Эти нотабли Юга проголосуют «за», как только им предложат войти в состав Пьемонта.
Что касается Гарибальди, для него лучше всего будет повиноваться королю, так как он лишил себя всякой возможности оказывать какое бы то ни было давление на монархию. Этот человек, которого представляют «флибустьером», революционером, чьи действия носят характер мятежа, умеет также (реализм или робость?) быть человеком порядка.
Гарибальди принадлежит своему времени. Конечно, Пизакане, а до него в Италии Буанорротти и столько других революционеров, более скромных, забытых или оставшихся неизвестными, слившихся с борьбой народа, имели более полное видение социальной действительности и вели себя по отношению к монархии более непримиримо, так что министрам короля не приходилось возносить им хвалу, а позднее воздвигать в их честь статуи.
Гарибальди избрал не эту политическую линию: он был и хотел быть патриотом, героем национального объединения, и в этом плане никто не может оспаривать его силу, реализм и действенность. Так же, как его нельзя упрекнуть в отсутствии проницательности.
Для достижения цели, которую он перед собой поставил, он действует даже вопреки пожеланиям монархии, сохраняя полную независимость. Он умеет реально оценивать препятствия, видит, когда они непреодолимы. Ради национальной независимости он готов к любому неповиновению. Остальное — социальная борьба крестьян Юга — не его дело. Его можно в этом упрекнуть. Измерить всю глубину вреда, который занятая им позиция принесла Италии. Но Гарибальди четко определил свой выбор.
Что касается других пунктов его «национальной» программы, он не отступает ни в чем: так он решается переправиться из Сицилии на континент и идти на Неаполь.
Предприятие рискованное — все зависит от неаполитанских и особенно французских кораблей, которые могли бы, если бы Наполеон III этого пожелал, блокировать Мессинский пролив. Но император ограничился тем, что просил корабли своей эскадры защищать на рейде Неаполя французских подданных. И так как Кавур не может противиться его действиям, у Гарибальди развязаны руки. При том, в каком состоянии разложения находится неаполитанская армия, это значит подарить ему победу.
Пролив преодолен в ночь с 19-го на 20 августа 1860 года. Гарибальди умело выбрал маршрут, проходящий много южнее Таормина — в Мелито ди Порто-Сальво. Единственным препятствием было качество собственных судов. Но Гарибальди знаток своего дела. Он умеет заделывать течь навозом и соломой и благополучно проводит свои суда от острова до континента.
Затем начинается переход через Калабрию. Форты сдаются вместе с гарнизонами и оружием. Поход превращается в «блестящий триумф».
«Мы шли вперед, — рассказывает Гарибальди, — посреди воинственно настроенного и восторженного населения, значительная часть которого была вооружена и готова бороться против бурбонского угнетателя».
Многие из восставших, как и сицилийские крестьяне, надеялись, что социальному неравенству будет положен конец. В данный момент они были вовлечены в национальную борьбу. Когда наступит разочарование, — а это случится быстро, — они повернут свои ружья против новых солдат порядка: пьемонтцев. И превратятся в преследуемых разбойников. Но иллюзия пока еще жива.
И, следовательно, гарибальдийские войска пользуются их поддержкой. Стоит конец августа. Гарибальди, считая, что Неаполь готов пасть, опережает свои войска.
Он проезжает часть пути, отделяющую его от столицы Королевства обеих Сицилий, в карете, окруженный друзьями, журналистами и иностранцами. Это уже победителя, а не генерала, которому предстоит начать сражение, приветствуют жители деревень, через которые он проезжает.
В Неаполе государство доживает свои последние минуты.
Последняя попытка Франциска II добиться от великих держав объявления города нейтральной зоной провалилась. Его министры торопятся поскорее перейти в другой лагерь. Сам министр внутренних дел Либерио Романо убедил Франциска II покинуть город и укрыться в Гаэтэ.
Александр Дюма, прибывший на своей яхте уже 23 августа, встречается с министром и, по слухам, убеждает его подготовить встречу Гарибальди в Неаполе.
Тем временем тот прибыл в Салерно, где 5 сентября узнал, что на стенах в Неаполе расклеены листовки, сообщающие об отъезде Франциска II в Гаэтэ. Мэр города, командующий Национальной гвардией, министр внутренних дел телеграммой приглашают Гарибальди как можно скорее войти в город. Он — «непобедимый диктатор», «искупитель Италии». Кроме своей собственной судьбы, власти обеспокоены прежде всего судьбой города, где столько «лаццарони» только и ждут, чтобы ослабел контроль. Вступление Гарибальди в Неаполь, как только король покинет его со своими войсками, гарантия порядка.
Пусть он приходит и поскорее — таково единодушное желание всех, кто боится беспорядков.
Гарибальди прибыл в Неаполь поездом 7 сентября 1860 года. Бурбонские войска взяли на караул. Его восторженно встречает толпа.
