маленькие змейки, ныряли в загадочную глубину.
Наблюдая за ним, я вспомнил, что в юности, в пионерском лагере, мы очень боялись этих огромных «ос», уверенные, что столь длинное «жало» нужно им если не для нападения, то по крайней мере для обороны. Мы не знали, что яйцеклад — так же как, например, «сабля» кузнечика — для нас, людей, совершенно безвреден…
Солнце опускалось все ниже и уже коснулось макушек далекого леса. Я сделал еще несколько снимков, и мы с Викой продолжали свой путь по аллее старых берез, ведущей в замок баронессы Мастдорф, бывшей владелицы этих мест.
Возвращаясь уже в сумерках, мы увидели наездника на том же стволе — он опять погрузил свою шпагу почти на всю длину и опять напомнил элегантного мушкетера.
Позже я узнал, что нам повезло. Это был гигантский наездник — мегарисса. Мегарисса вообще не очень часто встречается, а еще труднее застать ее «за работой».
Но что же у нее за работа? И почему облик мегариссы столь своеобразен?
Есть в природе стволовой древесный вредитель — березовый рогохвост. Во взрослом состоянии это насекомое похоже то ли на большую осу, то ли на гигантскую муху с коротким «рогом» на конце брюшка. Под рогом есть еще и небольшой яйцеклад. Рогохвост пробуравливает яйцекладом кору березы и под нее откладывает свои яички. Из яичек вылупляются крошечные червячки-личинки, вооруженные, однако, крепкими челюстями, и беззастенчиво вгрызаются в живое дерево, прямо в ствол. Питаясь древесиной и соками, личинки растут, прогрызают внутри дерева длинные ходы-тоннели и, конечно, думают, что сам черт им не брат, потому что никто, мол, их не видит.
Кстати, челюсти личинок рогохвоста необычайно мощны. Ученые пытались ставить свинцовые преграды на пути личинок — они прогрызали отверстия в металле. Столь же крепки челюсти и взрослых, крылатых рогохвостов. Ведь если личинка благополучно заканчивает свой цикл и окукливается в глубине ствола, то по выходе из куколки взрослому рогохвосту приходится выбираться на свободу из этой своеобразной древесной темницы. А это очень не просто…
Жана-Анри Фабра очень заинтересовал примечательный факт: взрослые рогохвосты прокладывают не прямые, перпендикулярные поверхности ствола тоннели, а аккуратные дуги, точь-в-точь совпадающие с дугой окружности. Почему? В результате долгих и тщательных наблюдений все объяснилось. «Если бы личинка перед окукливанием легла головой в точке, наиболее близкой к поверхности коры, то рогохвосту можно было бы грызть прямо перед собой, — пишет исследователь. — Он прогрыз бы горизонтальный канал поперек ствола — кратчайший путь к свободе. Но личинка лежит вдоль ствола, ее голова направлена не к коре, а к вершине дерева. И вот рогохвост постепенно переходит из отвесного положения в горизонтальное».
Как тут не восхититься опять мудростью инстинкта! Ведь это представить только, что рогохвост будет грызть прямо перед собой, вдоль ствола, — он никогда не выберется на свободу! Но возникает другой вопрос: почему бы личинке не приблизиться в конце своего развития к поверхности ствола, так, как это делают, например, тоже странствующие в дереве личинки жуков-усачей? Почему-то природа пошла здесь другим путем. Возможно, потому, что в глубине ствола куколка находится в наибольшей безопасности, ведь близкие к поверхности личинки и куколки усачей — легкая добыча дятла! Может быть, причина — естественный отбор? Фабр встречал в древесине рогохвостов, так и не сумевших прогрызть себе путь на свободу…
«Твердость покровов рогохвоста влечет за собой и постепенность поворота к коре, — продолжает Фабр. — Здесь насекомое бессильно — его поведение заранее определено его строением. Но рогохвост может свободно поворачиваться вокруг своей оси, он может грызть древесину в ту или иную сторону, может в разные стороны направить свой путь. Ничто не мешает ему проточить извилистую кривую спираль, неправильную дугу».
Так в чем же дело? Каким же образом рогохвост придерживается верного направления?
«Моряк, затерянный в просторах океана, руководствуется компасом. Чем же руководствуется рогохвост в темноте древесины ствола? — продолжает далее Фабр. — Есть ли у него компас? Можно подумать, что есть… Личинкой рогохвост бродил в запутанных ходах. Наступило время выбираться наружу, и рогохвост сразу берет совершенно точное направление».
Ошибка здесь может стать роковой: небольшое отклонение — и рогохвосту не хватит сил, он останется навечно в деревянном склепе ствола.
«Неоспоримо, есть какой-то „компас“ и у личинки усача, и у взрослого рогохвоста, — приходит к выводу Фабр. — Но что это за компас? Строение древесины, направление ее волокон не помогают делу. Юг, север, холод, тепло — нет, они тут ни при чем. Рогохвост прогрызает ход то на север, то на юг, куда придется. Может быть, это звук? Тоже нет. Какие звуки могут показать кратчайший путь к коре? Сила тяжести? Нет, я находил и таких рогохвостов, которые двигались головой вниз.
Что же руководит здесь рогохвостом?
Я не знаю.
Не в первый раз мне приходится наталкиваться на темный вопрос. Уже при первых моих наблюдениях над осмиями я встретился с такой загадкой. Я придумал тогда особый вид чувствительности — чувство направления. Познакомившись со златками, усачами и рогохвостами, я снова указываю на эту способность. Это не значит, что я настаиваю именно на таком слове — неизвестное не может иметь названия. Мои слова „чувство направления“ показывают только, что насекомое умеет найти кратчайший путь из мрака к свету. Это признание в незнании, и его, не краснея, разделит со мной каждый добросовестный наблюдатель».
Так писал крупнейший ученый накануне двадцатого столетия.
Но и до сих пор наука мало продвинулась в исследовании таких феноменов. Именно такого рода загадки, по-видимому, и натолкнули Реми Шовена на изучение «биологической связи», «ясновидения» у насекомых, «волн нового типа» и тому подобных таинственных пока еще явлений.