E-18. Летние каникулы — страница 1 из 9

E-18

SAILING

1.

— Опоздала!

Эта мысль стучала в ее голове, пока она, задыхаясь, неслась по улице, стуча по асфальту своими идиотскими каблучками, крепко прижимая под мышкой сумочку и одновременно чувствуя, как с плеча соскальзывает куртка: «Нет, черт побери, не успеть!» Ясное дело, ни малейшей надежды не оставалось, сознание этого парализовало все ее существо, и все же она продолжала бежать изо всей мочи, хотя это было совершенно бесполезно: часы показывали уже половину девятого. Придется ждать следующего автобуса, уже не в первый раз она опаздывает на работу. И все же она продолжала упорно стучать по асфальту своими каблучками. Она рассекала толпу хмурых, невыспавшихся людей и думала: «А вдруг все же…» Несмотря на свою уверенность в том, что автобус ушел пять минут назад и никакой надежды нет, она чувствовала, что просто обязана бежать. Продолжать бег, хотя ноги ныли, а во рту ощущался привкус крови, это было наказание за медлительность и нерасторопность, за то, что она вечно слишком поздно встает, не может накормить Анну нормальным завтраком, не может спокойно одеть ее, черт побери! До чего ей надоели все эти капризы и нытье каждое божье утро. Правда, малышке всего пять, и, конечно же, она не виновата, что из-за ее мамаши у нее все не ладится. А Алиса постоянно вела себя так, как будто во всем виновата дочка. И вот сейчас в каждом ударе сердца она слышала свой пронзительный крик. Солнце нагрело куртку, и на глаза навернулись слезы:

— Вот он! Автобус!

Когда Алиса была уже на углу, желтая задница автобуса как раз мелькнула в глубине улицы Стовнербаккен. До остановки ей оставалось всего каких-то пятьдесят метров, ведь именно сегодня автобус опоздал. Еще бы немного, и она бы успела. Вдвойне обидно!

Все это было настолько невыносимо, что она даже не смогла сразу остановиться, а продолжала труси́ть по асфальту, пока автобус окончательно не скрылся из виду. Задыхающаяся, измотанная, с яростно бьющимся сердцем и замершим рыданием в горле: «Черт, черт, черт! Это уже сверх всего, ужасная ночь и жуткое утро, хныкающая малышка и беспорядок в квартире». Когда, собственно, она последний раз мыла полы? Или окна? Стирала пыль? Другие занимались уборкой, вероятно, уложив детей спать. Но Анну никак нельзя было заставить угомониться. А сама она настолько уставала, что засыпала сразу же, стоило лишь коснуться головой подушки, и телевизор был для нее наподобие снотворного. Но потом, ночью, случалось, что она просыпалась ни свет, ни заря и лежала с открытыми глазами по целому часу, ощущая, как ноют спина и плечи. Она начинала размышлять о разных вещах, постепенно впадая в дрему, и вдруг, помимо ее воли, начинали роиться воспоминания о прошлом, и ей становилось очень грустно. Но тут раздавался звонок будильника. Анна все еще писалась по ночам, хотя ей было уже больше пяти. Другие дети ее возраста уже давно не писаются. Если бы у нее хватило решимости посоветоваться с кем-нибудь из воспитательниц в детском саду. Только ведь эти умные, с таким чувством ответственности девушки, наверняка, стали бы еще больше жалеть ее. У других матерей таких проблем не было. Они разглагольствовали о «ближайшем окружении», «стимулирующих факторах», «ролевой игре», «групповых ситуациях». У тех, других, было устойчивое существование, а у Алисы Хамре его не было. Ее обычный день был похож на марафон, начиная с бега от дома до автобусной остановки, чтобы поспеть на 8.40 и до 16.15, когда надо было успеть на автобус после рабочего дня, и все это безо всякой надежды когда-либо коснуться финишной ленты. Бедная Алиса Хамре…

После такого марш-броска пот струился по спине и груди. Она с трудом перевела дух. Ноги подкашивались. И все же Алиса Хамре была в хорошей форме! Начинался новый день. Жаркий летний день! В такой день закатиться бы куда-нибудь с приятелем. Девушки на работе только об этом и говорят. А она даже вызвалась работать в июле, когда все остальные разъедутся. Ей было тягостно брать отпуск, когда ехать некуда, или, вернее, нет денег, чтобы куда-то поехать. Детский сад не будет закрываться, так что Анне не придется сидеть дома взаперти и капризничать. В прошлом году им удалось вместе с бабушкой, матерью Алисы, съездить за черникой. Наверное, они и в этом году могли бы погостить у дяди, там было очень даже неплохо.

А позапрошлым летом они жили в летнем домике в Ларколлене, который снимали тогда еще вместе с Харальдом. Все время лил дождь, и делать было абсолютно нечего. Единственное, что им оставалось, так это прогулки на лодке в маленькой бухточке, во время которых Алиса должна была выслушивать длинные рассуждения Харальда о разных типах лодок и ценах на них. Анне было всего два года, и ей явно не хватало этого пространства в пятнадцать квадратных метров, она плакала и капризничала, мешая Харальду мечтать вслух о собственном летнем домике в двенадцать квадратных метров ценой в четверть миллиона крон. «В котором будет еще меньше места для ребенка», — думала про себя Алиса. Постоянные ссоры и препирательства по дороге в магазин, газовая плитка, примитивный туалет… Собственно тогда между ними и наступил окончательный разрыв.

А фамилию Харальда она все-таки себе оставила, все же Алиса Хамре звучит гораздо лучше, чем Алиса Свинген, — размышляла она, шагая по тротуару, даже не желая думать о том, какое объяснение она придумает на работе сегодня, и стоит ли его придумывать вообще. Автобусная остановка была далеко позади. Алиса не решалась повернуть назад, хотя следующая остановка была почти рядом со Стовнерцентром, и прежде чем она дойдет туда, уже и следующий автобус может появиться. К тому же в нем, наверное, будет много народу. Может быть, вообще лучше поехать на метро, раз уж она прошла так далеко.

Впрочем, все одно… и она свернула направо, навстречу потоку изможденных конторских служащих. При ярком утреннем свете их лица и тела казались резко очерченными.

