Вынужденный сдержаться и промолчать, испытать на себе неблагодарность и ненависть противной стороны, он вернулся к себе разбитым и полным горечи. «Если бы волнение могло убить человека, — сказал он на следующий день одному из своих друзей, графу Ольдофреди, — я бы умер, возвращаясь после этого заседания».
Но попытка провалилась, несмотря на то, что Гарибальди не произнес ни одного слова — похвалы или сожаления — в связи со смертью своего противника.
Кавур всегда умел льстить Гарибальди и использовать его и представляемые им силы, избегая резких столкновений. В палате он сумел сдержаться, а незадолго перед смертью в присутствии нескольких свидетелей он еще раз похвалил Гарибальди: «Это благородный человек. Я не желаю ему никакого зла. Он хочет освободить Рим и Венецию? Я тоже. И как можно скорее. Что касается Истрии или Тироля, это другое дело. Это останется для следующего поколения. Мы достаточно потрудились. Мы создали Италию».
Когда не стало Кавура, роль Гарибальди в качестве исторического действующего лица, занявшего всю национальную сцену и пользовавшегося такой славой, что в августе 1861 года президент Линкольн предложил ему стать во главе одной из армий Севера против войск Юга, — ни у кого не вызывала сомнений.
Предложение Линкольна было лестным и утверждало Гарибальди в мысли, что его историческая и военная роль еще не закончена. В свои пятьдесят четыре года, несмотря на перерывы в стиле Цинцинната, он жаждал деятельности. Он передал предложение Линкольна Виктору Эммануилу II, чтобы, повинуясь дисциплине, как он говорил, получить разрешение своего государя.
Надеялся ли он получить отказ? Какую-нибудь должность или поручение, чтобы служить Италии? Как бы там ни было, король Италии разрешение дал. Пусть этот беспокойный человек отправляется в новое изгнание и покрывает себя славой подальше от Италии!
Но тогда возникли сомнения у самого Гарибальди. На Капрера доходили призывы со всей страны. Как только стало известно о предложении Линкольна, патриоты начали уговаривать Гарибальди остаться в Италии и бороться за еще не завершенное полное объединение страны.
Гарибальди колеблется и, в конце концов, требует у Линкольна пост командующего всей северной армией. Требование, неприемлемость которого он, конечно, понимает, и это дает ему возможность избежать нового изгнания. Он — итальянский герой, миссия которого еще не закончена.
Действовать, но как? Преемники Кавура — Риказоли, Раттацци, Фарини, Ланца, Салла — люди с большими достоинствами. Аристократы, преданные государству, честные, они тем не менее не обладают гибкостью своего шефа Кавура. Они колеблются. Король, который ведет свою собственную игру и хотел бы вести большую политику со смелостью, способной подарить ему Рим и Венецию, имеет на них большее влияние, чем в свое время на Кавура. В результате ситуация становится все более запутанной.
В этой обстановке ожидания Гарибальди по-прежнему на Капрера и горит нетерпением. Он пишет свои «Мемуары». Принимает нескольких поклонниц и Лассаля, немецкого социалиста, предложившего организовать поход на Венецию одновременно с революционным восстанием во всей Центральной Европе, от Берлина до Белграда, от Вены до Варшавы. Гарибальди слушает, соглашается и тем дело кончается.
Но все эти планы, письма, предложения вызывают у него жажду деятельности и создают вокруг его имени брожение умов, тревожащее европейские дипломатические круги.
Для министра иностранных дел Наполеона III «Гарибальди — кошмар». В Турине Раттацци, новый председатель совета, тоже хотел бы сдерживать Гарибальди и одновременно использовать его. Помешать ему установить связь со всеми этими «инициативными комитетами по освобождению Рима и Венеции», которые создаются по всей Италии и становятся «Обществом освобождения». Он приглашает Гарибальди в Турин, и, естественно, тот отправляется на эту встречу.
Случай показательный: Гарибальди не «в оппозиции». Он только и ждет возможности «сотрудничать» с властями при условии, что ему будет доверено конкретное дело, командование и даны директивы.
А для премьер-министра Раттацци — какое искушение воспользоваться для своего правительства славой Гарибальди и, может быть, с его помощью получить обратно Рим и Венецию, стать равным Кавуру! Какое искушение также для Виктора Эммануила II!
Итак, встреча Гарибальди с Раттацци состоялась. Соглашение осталось в тайне. Он увиделся с королем. И не скрывал своего восторга от этих встреч, от того, что готовилось. Ему будто бы предложили набрать два батальона карабинеров, командовать которыми будет его сын Менотти; они будут бороться с разбоем в Пуле и Абруцци. Но оттуда можно пойти на Рим.
Эти разговоры, полуобещания, полунамеки воодушевили Гарибальди. Колесо Истории снова завертелось. Он обосновался в Турине в прекрасном доме сенатора Плецца. Волонтеры в красных рубашках стоят у дверей на часах. Представители «Общества освобождения», посланцы из всех областей Италии, члены королевской семьи, сторонники Мадзини сменяют друг друга в салонах.
