Он собирался выслушать объяснения Кости, а если ему они не понравятся, взять Крыжовникова под стражу. Чтобы знал, как от прокуратуры бегать. Ведь эдак все начнут в Киото от милиции прятаться, и никаких наказаний никому не будет! Одни преступления останутся.
Вот, наконец, к дому с надписью "Чушкинский сельсовет" подъехал трактор Липыча "Кировец", и из него вышел лысый человек обернутый в оранжевый платок. Интересно, что человек этот был к тому же босой.
Костю Крыжовникова, может, и не узнали бы, если б Василиса Липовна не увидела на голом плече приехавшего человека родинку, которую помнила не меньше тридцати двух лет. Две одинаковые родинки в одном том же месте у двух разных людей исключались.
— Царица небесная, — сказала Матвеевна, — от нас уехал слесарь шестого разряда, а приехал неизвестно кто!
— Как неизвестно? — ответил Костя Крыжовников. — Известно — последователь религиозной школы Дзэн.
— Мама! — сказала Василиса Липовна и уронила полотенце в чушкинскую придорожную грязь.
— Вот тебе и "мама"! — произнес Липыч, завел свой трактор "Кировец" и повез молоко на комбинат.
Милиционер Семашко
Милиционер Семашко был, в общем-то, человек добрый и сажал людей редко.
О нем говорили так: "Если уж Семашка посадил, то непременно за дело". А Семашко сажал только за одно дело. За уголовное.
И вот теперь ему предстояло решить нелегкий вопрос, уголовное ли дело Кости Крыжовникова или обычное? За которое можно не сажать, а просто взыскать штраф. Или лучше вынести строгий выговор.
Чушкинскому участковому Костик Крыжовников всегда был по душе. Семашко, которому было под пятьдесят, вспомнил, как катал его пацаном в трехколесном милицейском мотоцикле, а Костик сидел в коляске и говорил: "Тр-р-р!".
— Да и Липовну жалко, — думал Семашка. — Тетка все-таки.
А тетка, Липовна, стояла возле племянника и не знала, что с ним делать. То ли обнимать, то ли и впрямь вести в участок, чтобы знал, как от нее убегать.
Нечеловеческая борьба кипела в большом сердце Василисы Липовны. Наконец материнские чувства взяли верх. Со вздохом: "Кость!" Липовна наступила на узорчатое полотенце и повисла на шее племянника.
— Ну, теть! — сказал смущенно Крыжовников, чувствуя, как мокнет его одеяние от слез Василисы Липовны.
Теперь все видели, что приехал все-таки Костя Крыжовников, хотя и киотский монах.
Почтальон Кадыков дружески похлопал Костика по участку спины, свободному от объятий Василисы. Мастер Златорукий плюнул в землю, пожал своему напарнику руку и сказал:
— Молодец Константин! Как у них там с тракторами?
И плюнул еще, да так точно, что попал в первый плевок.
Даже соседка Матвеевна, решила, что приезжий, конечно, Костик, хотя он и того…
— Жалко парня, — подумала она. Но сказала, однако, другое.
— Смотри, — сказала Матвеевна. — Уехал-то пацан пацаном, а приехал-то…!
Все посмотрели на Матвеевну, чтоб узнать, кто же все-таки приехал?
— Мужик приехал! — ухнула крыжовниковская соседка.
Хотя все видели, что вернулся-то Крыжовников, участковый Семашко в этом убежден совсем не был. Своим глазам он никогда не верил. Он верил только одному — документам.
Поэтому он шагнул вперед и окончательно утопил узорчатое полотенце Василисы Липовны в чушкинской размытой дороге.
Стараясь не замечать известной ему родинки на плече Костика, он приставил ладонь к виску, как будто к чему-то прислушивался и произнес:
— Ваши документы, гражданин!
Никто с самого детства не называл Крыжовникова "гражданином".
В Чушках его звали Константином, Костюшкой, Костяникой. А человека, который теперь стоял перед ним, приставив ладонь к виску и словно бы к чему-то прислушивался, он называл дядей Василем.
Только теперь, конечно, перед ним был никакой не дядя Василь, а участковый Семашко, человек из органов.
Костя хотел обомлеть, но тут про себя произнес киотское слово "Авалокитешвара" и восстановил душевной спокойствие.
— Это что же такое, — подумала Василиса Липовна. — Не успел племянник вернуться, его опять из дома забирают?
— Это что же такое? — удивился почтальон Кадыков и взмахнул одной имеющейся рукой. — Не успел человек вернуться, его опять забирают?
Но участковый Семашко продолжал стоять перед якобы неизвестным ему гражданином Крыжовниковым и вслушиваться в звуки, собирающиеся над селом. Вдали, вроде бы, гремели коровьи колокольчики.
— Не стадо ли гонят? — подумал участковый Семашко.
Но это было не стадо. С комбината возвращался, громыхая пустыми бидонами, "Кировец".
— Ты чего Василь? — сурово произнесла Матвеевна. — Какой он тебе "гражданин"? Вон родинка, вон тетка обнимает. Чего еще?
— Когда я на службе, для меня все граждане, — сурово ответил Семашко.
— И я? — удивилась Матвеевна.
— И ты, — подтвердил участковый села Чушки.
— Чтоб тебе леший бороду выдрал, — пожелала Матвеевна. А Семашко ей ничего не ответил, потому что был он Матвеевне родным братом. А бороды-то, между прочим, у Семашко не было.