— Господи! Неужели и я так же ужасно выгляжу? — подумала она и оглянулась. Она находилась почти посредине между двумя остановками. Неужели она и следующий автобус пропустит? Опять пуститься бежать? Ну уж нет! На это она больше не способна, ноги подкашиваются, да еще эти неудобные туфли…

Мимо нее проносился поток машин, образуя над ним густое облако выхлопных газов. И все же, стоя здесь на улице под кроной старой березы, которая свесила свои ветви через изгородь какого-то чужого сада, она вдруг услышала шелест листвы, ей почудился запах лета и давнее забытое волнение. Ярко-зеленые листочки еще не были по-городскому запыленными. О, Боже, как все это напоминало о давно ушедших днях!

И вдруг ее осенило: надо попробовать автостоп! В ту же секунду она уже стояла на краю тротуара, подняв вверх большой палец. Уж это-то она умела. Ей столько раз доводилось «голосовать», останавливать попутные машины, когда она была молоденькой девчонкой по имени Алиса Свинген и жила в деревне Серскугбюгда, еще до того, как их семья переехала в Осло. Алиса садилась в попутную машину, чтобы ехать на вечеринку в Эльверум или Нюбергсун, одна или с лучшей подругой Магген, с которой уже давно потеряла связь. Их всегда подвозили. Девушек всегда подвозят. Это весьма смущало и пугало родителей. Но в их местности было такое плохое автобусное сообщение, что же оставалось делать субботним вечером семнадцатилетней девчонке…

Теперь все было по-другому. Ей уже целых двадцать пять, и стоит она не где-нибудь, а на одной из улиц Осло, и пытается остановить машину; было уже больше половины девятого, а машины все проносились мимо, и ни один водитель даже не взглянул в ее сторону. Но она не сдавалась. Девушек подвозят. Это она твердо знала, хотя сейчас час пик и она находится на широкой магистрали в Осло, в столице, а не на обочине какой-нибудь проселочной дороги, ведущей из ее деревни в Эльверум. И сама она уже не та семнадцатилетняя девушка в плотно облегающих джинсах с вышитыми на них сердечками, в лиловой водолазке из акрила и черной кожаной куртке на молнии с брелком-медвежонком, свисающим из клапана кармана.

А машины все проносились мимо. Она потеряла терпение, пробежала еще немного вперед и снова попробовала проголосовать. Какой-то парень помахал ей рукой и помигал фарами — это ее приободрило. Ведь ноги-то у нее совсем уже отказывались идти! Яркий солнечный свет, зелень садов, знакомый запах лета, который пробивается сквозь завесу пыли и выхлопного газа, а сама она стоит у края шоссе и пытается поймать машину уже безо всякой надежды попасть вовремя на работу. Ее охватило удивительное ощущение, которое напоминало ей о прошлом. О том прошлом, когда она возвращалась ранним утром домой с вечеринки, и случалось, последние два-три километра надо было идти пешком одной, если только кто-нибудь не ехал на машине в ту же самую сторону. Порой ее охватывало такое радостное чувство, что ни ожидаемые упреки родителей, ни сам факт возвращения в одноэтажный домик без ванны и с туалетом на улице уже не могли омрачить того волшебного ощущения счастья, когда идешь одна по пустынной дороге через летний лес, весь пронизанный светом!

Кажется, кто-то тормозит, нет, нет, просто кого-то высадили из машины, и она равнодушно умчалась прочь.

И вдруг раздался громкий скрежет, и рядом с ней остановился грузовик с высоким кузовом, такой огромный, что он даже заслонил солнце.

Грузовик? А почему бы и нет? Привередничать не приходится. Грузовик так грузовик!

Она взялась за ручку кабины и почувствовала, что ее открыли изнутри.

— Я опоздала на автобус. Может быть, довезете меня до центра? — крикнула она парню, который вытянулся на сидении, чтобы открыть ей дверцу.

Он кивнул.

Она вцепилась в ручку кабины и с трудом стала карабкаться на ступеньку. Хлопчатобумажная куртка соскользнула с плеча вместе с сумочкой. «О, Господи», — подумала она, когда ей наконец удалось закинуть ногу высоко наверх.

Едва она успела как следует захлопнуть дверцу, как он тут же дал газ.

2.

— Музыку любишь?

Она впервые услышала его голос. Они проехали немного вперед и остановились в ряду других машин, ожидая, пока зажжется зеленый свет на Тронхеймском шоссе. Она пыталась рассмотреть сидящего рядом. Он был одет в зеленый комбинезон, сидел, крепко вцепившись в руль и не обращая на Алису ни малейшего внимания. У парня были темные, густые, вьющиеся волосы, которые спадали волнами на уши и воротник. Ей всегда нравились именно такие волосы. Полоска щетины над верхней губой свидетельствовала о том, что он намеревается отрастить бороду — ну что ж, и это неплохо, если она будет такой же густой и темной. Правда, уж очень он молодой. И не такой уж бывалый, как старается казаться. Рука, тянувшаяся за кассетой, оказалась маленькой и гладкой. А на мизинце — золотое колечко. «Подарок какой-то девушки», — подумала Алиса.

— Музыку? Господи! Конечно!

Она, наконец, обрела дар речи.

— Какую?

Глупый вопрос. Да какую угодно. Лишь бы в быстром темпе.

Автомобильная пробка начала рассасываться.

Алиса лихорадочно размышляла. Собственно, она уже давно не интересовалась музыкой. Порой слушала радио, но музыка в одно ухо влетала, из другого вылетала. И сейчас она чувствовала себя совершенно отупевшей: не могла вспомнить ни одной мелодии — это она-то, у которой было когда-то собрано 200 пластинок. В основном Битлз, Роллинг Стоунз и Арета Франклин. Хотя не так уж и густо.

— Что-нибудь побыстрее и покруче.

Кажется, тащить ее в постель он не собирается.

— Тогда попробуем вот эту, — сказал он и ловким движением вынул кассету из ячейки и вставил ее в прорезь магнитофона.

Раздалось металлическое потрескивание, ей нравился этот звук, он предвещал что-то приятное. Кабину наполнил голос Рода Стюарта — отнюдь не отрывистые, похожие на колючую проволоку звуки, а протяжные, исполненные тоски по дальним странствиям: Sailing — Свобода! Интересно, почему он выбрал именно эту мелодию? Она искоса взглянула на него. Он не отрывал взгляда от шоссе. Пряди его волос спадали на гладкий лоб, у него был короткий нос, беспокойные серо-голубые глаза и крепкие руки, которые управляли тяжелым грузовиком с изящной ловкостью, как будто в руках у него был не руль, а какой-нибудь штанген-циркуль. Губы кривила легкая усмешка, придававшая лицу особую привлекательность. Он почти не обращался к ней. За него говорила музыка:

Sailing —

I’ve been sailing

Home again

’Cross the sea…

Автомобильная река растекалась на два потока, они покатили по Трондхеймскому шоссе мимо Амеруда, Калбаккена, Редтведта. Солнце светило им в спину. Она видела перед собой город в мареве из дыма и пыли: золотисто-розовые, серо-голубые, блекло серые тона. Так красиво. Из автобуса никогда ничего подобного не увидишь. Они сидели вдвоем в кабине грузовика, со всех сторон зажатые потоком автомашин, и наблюдали свое отражение в блестящих задних стеклах впереди идущих машин. Кабина покачивалась в ритме общего движения машин в очереди.

