Однако даже издалека мы увидели, что кишечник ребенка лежал в прозрачном пакете на его животе.
Его мать в одиночестве сидела в кресле-коляске рядом с инкубатором, придерживая больничный халат сзади, чтобы тот не расходился. Она была так молода: лет девятнадцать, наверное. Кто был отцом того маленького мальчика? Где были ее родители? Нам было больно смотреть, как она несет вахту в одиночестве. Мы хотели поговорить с ней и пригласить в больничный кафетерий на молочный коктейль. Однако нас разделял невидимый барьер.
Той же ночью еще одного младенца привезли в инкубатор 696. Он стоял ближе к нам, поэтому я смог прочитать карточку, на которой было написано, что это девочка С., весившая 650 г, чуть больше Джунипер. Я услышал, как медсестры обсуждали, что мать девочки все еще отходила от кесарева сечения и говорила на ломаном английском. На лицах медсестер я увидел нечто, что ввело меня в оцепенение: безразличие, в котором они словно пытались похоронить свои мысли.
Когда девочку С. привезли, она была подключена к аппарату ИВЛ, но на следующий день ее перевели на вентилятор «хай-фай», точно такой же, как и тот, что с бешеной скоростью вдувал воздух в грудную клетку Джунипер. Мы с Келли слышали, как аппарат девочки С. дребезжит в такт с аппаратом нашей дочери.
Джуни старалась пережить еще один тяжелый день. Врачи ввели ей успокоительное, чтобы она не сдвинула трубку дыхательного аппарата. Зеленая жидкость вытекала из трубки в ее животе, из-за чего было сложно привести в норму содержание электролитов в крови. Креатинин был повышен, что свидетельствовало о плохой работе почек. Возможно, это было связано с тем, что врачи назначили ей четыре вида антибиотиков для борьбы с бактериями, которые просочились в ее брюшную полость через отверстие в кишечнике. Нас предупредили, что даже небольшая инфекция способна ее погубить. Теперь вся команда медиков спорила на тему того, как убить бактерии, не посадив при этом почки.
Лицо Скотта, нашего медбрата в тот день, искривилось, когда он увидел результаты анализов на содержание газов в крови.
«Ладно, — сказал он. — Сейчас мы займемся созданием нового облика этого маленького ребенка».
Он изменил положение пластыря вокруг ее рта, прочистил эндотрахеальную трубку, выпрямил все провода. Он обхватил ее голову одной рукой, а в другую взял ее ручку. Все это он делал, не отводя глаз от монитора. Малышка обхватила трубку для вентиляции легких правым мизинцем.
— Есть ли у вас вопросы? — спросил он.
Келли посмотрела на него.
— Согласны ли вы с тем, что это самый симпатичный младенец из всех, с которыми вы работали?
— Несомненно.
Мы были так сосредоточены на Джуни, что даже не заметили, как вокруг девочки С. из инкубатора 696 стали собираться медсестры. Прибежала старшая медсестра, за которой последовало несколько врачей. Затем появилась мать, все еще в больничном халате. Ее вели под руки члены семьи. Мы с Келли старались не глазеть на них, но страх, витающий в воздухе, окутывал нас, как туман над водой. Кто-то поставил ширму перед инкубатором, и медсестры попросили нас выйти в коридор.
Когда мы вернулись, семьи уже не было, а под одеялами в инкубаторе лежало что-то неподвижное. Одеяла были тщательно подоткнуты и разглажены. На полу лежал пустой пакет из-под раствора и две скомканные салфетки. Мертвый ребенок. Скотт и другие медсестры не обсуждали это и не смотрели на комочек под одеялом, но их лица были напуганными.
Я не хотел думать о том, сколько младенцев умерло в этих инкубаторах, скольких не стало в том, где сейчас спала наша дочь, и сколько родителей сидело там, где сейчас сидели мы, держа на руках похолодевшего и неподвижного ребенка.
Келли: будьте рядом со своим ребенком так долго, как только сможете
Она прожила уже неделю. Медсестра выключила синюю билирубиновую лампу и сняла с ее глаз повязку. Черный синяк под ее левым глазом выцвел темным полумесяцем. Ее ресницы подросли, а кожа посветлела и стала толще. Теперь она уже не напоминала стеклянную креветку, прозрачную и пронизанную венами.
Мы начали верить в то, что с ней можно общаться.
Мы разговаривали с ней постоянно, а она не издавала в ответ ни звука, однако иногда по судорогам на ее лице мы понимали, что она плачет. Вы когда-нибудь видели, как плачет старик? Видели, как сжимается его морщинистое и беззубое, словно бумажное, лицо, будто оно вот-вот превратится в прах?
На мониторе фиксировалось все, что происходило внутри ее тела. Когда что-то шло не так, он издавал тревожный сигнал, что случалось примерно каждые пятнадцать минут. Трейси научила нас расшифровывать цифры и цвета на мониторе. Зеленая линия наверху отображала ее сердцебиение: острые ровные копья, напоминающие частокол. Ее крошечное сердце билось быстрее, чем у взрослого. На тот момент ее пульс был 145. Белое число в середине означало ее дыхательный ритм. Рядом с ним всегда была искривленная линия. Когда кривые шли слишком низко, это часто означало, что она спит. Сегодня этот показатель почти не менялся.