Бога нет
Вслушиваться в голоса, стуки и бряцанье над Чушками участковый не перестал. Хотя звон пустых бидонов о борта "Кировца" уже и так было хорошо слышен. Трактор подъехал к сельсовету, качаясь на ухабах, словно пароход на волнах. Двигатель в машине устало вздохнул и заглох.
В окно высунулось лицо Липыча. Оно интересовалось, признали ли его племянника или уже ему дело шьют? Вскоре лицо в тракторном окне сильно удивилось: хотя племянника, вроде бы признали, ему все же шили дело. При этом участковый Семашко, хотя и шил дело, на портного похож совсем не был. Он был похож на Илью Муромца с картины художника-передвижника Васнецова. Как сказочный богатырь, тяжело он держал руку у козырька, пристально вглядываясь в Крыжовникова. Его взгляд словно проникал в Костину честную душу, интересуясь, есть ли у этой души документики или нет? Может, это и не Костина душа вовсе? А душа иностранного шпиона, временно вселившаяся в тело чушкинского слесаря?
Костина душа заметалась, пытаясь скрыться от взгляда Семашко. Она-то прекрасно знала, что документиков у нее нет. Первое, что сделал монах Крыжовников, ступив на родную землю, — уничтожил свой паспорт. Утопил его в мусоре одной из аэропортовских урн. Киотский мастер Дхар Ма всегда учил Костю: "Все люди — дети одного бога и потому — братья". А разве будет брат требовать паспорт у брата?
Между тем духовный брат Семашко настойчиво требовал у брата Крыжовникова паспорт.
Но Костя, как мы знаем, умел владеть собой. Он произнес киотское слово "Авалокитешвара", и душа его тотчас успокоилась. А взгляд участкового запутался в глубинах Костиного огромного сознания и был вынужден вынырнуть наружу. Сознание Крыжовникова почувствовало неуверенность Семашкиной души. Перед ним во весь рост встала такая картина: они с мастером Дхар Ма сидят голышом на снегу, а Дхар Ма-то и говорит: "Неси, Костя наше учение заблудшим и отчаявшимся. Покажи им дорогу, в конце которой бьет родник истины".
Первым к роднику истины Крыжовников решил привести милиционера Семашко.
— Дядь Василь, ты в бога-то веришь?
Как держал руку у виска участковый Семашко, так и продолжал держать. Хотя она уже порядком затекла, да и в виске стучало порядочно. Мозги за виском пульсировали и, время от времени, стукались о него с другой стороны. Соображали — верит Семашко в бога или не очень? Еще лет десять назад Семашко ни в какого бога не верил. Ни в нашего, ни тем более в заграничного.
Какой такой бог? Если бы он был, то его бы на небе наши космонавты увидели. Однако они много раз в космос летали и никого там кроме американцев с корабля "Аполлон" не встретили. Хотя, если покумекать, Аполлон — тоже бог.
Все эти мысли сплелись в голове под милицейской фуражкой в тугой серый узел. Разум Семашко помутился. Глазные яблоки налились кровью и стали похожи на спелые яблоки сорта "Уэльс". Рука вцепилась в козырек, потому что сил держаться у козырька в ней уже не было.
— Какой бог? — заголосила вдруг Матвеевна и ткнула в брата пальцем, словно красноармеец с плаката "Ты записался добровольцем?". — Он в церкву сроду не ходил. Ни одной свечки ни родительнице, ни родителю, царствие им небесное, не поставил. Все Матвеевна должна, а Матвеевичу — до лампочки!
Василиса Липовна согласно кивала. Она-то в церкву хаживала регулярно. Один из углов большой комнаты в доме — весь в иконах. Особо в тех, что с Богородицей. Липыч поддерживал Матвеевну из окна. Он хоть на службы и не ходил, в бога верил сильно. И представлял его себе очень подробно. Таким — с бородой, усами, крепким стариком. И круг вокруг всей головы.
Липыч пощупал крестик на груди, на месте ли? Крестик, слава тебе Господи, был на месте.
Почтальон же в боге сомневался. А Златорукому это было до лампочки, хоть и был он мастер.
— Главное, чтоб заработанную плату давали, — подумал он и плюнул в землю.
Однако не знали чушкинцы, что готовит им именитый слесарь Крыжовников.
— А ведь бога-то нет! — вдруг уверенно провозгласил он.
— Царица небесная! — сказала Матвеевна и так поглядела на Костю, словно видела его самый первый раз в жизни.
Златорукий плюнул на землю и не попал в первый плевок.
Трактор Липыча ухнул и на всей скорости поехал задом-наперед в сторону комбината. Однако, чего ему там делать, было неясно, ведь молоко-то чушкинское Липыч уже сдал.
Бог есть
Тем не менее, исчезновения большого трактора никто не заметил.
В тугом сером узле под фуражкой забрезжил свет и даже сложился над головой Семашко в некое подобие милицейского нимба. Рука участкового окрепла. Она так твердо упиралась в козырек, что на нее теперь можно было вешать булаву, подобно той, что украшает руку богатыря Ильи Муромца.
— Ага! — подумал участковый. — Нет-таки Бога!
— Как так нет? — тихо спросила Костю Василиса Липовна. — А кто ж землю-то сотворил? А?