…sailing

’Cross the water

To be near you

To be free…

Sailing… Да, мелодию он выбрал, что надо. Ведь они и впрямь плыли. С солнышком и ветерком по длинной реке из сверкающих автомобилей. Она поудобнее устроилась на сидении. На нее вдруг нахлынула волна благодарности к этому парню за то, что он выбрал Стюарта, именно Стюарта с его хриплым, таким сексуальным голосом и именно эту мелодию Sailing, в которой, собственно, воплотились все ее собственные мечты о том, чтобы хоть ненадолго оторваться от обыденности, глотнуть воздуха свободы… И ей показалось вдруг, что и он чувствует то же самое, абсолютно то же самое, по крайней мере сейчас.

— Ну, так где же ты все-таки работаешь?

Господи, да неужели она ему еще так и не ответила? Он подумает, что она совсем с приветом.

— В жиробанке…

«Плавание» уже закончилось, а они так и не добрались до ее работы.

— Это название навевает тоску.

Боже мой, зачем она ему это сказала, теперь он будет считать ее вообще идиоткой.

— Точно, смертельную тоску.

Впереди загорелся красный свет, и они остановились. Мелодия Sailing замолкла. Теперь Стюарт пел в более быстром темпе о своем несчастном разбитом сердце.

Парень впервые пристально посмотрел на Алису, хотя и до этого она замечала, что он бросал на нее взгляды украдкой.

— Пошли все это к дьяволу.

Его светлые глаза поддразнивали ее, губы тронула улыбка. Что, собственно говоря, он имел в виду?

— Как это послать к дьяволу, ты о чем?

— Не возвращайся туда, найди что-нибудь получше.

— Ничего себе, взять так прямо и бросить. Уйти с концами, что ли?

Очередь машин продвинулась, но настроение было явно испорчено. В ней росло раздражение, ему-то что, видно, просто решил потрепать языком.

— Именно так. Мир не перевернется, если ты не придешь на работу денек-другой.

Да, это ей и так ясно, насчет прогулов она всегда была сильна. Бывало, что утром она не могла подняться. Но что-то во взгляде и тоне молодого человека возмущало ее. Он говорил так, как будто все само собой разумелось, что раз он предложил, то она прогуляет работу. Ну, положим, она прогуляет? А дальше что? Что последует с его стороны?

— Ну, что, можно и прогулять, — сказала она язвительно. — Я прогуляю, и что из этого будет? А?

Кажется, она начала слегка кокетничать с ним, чтобы посмотреть, как далеко он зайдет.

— Да все, что угодно. Мы с тобой что-нибудь придумаем.

— Мы?

— Ну да, ты и я.

Вереница машин тронулась, но теперь он уже не отводил взгляда от нее и совершенно не смотрел на дорогу.

— А ведь ты красивая.

Она попыталась откашляться. Она почувствовала, что если заговорит, то голос у нее будет дрожащим. Собственно, пока ей ничего не угрожало. Она стояла у шоссе и голосовала. Он подобрал ее. Возник интерес. Естественно, что теперь он будет пытаться что-то с ней иметь. Такое с ней бывало и раньше, множество раз. Такую возможность всегда надо учитывать, когда голосуешь, и нечего волноваться.

— Уж нет ли у тебя супруга, которого нужно кормить обедом ровно в четыре или там?..

Он заметил ее смущение. Она расслабилась.

— Никакого супруга нет! Но…

— Что значит «но»? Не можешь решиться?

Тут она возмутилась:

— Я, видите ли, не решаюсь! И от кого я это слышу. Ты и сам-то сидишь за баранкой, как приклеенный, день-деньской и водишь эту громадину! И никуда от этого не денешься.

— А давай поспорим?

В его глазах сверкнула озорная искорка, как будто в ее сопротивлении он видел подтверждение того, что она подчинится ему и будет делать все, что он захочет. Она сама это чувствовала, хотя противилась изо всех сил.

— Спорим, что, если я захочу, то брошу баранку.

— Господи, что за чушь! Я и спорить-то не собираюсь. Я спешу на работу, мне надо попасть в центр. И если ты не можешь меня туда отвезти, что ж, мне придется сойти!

Но парень был настроен решительно, завитки его темных вьющихся волос ниспадали ему прямо на глаза, и он смотрел на нее таким взглядом, что она с ужасом представила себе, как выглядит со стороны: взлохмаченная, вся в испарине после того самого марш-броска. В ту же секунду она заметила, как прыгнула стрелка часов на обувной фабрике.

Уже пять минут десятого, так что на работу она опоздает по крайней мере на полчаса, не говоря уже…

Парень только широко улыбался, а Стюарт все надрывался, выводя мелодию своим хриплым, суперсексуальным, откровенно призывным голосом, звук которого доносился из стереоколонок в задней части кабины:

I still love you — love you — love you…

— Давай договоримся, ты прогуляешь работу, если я прогуляю свою… Идет?

Она рассмеялась. Эти слова поразили ее. Он что, чокнутый? А в это время кабину наполнили звуки одной из ее любимых мелодий:

I can tell by your eyes that you’ve probably been crying forever…

Собственно, у нее не было оснований сердиться на него, ведь он просто смотрел на нее и улыбался, и в общем-то не так уж чтобы язвительно, скорее напротив. Его улыбка была такой искренней.

— Ну, так как?

I don’t wanna

talk about it —

how you broke my heart…

— Ты чокнутый, — единственное, что она смогла выдавить из себя, — совсем чокнутый.

3.

Заскрежетали тормоза, они перешли из одного ряда в другой, резко свернули налево и взяли направление к площади Карла Бернера.

«Так, — подумала она. — Интересно, что он надумает теперь?»