Число снизу, рядом с которым проходила голубая линия, означало насыщение крови кислородом. Этот показатель был особенно важен, потому что он позволял легко и в любое время оценить ее общее состояние.
Если показатели были от девяноста до ста, все было в порядке. Но если они падали ниже восьмидесяти пяти, необходимо было вмешательство. Трейси давала ей секунду на то, чтобы прийти в себя, но, если этого не происходило, она нажимала кнопку на респираторе, чтобы увеличить дозу поступающего кислорода. Это было опасно, потому что от избытка кислорода она могла ослепнуть. Это была первая из дюжины рискованных мер, за принятием которых нам пришлось наблюдать. Иногда врач увеличивал дозу кислорода, но, как только он уходил, Трейси снова его уменьшала.
Было бы слишком просто сказать, что эти показатели отражали настроение Джунипер, но нам действительно так казалось.
Если наши прикосновения ей не нравились, например, мы слишком сильно терли ей кожу, звучал сигнал тревоги. Если мы обхватывали ладонями ее голову и ступни, имитируя давление матки, показатели увеличивались.
Мы узнали, что преждевременно рожденные младенцы обладают практически животной способностью чувствовать энергетику. У нее была недостаточно развита кора головного мозга, чтобы сформулировать причину своего недовольства, но, когда ее что-то беспокоило, например, громкий голос или напряженный разговор, уровень кислорода в ее крови падал, из-за чего срабатывал сигнал тревоги. Именно по этой причине медсестры просили нас не плакать возле инкубатора.
Как-то днем одна из медсестер жаловалась другой, что получила низкую оценку в колледже, синий показатель на мониторе резко упал.
«Она поставила мне шесть, — говорила она. — Это всего десять процентов от максимальной оценки. А моей подружке, которая вообще ничего не ответила, восемь. Почему? И девчонке-латиноамериканке она тоже поставила восемь, потому что преподавательница тоже латиноамериканка».
Бип! Бип! Бип!
Я попросила медсестер выйти.
Том: «Хорошо, что ты не смотрела этот фильм. Ты бы его возненавидела. Можно я в течение следующих сорока пяти минут буду в мельчайших подробностях описывать тебе отвратительную сцену аборта инопланетянки, а потом мы немного послушаем песни из „Иисус Христос — суперзвезда“?»
Я: Бип! Бип! Бип! Бип!
Мы просто зациклились на голубой цифре. Иногда Трейси даже отворачивала от нас монитор.
На седьмой день жизни Джунипер Том закончил чтение четвертой главы, и Гарри получил приглашение в Хогвартс. Я положила голову ему на плечо, смотря на голубой показатель. Казалось, что Джунипер рада за Гарри. На мониторе светилось число девяносто семь… затем девяносто восемь… Однако когда Том стал имитировать сердитый голос полувеликана Хагрида, раздался сигнал тревоги. Семьдесят восемь! Семьдесят шесть! Семьдесят четыре!!
Я ударила Тома по плечу и сказала: «Ты пугаешь ребенка, перестань изображать Хагрида». «Ни за что», — ответил он и продолжил читать.
Бип! Бип! Бип!
Джунипер слушала. Хоть и на подсознательном уровне, но она реагировала.
Том продолжил читать мягким протяжным голосом. Он поклялся ворковать даже там, где говорилось о Волан-де-Морте и дементорах. Сигнал тревоги не раздавался.
Том продолжал фиксировать на своем планшете имена медсестер, их обязанности и, подозреваю, даже клички их хомячков и кошек. Всего за несколько дней его запомнили абсолютно все. Он был хорошим Отцом. Отцом года. А вы не знали, что он лауреат Пулитцеровской премии? Я могла заходить в отделение интенсивной терапии и выходить из него незамеченной. Я была очередной неуравновешенной мамашей, у которой пляшут гормоны. Все мои недостатки и слабые места были на виду. Каждый день я была одета в одну и ту же пижаму. У меня не было сил даже попытаться произвести впечатление на кого-либо.
«Мать в стрессе», — приписал кто-то в карте.
Как-то утром я увидела, как Трейси наносит на лоб Джунипер интимную смазку, чтобы приклеить крошечный бант. Я не знала, как работают все эти насосы и аппараты, и мне было сложно понимать разговоры медперсонала, но я сразу догадалась о значении этого маленького жеста.
Это ваша дочь. Познакомьтесь с ней.
С помощью лейкопластыря я приклеила нашу с Томом фотографию внутри инкубатора, чтобы наша дочь сразу, как только откроет глаза, поняла, что мы ее родители, а также чтобы медсестры и врачи, работавшие с Джунипер, знали, что она любима. Я надеялась, что они будут внимательнее относиться к девочке, у которой есть будущее, дом и семья. Я перерыла Интернет в поисках самых мягких одеял.
Я купила для Джунипер крошечный iPod и загрузила на него звуки, имитирующие звуки в матке, чтобы она слушала их, когда нас нет рядом. Что еще я могла сделать, чтобы установить контакт с маленькой девочкой, которая не могла ни видеть, ни есть, ни плакать?