В самом деле, прекрасная сцена: юнга, ставший генералом, некогда приговоренный к смерти, изгнанник и флибустьер, проезжает через город в карете и устраивается в королевском дворце (он займет там самые скромные аппартаменты). Один из его первых поступков — воздание почестей (это им-то, франкмасоном!) в Сан Дженнаро[32] и присутствие при чуде «разжижения крови» в соборе и на торжественном богослужении «Те Deum»[33].
Гарибальди стал государственным деятелем. В течение несколько недель он в самом деле «диктатор», правящий на месте (и вместо). Франциска II Королевством обеих Сицилий.
Он предпринимает реформаторские меры: обязательное народное обучение, выплата пособия беднейшим. Он назначает Александра Дюма директором Национального музея, смотрителем искусств и раскопок Помпеи.
Эти меры беспокоят часть населения, которое после праздничных вечеров вновь столкнулось с привычными трудностями жизни.
Что изменилось? Неаполитанцев приглашают вступать в ряды гарибальдийских войск, вошедших в город много позднее их полководца. К «Тысяче» присоединится всего несколько десятков молодых людей — доказательство скептицизма населения, задавленного нищетой и развитием событий, на которое оно чаще всего не могло повлиять.
Кроме этой реальности Гарибальди пришлось противостоять интригам людей Кавура.
Он их предвидел. Они хотели его опередить, спровоцировать восстание в Неаполе и осуществить без него присоединение города к Пьемонту. Партия Кавура тем сильнее, что ее поддерживают слои крупных собственников, которым, как это было в Сицилии, Гарибальди, несмотря на всю его умеренность, не внушал доверия.
Он, чьей ставкой в игре была верность монархии, он, отдавший неаполитанский флот — а мог ли он поступить иначе? — военно-морскому флоту Сардинии, чувствует, что его хотят одурачить с помощью всех этих уловок, цель которых — его парализовать.
Посланники Кавура прежде всего сами разочарованы ситуацией, сложившейся в Неаполе. Им непонятен этот Юг, так резко отличающийся от Пьемонта. Маркиз де Вилламарини так пишет Кавуру 7 сентября, в день приезда Гарибальди в Неаполь: «На улицах несколько человек из народа, но массы пребывают в недостойной апатии… Ни воли, ни достоинства, ни мужества… Наряду с честными патриотами и либералами собираются люди, способные совершить любое преступление, субъекты с бурной репутацией, скрывающиеся от правосудия, или беглые каторжники, которые ради того, чтобы другие забыли о совершенных ими злодеяниях или ради того, чтобы добиться доверия и богатства, или даже ради осуществления личной мести, вносят свой вклад в политические потрясения, при которых рождается новый порядок».
А Гарибальди пишет: «Несколько дней, проведенных в этом городе, вызвали у меня скорее отвращение, в частности из-за интриг так называемых защитников монархии…»
В Неаполь прибыл Мадзини. Он советует идти на Север, к Риму. Но остается еще Франциск II, ставший лагерем в Гаэтэ с армией в пятьдесят тысяч человек. Гарибальди хочет выполнить свою миссию до конца: уничтожить эту монархию, сломив ее военную силу. Итак, он двинет свои войска к реке Вольтурно. Там, в Джайаццо, в отсутствие Гарибальди, вынужденного отправиться в Палермо, его войска были разбиты бурбонскими солдатами.
В то же время крестьяне, спровоцированные епископом из Изернии, при поддержке войск Франциска II подняли восстание. Его нужно было подавить.
Итак, война не закончена: она снова противопоставит итальянцев во главе с молодым королем Франциском II, отец которого был одним из самых жестоких монархов во всей Италии, другим итальянцам, «защищающим священное дело своей страны».
Последний бой, но жестокий, так как среди гарибальдийцев будет более трехсот убитых и три тысячи двадцать восемь раненых. Речь идет не о фиктивной войне, а о подлинном конфликте, столкнувшем отжившую политическую структуру с новым режимом, который отнюдь не будет гарибальдийским.
Гарибальди, который не имеет возможности создать свое собственное государство и никогда к этому не стремился, открывает это постепенно, по мере того, как обнаруживает происки Кавура.
В Турине правительство не бездействовало. Раз было невозможно помешать победам Гарибальди и опередить его в Неаполе, раз в этом скрытом соперничестве Гарибальди с Кавуром столько сражений было проиграно — необходимо было выиграть войну.
Кавуру известны планы Гарибальди: тот открыл их английскому послу как только прибыл в Неаполь. На расспросы сэра Генри Эллиота он ответил с полной определенностью: «Мои намерения ясны и справедливы: я собираюсь дойти до Рима. Когда мы овладеем этим городом, я преподнесу Виктору Эммануилу корону объединенной Италии. Освобождение Венеции будет его заботой… Рим — итальянский город… Каковы бы ни были препятствия, даже если возникнет угроза потерять все, что я выиграл, меня ничто не остановит. У меня нет другого пути, кроме Рима: объединение Италии должно з