Поток машин нес их в сторону Тейен-парка. Нет, она не будет протестовать. Такого удовольствия она ему не доставит. Пусть инициатива будет у него. Пусть докажет на деле, на что он способен. Он вел грузовик по извилистым улочкам, ее бросало из стороны в сторону. Она размышляла о том, чем, собственно говоря, это может кончиться. Наконец, они остановились в каком-то тупике, который соединялся с автостоянкой у подножья длинного зеленого холма, поросшего старыми деревьями. За деревьями, на вершине холма, виднелся старый особняк. Он остановил грузовик, заехав передними колесами на тротуар, открыл дверцу кабины и, спрыгнув вниз, обошел грузовик вокруг и открыл дверцу с ее стороны:

— Вот мы и приехали.

Трудно сказать, чего в этом было больше: галантности или самоуверенности.

— А дальше что?

— Можем слегка расслабиться.

Он вылез из комбинезона, открыл кабину и засунул его внутрь. Он оказался в джинсах, майке и ботинках на высоких каблуках. Он был меньше ростом, чем ей показалось вначале, пожалуй, даже коротышка, — подумала она и тут же решила, что ей надо взять себя в руки: интересно, что это он мог вообразить о ней — что она искательница приключений? Не лучше ли было бы для нее отправиться на работу, чем стоять тут ясным утром и дожидаться, пока этот наглый парень начнет к ней приставать? Что она вчера что ли на свет родилась?

Что ее ждет?

— Идем! — коротко бросил он и направился к автомобильной стоянке.

Она не сдвинулась с места. Он спокойно командовал ею. Интересно, что он собственно о ней думал? Вдруг она поняла, что сваляла дурака и завязает в этой истории глубоко, все глубже и глубже. Настроение было испорчено. Кончен бал, погасли свечи. Она осознала, что стоит на улице и дует ветерок, который играет листьями высоких деревьев на холме, заставляет их трепетать и переливаться золотом на фоне бесцветного неба. Хотя широкий фасад особняка, запах асфальта и городской шум напоминали ей, что от проселочных дорог молодости ее отделяют годы и километры.

— Ну, иди же!

Раздраженно оглянувшись, он снова позвал ее. Как будто бы она была обязана слепо подчиняться любому его приказу. Она повернулась… Было ясно, что стоять здесь глупее не придумаешь. Она подбежала к нему.

— Куда мы идем?

Ее снова прошиб пот. Все тело гудело. Она забыла в кабине свою сумочку. Было еще только начало десятого, а солнце так и шпарило. День ожидался ужасно жаркий. Анна, наверняка, будет усталой и капризной, когда она заберет ее из детского сада. К тому же она забыла опустить шторы в гостиной, и, когда они придут домой, в квартире будет жарко, как в печке. А она, как дурочка, идет на зов этого странного шофера грузовика, который ведет себя так, словно она уже ему принадлежит со всеми потрохами!

Алиса чуть не разрыдалась: Господи, что она делает! Надо немедленно остановиться! Она хотела что-то сказать ему, но он шел так быстро, что она с трудом поспевала за ним, едва волоча ноги в идиотских дешевых туфлях, купленных на распродаже. Он подвел ее к телефонной будке.

— Ну, вот, — сказал он, — можешь позвонить на работу и сообщить, что не придешь. Скажи, что болит живот.

— Это я уже говорила в прошлом месяце.

Слова вырвались у нее как бы помимо ее воли. По его улыбке она поняла, что он считает ее целиком в своей власти. Интересно, как же все-таки она от него отделается?

— Или придумай что-нибудь еще. Мы ведь с тобой договорились насчет пари.

Странно, но почему-то его улыбка совершенно ее успокоила, и она вдруг ощутила, что целиком и полностью находится в его власти. Ведь, если он сейчас ее бросит, то она окажется в ужасном положении, ужасном до смешного. Скоро уже десять, и фру Вестос, наверняка, уже начала работу с ее квитанциями.

Разговор с отделом персонала занял всего несколько минут. Она сообщила, что заболела Анна, да это и неудивительно, ведь после перенесенного зимой воспаления среднего уха она легко простужается.

Теперь был его черед. Пока, повернувшись к ней спиной, он набирал номер, она прислонилась к телефонной будке и вытрясла песок из туфли. Его телефонный разговор был еще короче. Не успела она надеть туфлю, как он уже повесил трубку на рычаг.

— Вот дьявол! Черт бы вас всех побрал!

— Куда ты звонил?

— А, в свою фирму, сказал им, где они смогут найти свою тачку.

И он пошел обратно через стоянку в сторону грузовика.

— Ты что, собираешься его просто здесь оставить?

— А у тебя есть другой вариант?

Он улыбнулся.

— Почему бы нам немножко не поразвлечься?

Она была не против. Дело сделано. Все равно у нее теперь свободный день. Ничего страшного не произойдет. Она — взрослый человек и вполне сумеет справиться с обстоятельствами. Подумаешь, неожиданный отдых, небольшой загул, стоит ли драматизировать? По борту грузовика красовалась написанная ярко-красными буквами вывеска «Speed Spedisjon — Транспортные перевозки. Быстро и удобно».

Она забралась в кабину и взяла оттуда свою сумочку. А парень открыл фургон, извлек оттуда несколько полиэтиленовых пакетов и сумку, положил их на землю, захлопнул дверцу и бросил ей:

— А эти ты понесешь. Мне одному не справиться.

В пакеты были напиханы коробки конфет, шоколадки, пастилки, блоки сигарет, мясные консервы… У нее потекли слюнки. Она вспомнила, что впопыхах так и не позавтракала. Вечно у нее не хватает времени на завтрак.

— Мы это все возьмем с собой?

— Ничего, переживут, так сказать, небольшие потери при транспортировке… учитывая то жалованье, которое они платят. Поишачил на них две недели и хватит. Теперь я нуждаюсь в отдыхе так же, как и ты, — подзадорил он ее.

Он запустил руки в кабину, извлек из нее ворох кассет, которые тут же запихнул в сумку.

— Уж это-то точно все мое.

Шагая рядом, они направились в сторону машин, стоявших на том участке автостоянки, где висела вывеска «Только для сотрудников и посетителей». Он подошел прямо к красному мустангу, позвенел ключами, откинулась крышка багажника. Он небрежно закинул вещи в багажник и кивком приказал ей сделать то же самое. Так она и сделала.

— Ну, а теперь захлопни дверцу изнутри, — прокричал он, усаживаясь за руль и открывая перед ней дверцу.

— Ну, иди же!

Он нетерпеливо взглянул на нее, она же продолжала стоять, не решаясь последовать приглашению.