Затем Раттацци организовал для генерала турне по главным городам долины По. Повсюду — энтузиазм, восторг, доходящий до исступления. Это превзошло все ожидания премьер-министра. В Милане — апофеоз: Гарибальди понадобился час, чтобы доехать от вокзала до отеля. В каждом городе или деревне муниципальные и военные власти воздают почести Гарибальди.
Двусмысленность его положения, так же как и двойственность политики правительства, бросаются в глаза. Какова роль этого генерала, национального героя, который с балконов, в окружении властей, повторяет в Милане, Кремоне, Брешиа, Пьяценце или Парме: «Существует солидарность между итальянцами всех провинций, и мы не можем честно наслаждаться нашей свободой, пока наша Венеция и наш Рим остаются рабами, первая — иностранной тирании, второй — двойной тирании, иностранцев и радикалов».
Толпа отвечает дружным криком: «Рим и Венеция!»
Набирают волонтеров. В Кремоне сам епископ почтительно принимает Гарибальди, а по пути следования во всех городах его встречают делегации, священников. Гарибальди не произносит больше речей, он проповедует, прославляя «религию святого карабина». Он повторяет вслед за толпой: «Рим и Венеция!»
Как в этих условиях, став объектом такого поклонения, он мог избежать иллюзий о собственных возможностях, о желании итальянцев освободить еще не освобожденные города, о решимости правительства поддержать любые его начинания?
Гарибальди — жертва политических манипуляций?
Раттацци и Виктор Эммануил II недооценили степень его популярности. Предоставляя ему трибуну, они побуждали его действовать. Они были неопытными кукловодами. Теперь им оставалось только смириться с тем, что он обосновался на вилле в Трескорре, недалеко от границы с Тиролем. Он говорит, что занят лечением своего ревматизма. Но вся Европа знает, что он готовит заговор. Что эта вилла, так же как вилла Спинола в Карто, центр конспирации под открытым небом. Стекаются волонтеры, готовятся идти под руководством двух офицеров — полковника Нулло и капитана Амбивери — на Венецию. Австрия решительно протестует.
Что делать? Игра превратилась в западню. По приказу правительства гарибальдийцы в Сарнико арестованы. Их заключили в крепости Брешиа и Бергамо. Гарибальди негодует. В Брешиа 14 мая 1782 года собралась толпа. Войска открыли стрельбу. Трое убитых и один тяжелораненый остались лежать на земле.
Вся Италия возмущена, но это первое столкновение ясно ставит дилемму: «Гарибальди или закон?»
В циркуляре, адресованном префектам, Раттацци настаивает на том, что Гарибальди не причастен к действиям волонтеров. Он принял Гарибальди, который, кроме того, получил аудиенцию у короля. Его успокоили.
И хотя вначале Гарибальди выступил с резкими обвинениями против армии, открывшей огонь, он спохватился. Его слова неверно истолковали, пишет он 21 мая в письме директору «Миланской газеты»: «Итальянский солдат, я не мог иметь намерения оскорбить итальянскую армию, славу и надежду нации. Я только хотел заявить, что долг итальянских солдат — сражаться с врагами родины и короля, а не убивать или ранить беззащитных граждан. Войска должны быть на границе и на полях сражений, их место там! И нигде больше!»
Все та же двойственность: Гарибальди обвиняет и отпускает грехи. Он снова принят королем. И Раттацци его покрывает, добивается от парламента вотума доверия его политике. Кто обманут?
Такая практика может только дезориентировать общественное мнение, которое предчувствует, не зная всех секретных переговоров, что за кулисами найден компромисс. Заключенные в Брешиа и Бергамо через несколько дней освобождены. Значит, ничего не было! Осталось только три жертвы, быстро забытые.
После новых встреч Гарибальди возвращается на Капрера с несколькими верными друзьями. У него состоялась беседа, оставшаяся тайной, с Виктором Эммануилом II.
Но внезапно, в конце июня, не объяснив своих намерений даже своим самым верным соратникам, он сел на корабль, отплывающий в Палермо, куда он прибыл 8 июля 1862 года.
Он не смог избежать того, что подстерегает стареющих людей: повторения.
Сицилия, Палермо: места его славы.
Прошло два года, но Гарибальди все так же восторженно встречают толпы народа. Префект Палермо никто другой, как маркиз Джорджо Паллавичино, который был во время похода «Тысячи» соратником Гарибальди. Он принял генерала, как государя, вернувшегося в свое королевство, и оба сына Виктора Эммануила, бывшие свидетелями приема, оказанного народом и властями, прервали свою официальную поездку по Сицилии и вернулись в Пьемонт.
В Палермо Гарибальди живет в Палаццо Реале, как в 1860-м. И со спокойной уверенностью принимает почести, как будто было вполне в порядке вещей, что он получил снова, не имея никакого официального поручения, власть диктатора, которым был в свое время в этом городе в течение нескольких недель.
Он проводит смотр Национальной гвардии под командованием Медичи: он познакомился с ним в Южной Америке. История объединения Италии проходила таким образом, что на каждом шагу виден след, оставленный Гарибальди, тем более глубокий, что он стал достоянием легенды. С этим правительство ничего не может поделать. Оно должно использовать Гарибальди и предоставить ему свободу действий или одним ударом уничтожить этот образ. Двусмысленность положения терпеть долее невозможно. Она длится уже больше двух лет. Необходимо положить этому конец.