— А эта машина тоже твоя?

Она вдохнула в себя приятный запах внутренней отделки автомобиля. Все в нем так и сияло.

— Чья же еще? Иди, садись.

— Но ведь ты не имеешь права ставить здесь машину…

Щит, предупреждающий о том, что право на стоянку ограничено: «Только для сотрудников и посетителей», стоял непосредственно перед передними стеклами автомобиля.

— Нет, это не твоя машина!

Он громко расхохотался и сжал в кулак руку, лежащую на руле.

— Садись, и я все тебе объясню…

Сиденье было такое мягкое. После поездки на грузовике она словно утонула в мягкой перине.

— Вон там, — объяснил он, — находится школа для умственно отсталых детей. Естественно, что работают там милые, деликатные люди, которые верят в хорошее в человеке — им и в голову не придет, что может найтись тип, который воспользуется стоянкой, не имея на это права. Вот я и паркуюсь здесь.

Он завел мотор. Она снова ощутила растерянность. Значит, он часто использовал эту стоянку. Значит, у него все было продумано заранее. Это было его постоянное место, сюда он подгонял грузовик, если ему хотелось расслабиться, подобрав какую-нибудь очередную голосовавшую на дороге дурочку… После этого стоило только набрать номер фирмы из телефона-автомата…

— Все заранее продумано? — спросила она, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно ехидней. — Подбираешь на дороге девчонку, которая голосует, везешь ее прямо сюда, к своему красному мустангу, а там, глядишь, и охмуришь?

Он ухмыльнулся и покачал головой.

— Я редко беру попутчиков. И, как правило, это бывают соплячки лет пятнадцати, которым во что бы то ни стало надо попасть в Кебен, чтобы упиться, потому что они, видите ли, помирают со скуки в родной усадьбе. Мало интересного.

У нее поднялось настроение: «Да, уж она-то точно не пятнадцатилетняя соплячка».

Он нажал на педаль. Из-под колес в разные стороны брызнули комья песка и камни. У нее заныли икры и захолонуло в груди, когда этот роскошный, обтекаемой формы автомобиль подался назад, с воем тормозов обогнул площадь и помчался по той же улице, по которой они только что приехали. Сердце у нее отчаянно забилось. В то же время силы совершенно оставили ее и она полностью расслабилась. Именно этого она и хотела.

— Нравится машина?

Он вел машину небрежно, но уверенно. Алиса чувствовала, что целиком погружается в атмосферу этого изящного автомобиля с его мягкой темной обивкой внутри; жужжание мотора отдавалось трепетом по всему телу, до самого донышка, как любила говорить Магген; на блестящей обтекаемой поверхности сверкало, отражалось солнце; все это внушало ей чувство безопасности, ее охватила уверенность, что пока она находится в этом автомобиле, который так уверенно движется по маленьким улочкам где-то в районе Кимпена, ничего плохого с ней случиться не может. Она еще раз вдохнула запах свежего лака, это было то же самое, что погрузиться в лак.

— Да-а! Знатная…

Знатная? Ей хотелось прикусить язык.

— Что значит знатная?

— Ну, значит, очень хорошая. Так говорят в моих родных краях.

— И где это?

— Много будешь знать, скоро состаришься.

Она не собиралась рассказывать ему о себе все. По крайней мере сходу. Ведь он-то ей ничего не рассказывал.

— Не мог бы ты снова поставить эту кассету «Sailing». Это отпадная вещь.

— Да, брось ты это: то «знатная», то «отпадная».

— Почему же бросить?

Она была неуязвима. Она плыла. Как давно она не была в подобном плавании! Последний раз похожее ощущение ей довелось пережить только во время поездки в черном мерседесе, принадлежащем Уве Ресанду, когда он вез ее из родной деревни Серскугбюгда в Хейванг под Хамаром, где танцевал с ней одной целый вечер, а потом отвез домой. Прошлым летом у него появилась невеста, и он уехал на стройку в Вестланн.

Теперь они плавно скользили по Швейгордсгате, среди фольксвагенов и тойот, в которых сидели озабоченные люди с мертвенно-бледными или серыми лицами. Вечно озабоченные люди, такие, как Харальд Хамре, в таких дешевых машинах, как у Харальда Хамре. Видел бы он ее сейчас!

Flying —

I’ve been flying

Like a bird

In the sky…

— Ну, как, появились у тебя какие-нибудь желания? — спросил он.

— Какие такие желания?

— Ну, к примеру, что бы такое тебе хотелось бы сделать сейчас, теперь, когда ты стала свободной. Вот я о чем…

— Свобода…

Алиса скрестила руки над головой и вдруг испугалась, уж не пахнет ли от нее потом. На ней была бархатная куртка, уже поношенная и вышедшая из моды, блузка рубашечного покроя, которую нельзя было стирать, потому что она подлежит только химчистке, и юбка, купленная на распродаже вместе с этими идиотскими туфлями.

Свобода. Быть свободной — значит быть красивой и элегантной, благоухать свежестью и иметь ухоженные волосы. И как бы ей хотелось именно сейчас, в эту минуту, быть хоть капельку красивой и элегантной.

— Я бы хотела купить кое-что из одежды, — сказала она, глядя мечтательно в мягкую обивку потолка автомобиля. — Как бы мне хотелось сейчас пойти и купить себе массу шикарных вещей!

4.

Магазин «WOW — 2000» располагался неподалеку от тех улиц, где ей случалось проходить, делая покупки. Но в магазин «WOW — 2000» она никогда не отваживалась заходить. Витрины пестрели от всевозможных вещей и вещиц, некоторые предметы туалета были надеты на такие муляжи, что их было стыдно рассматривать, а манекены походили на покойников, наркоманов и проституток. Впрочем, они, пожалуй, больше напоминали клиентов этого магазина. Так подумала она, обратив внимание на некоторых разболтанных типов, выходивших из его дверей.

И вот сегодня она шла в «WOW — 2000».

Он взял инициативу в свои руки, и ей совсем не хотелось ему возражать, хотя в магазине она ощутила неловкость. В интерьере преобладали темные тона, металлические покрытия и зеркала, продавщицы расхаживали в туфлях на высоких каблуках, в черных шелковых брюках и в сверкающих серебром блузах с глубоким вырезом, позволявшим им выставить на всеобщее обозрение все свои прелести. И Алиса почувствовала себя такой неуклюжей в своей поношенной куртке, юбке с оборками, купленной на дешевой распродаже, блузке, которую рекламировали как «Крик моды ушедшего лета — продается с большой скидкой», и она на это клюнула. Она вечно попадалась на подобные трюки, накупая случайные вещи и тратя на них деньги. Деньги, предназначенные на что-то более необходимое. А померив очередную вещь дома, проклинала себя за напрасно выброшенные деньги. Как всегда жизнь ничему ее не учила.

— Для начала дайте нам джинсы, блузку и несколько маечек…

Распоряжался он, так же, как и в автомобиле.

Тесное пространство магазина тонуло в звуках музыки. И Алиса уже плыла на волнах. Это был не Стюарт, а что-то в стиле диско, но вполне подходящее для нее, и ей приятно было ходить вдоль полок и манекенов. Музыка навевала прекрасное настроение для покупок, и бредовая обстановка внутри казалась уже не такой бредовой, а эти высокомерные продавщицы — не настолько уж противными.

Примерочная кабинка оказалась очень тесной, примерно в половину квадратного метра, в ней было ужасно душно, и вся она пропахла потом. Джинсы сидели на Алисе отлично, а вот блузка, которую он ей передал, как-то не очень. Он стоял рядом с кабиной и ждал. Он мог прекрасно наблюдать за ней в просвет занавеса. Она решила не обращать на это внимания. Да, эта блузка сидит как-то не так.

— Дай посмотреть, — отодвинул он портьеру, которая и так мало, что скрывала.

Она поторопилась застегнуть пуговицы и сделала вид, что рассматривает себя в зеркало. Хотя в зеркале практически было невозможно что-либо увидеть, потому что на него была наклеена картинка — вытянутый силуэт дамы в старинном платье, которая отклонилась назад, запрокинув голову и прижималась к мужчине с маленькой бородкой, в смокинге и с моноклем.

Парень подошел ближе, почти вплотную к Алисе и заглянул ей через плечо в зеркало. Все равно, как ни крути, она оставалась Алисой Свинген, только напялившей блузку в стиле диско. Явно не то.

— Да сними ты с себя лифчик, будет лучше, — рассудил он.

Глядя на себя в зеркало, она вдруг заметила, как с силуэта дамы соскользнула верхняя часть платья и обнажилась бледная, маленькая грудь с едва заметным соском посередине.

«Да, вероятно, именно так все это происходило в старые времена», подумала Алиса.

«Что он так и собирается здесь стоять?»

Она расстегнула пару пуговиц. Поймала его взгляд в зеркале.

— Так и будешь здесь стоять?

— А почему бы и нет?

— По-твоему, это нормально?

— Неужели ты и впрямь такая уж стеснительная?

Он шагнул в кабину, оказавшись вплотную рядом с ней, и задернул штору.

— Ну, что, так лучше?

Она качнула плечом и бедром в такт новой зазвучавшей мелодии. Лучше бы она этого не делала. Ведь это выглядело как уступка ему. Он приблизился к ней еще на шаг. Она вновь взглянула в зеркало. Ну, в конце концов, что ужасного произойдет, если она… Нет, черт побери, никакая она не застенчивая, ничуть.

Она выскользнула из блузки и лифчика и тут же ловко и проворно, как артистка на сцене, прикрылась нейлоном. Он не отводил от нее взгляда. Она знала, что слегка полновата. Но груди у нее хорошие.

— Ну вот, так-то гораздо лучше, — сказал он. — Ну-ка, приоткрой вот это еще.

Теперь он стоял к ней так близко, что ей ничего не оставалось, как отклониться к нему назад и отдать себя полностью в его распоряжение. Она разрешила его рукам открыть столько, сколько им хотелось, а репродукторы шептали: «…чуга, чуга». Когда сдерживаться было уже невыносимо, она крепко обняла его и сильно прижалась к нему. О, Господи, все же она и вправду немного полновата, волосы растрепанные, и она так пропотела в этой примерочной…

Ощутив его руки на своем теле, она вдруг расслабилась, у нее появилось ощущение, что это нормально и естественно — стоять вот так полуголой в примерочной и прижиматься к незнакомому парню, ощущая, какой он потный и возбужденный, находиться здесь среди всего этого интерьера, насыщенного чернотой и металлическим блеском, где продавщицы похожи на позирующих проституток, кругом полуголые дамы на зеркалах, девочки-подростки, выставляющие свои попки на плакатах, рекламирующих джинсы, и музыка с ее завораживающим «чуга-чуга», а воздух жаркий и влажный, и у них все только начиналось… Теперь ей было наплевать, что кто-то их видит. Блузка была, что надо. Алиса перекинула ее через руку. Она хочет эту блузку. И груди у нее хорошие, достаточно хорошие. И парень тоже вполне подходящий. Она и его хочет, ничего подобного ей еще не доводилось переживать. Она как будто стала совсем другой, переродилась. Никогда еще она так не нравилась себе. Прощай, Алиса Свинген!

5.

Она не узнавала себя.

Она не узнавала себя, глядя в зеркало примерочной и находясь рядом с ним в автомобиле, который со скрежетом сделал неразрешенный поворот на улице Гренсен и покатил по Розенкранцгата, сидя напротив него за столиком уличного кафе в самом центре, куда бы она никогда в жизни не решилась зайти одна, как бы сильно ей этого не хотелось.

Она не узнавала себя, когда средь бела дня спокойно заказывала себе поллитровую кружку пива, а к ней бутерброд с креветками, вместо которого она, вдруг передумав, тут же решила заказать ростбиф, когда заметила сидящую неподалеку пару, поглощающую ростбиф — его в светлом костюме с белой рубашкой и ее в блузке в горошек, в таком же платочке, поверх которого у нее были зацеплены солнечные очки, а сквозь переплетения босоножек были видны крашеные ногти на ногах. Выражение их лиц говорило о том, что ничто в мире уже не способно их удивить. Да, она тоже закажет себе ростбиф!

Алиса не узнавала себя, когда, подняв бокал, чтобы чокнуться с ним, и проглотив содержимое бокала на голодный желудок, ощутила, что плывет, и, склонившись к нему через стол, доверительно прошептала:

— У тебя есть деньги на все это? Ты ведь знаешь, я на мели.

Не моргнув глазом, он выложил двенадцать сотенных там, в примерочной, когда они подобрали все, что нужно. Он отдал около пятисот крон за простенькие низкие сапожки, которые ей так понравились! Слабый голосок здравого смысла шептал ей, что это невозможно, так просто не бывает, чтобы совершенно незнакомый парень покупал массу шикарных вещей совершенно незнакомой девушке… Интересно, что он потребует взамен? Впрочем, она прекрасно понимала, что именно он потребует. Она вполне догадывается, чего именно он захочет…

Но ведь и она этого хочет! Уже сейчас она осознавала это абсолютно четко! И вновь она не узнавала себя, неужели она могла быть такой?..

— Вчера я получил зарплату, — ухмыльнулся он и залпом опрокинул кружку пива.

И снова подозвал официантку.

— Получил зарплату в той фирме, которая так плохо платит?

И снова она не узнавала и своего тона, и саму себя. Конечно, это все под влиянием пива, но и из-за новых нарядов. Неужели это она восседает здесь средь бела дня в ресторане, который раньше назывался «Приют Сары»? В те времена, когда однажды ее привез сюда, желая показаться шикарным, Харальд Хамре. И вот здесь сейчас сидит совсем другая Алиса, в джинсах в обтяжку, в сапожках из тонкой кожи, ее груди обтягивает элегантная светлая блузка, в то время как Алиса Хамре, эта одинокая, разведенная женщина с ребенком, целыми днями стучащая дыроколом, сидя в жиробанке, осталась в сумке на заднем сидении мустанга, вместе со сложенными туда вышедшей из моды бархатной курточкой и юбкой с оборками. Настроение у нее сейчас было такое же светлое и легкое, как и надетая на ней блузка. Она глубоко погружалась в совершенно новое для нее существование, от которого исходил запах автомобильного сиденья, нового белья, обуви из натуральной кожи. Волна, на которой она вознеслась, волна не опускалась, а все держала и держала ее на гребне! Она опустошила высокий бокал с пивом, заказала следующий и все плыла и плыла, надеясь, что все это продлится хотя бы еще немного, потому что считала, что заслужила это, хоть раз в жизни, хоть разок. Как хотите, но Алиса Хамре тоже заслужила обед в ресторане на свежем воздухе под летним солнцем!

— Как тебя зовут? — спросила она после третьего бокала пива.

— Томми.

— Томми?

— Собственно говоря, мое полное имя — Томас. Т-О-М-А-С. Моя мамаша питала слабость к великим именам и вообще ко всяким «шишкам». С Томасом все о’кей?

— А ты как считаешь?

Он усмехнулся, а потом вдруг расхохотался. Им обоим все время хотелось смеяться.

— Что такое?

— Я вдруг вспомнил, как в одной книге был мужик, который назвал свой член Томасом.

Оба расхохотались.

Алиса не могла вспомнить, когда она в последний раз читала какую-нибудь книгу. Сборник «Романтика» она так и не закончила. Этот журнал, где регулярно печатались рассказы. Она знала, что все эти истории довольно глупые, но читать их было интересно. В последнее время описания в них стали более откровенными. «Она прижалась к нему и ощутила стальное прикосновение пожирающей его страсти у своих бедер». Раньше она не часто встречала подобные описания в журналах.

На танцплощадках в ее родных краях этого было сколько угодно. Но отнюдь не в сборнике «Романтика». А теперь и в «Романтике» она сталкивалась с множеством всякого такого, как, впрочем, и в переполненных автобусах, когда, бывало, стояла со всех сторон зажатая мужчинами.

Других впечатлений подобного рода у нее не было. Собственно, у нее на это просто не было сил. Ей ведь постоянно нужно было заботиться об Анне, вести домашнее хозяйство, а когда наступали выходные дни, она могла лишь отсыпаться. В такие дни их навещала ее мать, они вместе смотрели телевизор и пили кофе. Иногда у нее возникало чувство, что мать сидит у нее только для того, чтобы у нее не было возможности «пойти куда-нибудь и найти кого-нибудь», как она любила говорить. Хотя сама регулярно по вторникам и четвергам ходила в клуб любителей бинго, считалось, что это так и надо. А Алисе, видите ли, надлежало «блюсти себя», все ведь может случиться с женщиной, если она отправится куда-нибудь в пятницу или субботу, особенно, если женщина разведенная.

Для матери само собой разумелось, что быть в разводе — несчастье для молодой женщины, ведь так считалось в их родных краях, разведенная женщина всегда может сбиться с пути. Это как пить дать, а такое с ее дочерью не должно произойти. Алиса считала, что разные опасности могут подстерегать и пятидесятилетних вдов, но помалкивала. Она старалась доставить матери хоть какую-то радость, мать же могла радовать дочь только кофе с покупным печеньем.

«Видела бы она меня сейчас», — подумала Алиса и начала пить четвертый бокал пива. Она почувствовала, что ей срочно надо в туалет, но в состоянии ли она пройти между всеми этими столиками с множеством людей. Она снова отхлебнула из бокала и засмеялась, щурясь на солнце.

— Знаешь, тебе нужны солнечные очки, — произнес он.

— Да, в общем-то, нужны.

— К счастью я захватил с собой вот эти…

И он извлек из внутреннего кармана своей коричневой кожаной куртки роскошные солнечные очки в массивной оправе со светлыми стеклами, затененными в верхней части.

— Вот, — сказал он, — это тебе. Бери.

Еще и очки! Конечно же, она просто не могла отказаться от них. Она жадно схватила их и тут же надела. Классно. Они идеально подошли ей. Все вокруг приобрело более теплый, золотистый оттенок. Весь мир изменился: солнечный свет, климат и сами географические широты, на которых находится Осло. Полупьяная, она огляделась вокруг. Теперь она была совсем неуязвима. Она вновь плыла, пересекая границы «Приюта Сары», плыла над смехом, разговорами, звоном бокалов, ножей и вилок, плыла, в то же время сознавая, что джинсы у нее в обтяжку, блузка почти прозрачная, а новые сапожки делали ее, по крайней мере, на шесть-семь сантиметров выше ростом. Она увидела, что он улыбается ей. За последний час они много улыбались друг другу. Чертовски милый парень! Ей нравилась его манера поднимать уголки рта. Она заметила, что он наблюдает за ней и воспринимает все вокруг точно так же, как и она сама. Ей казалось, что они знакомы давным-давно. Она точно знала, что солнечных очков он ей сегодня не покупал, и это делало происходящее еще более фантастическим.

— Ты, что, всегда делаешь подарки?

Она задыхалась от смеха.

— Только тогда, когда мне этого хочется.

И они оба снова засмеялись. Она собралась с духом и спросила:

— Почему ты все-таки все это делаешь для меня?

— Что-то делаю для тебя? Разве я что-то делаю для тебя?

— Не дури! Ты ведь накупил мне столько вещей… Очки и вообще…

— Это просто потому… Но ведь ты не могла отправиться со мной путешествовать в том виде, в котором была.

— В путешествие на машине? А кто туда собирается?

— Как это, кто? Ты и я. По твоему виду заметно — ты явно нуждаешься в отдыхе.

— Не заливай!

У нее буквально закружилась голова. Они сидели и пожирали друг друга глазами.

— Ясное дело, что я нуждаюсь и в отдыхе, и во всех этих шмотках, но…

— Тогда ясное дело, отправляемся в путешествие на машине.

— Ты рехнулся…

Она усмехнулась, ощущая где-то в глубине души легкий испуг. Она чувствовала, что должна что-то противопоставить его нахальству. Ишь, сидит тут и строит планы насчет их совместного путешествия, как будто все уже давно решено! А сейчас ей надо скорей бежать пописать, а то невтерпеж. Она поднялась и, задев его плечом, направилась к выходу. Ближайший туалет был на Стортингпласе. И она не будет никого спрашивать, как до него дойти. Уж его-то, по крайней мере, точно. Все-таки это стыдно.

Как приятно было двигаться и, хотя сапожки немного жали, а джинсы были тесноваты, почти трещали по швам, она плыла, почти парила в воздухе, выйдя за пределы ресторана. Очки с затемненными стеклами как бы создавали вокруг нее теплое уютное пространство, ограждающее ее от уличного шума, от лавины пешеходов, от ее прошлой жизни, которой она жила еще несколько часов назад. Теперь она находилась в новом измерении, там, где она могла плыть навстречу своим мечтам и надеждам.

6.

— Ты, что, спятил?

Он выпил гораздо больше, чем она, и при этом собирался сесть за руль. Ее здравый смысл протестовал, но жажда комфорта и предвкушение дальнейших удовольствий победили. Она едет с ним. Она неуязвима. Вновь маленький счетчик внутри нее отметил точное время и попытался рассчитать, как долго ей до возвращения домой, но красный мустанг уже обогнул два ряда автомобилей на Ратушной площади, и все ее сомнения потонули в страстном томлении. Впрочем, не все:

— Ты понимаешь, что к четырем мне нужно быть дома?

— Господи, конечно, ведь мы только немного прокатимся.

— Ну, и куда мы едем?

Он игриво посмотрел на нее.

— Ну, что, сделаем первую остановку в нашем автомобильном путешествии?

— Да кончай ты эту болтовню насчет этого путешествия. Мне надо возвращаться, вот и все!

Она надеялась, что произнесла это не слишком резко.

Он громко засмеялся и, не глядя на нее, положил руку ей на коленку. Он сделал это так легко и осторожно, что у нее не возникло ни малейшего желания отбросить его руку.

«Он отнюдь не такой грубый, каким пытается представиться».

И ей захотелось взять его руку и зажать между ног. Сейчас, мчась с ним в автомобиле, ей хотелось именно этого, прямо сейчас.

— Я знаю здесь одно хорошее местечко в районе Аскера. Идеальное место для неожиданного отдыха посреди дня.

Она откинулась на спинку автомобиля, надеясь, что он не уберет руку. Такая банальная ситуация — женщина в шикарном авто и потная рука у нее на колене. Впрочем, его рука не была потной.

Они переехали Шолюствейен, и он направил машину вдоль сверкающего белизной и отдающего зловонием фиорда, мимо всевозможных байдарок, моторок, прогулочных катеров, старинных парусных судов.

Прогулочные катера были с такими огромными каютами, что походили на целую плавучую виллу. Эта картина была ей прекрасно знакома, ведь столько раз они проходили здесь вместе с Харальдом, катя перед собой детскую коляску. Казалось, что, если сейчас прислушаться, она вновь услышит его голос, его бесконечные рассуждения о различных моделях лодок, их устройстве, ценах. Его внимание всегда привлекали самые шикарные лодки, абсолютно недоступные при его зарплате. О, Господи! Во время воскресных прогулок она настолько изучила все эти лодки, что у нее возникло стойкое отвращение к ним и морским прогулкам вообще. Чем больше она пыталась тогда представить себе их летний отдых на море, когда они с Харальдом и грудным ребенком будут постоянно находиться внутри тесной пластмассовой кабины, а ведь может случиться, что во все время отпуска будет дождь и непогода, тем больше ее пугала мысль, что, если его мечты, хотя бы в самом их примитивном варианте, исполнятся…

Но, теперь, слава Богу, ничего подобного не угрожало ей. Они уже проехали Люсакер и двигались к Евику. Прощай, Харальд Хамре, со своей глупой болтовней о лодках! Томми несся на дьявольской скорости, перескакивая из одного ряда в другой, слегка наклоняясь то вправо, то влево, изрыгая при этом насмешки и ругательства. Два водителя пытались ему воспротивиться, но затем, кляня Томми, уступили. Стрелка спидометра приближалась к цифре 140, а это означало пять тысяч крон штрафа, лишение водительских прав и, возможно, даже тюрьму, если их засекут. Но их не засекли, уж во всяком случае, сегодня этого никак не должно было произойти. Нет, только не сегодня, когда они летели по скоростному шоссе, оставив позади себя фиорд и целую стаю снующих туда и сюда лодок и вслушиваясь в оглушительные звуки стерео, а ветер ревел в окно: «Не догонишь ты нас, не догонишь ты нас, чертов толстый полицейский мерседес».

Прощай, черный мерседес! Прощай, Уве Ресанд! Это тебе не дорога местного значения, не какой-то Риксвей-25. Это — E-18, Европейское шоссе, путь к самой жизни и воплощению мечты!

Снова раздался голос Рода Стюарта.

— Ты знаешь, — ему приходилось кричать, чтобы перекрыть весь этот шум, — что Род Стюарт вырос в страшной бедности? Сначала он был футбольным игроком. Профессионалом. Представляешь себе этого коротышку — профессионального футболиста? А потом он вдруг стал сочинять попмузыку. И теперь он гребет миллионы. Повсюду виллы, собственный самолет! Носит брюки и куртку из леопардовой шкуры!

— Всегда делает, что хочет, «If you want my body, and you think I am sexy…» — пропел он сквозь сжатые зубы, крепко сжимая руль. — Род наслаждается жизнью. Плюет на всех! Он выпендривается, как только может и все это воспринимают и только восхищаются им, платят денежки, делая его миллионером… Да уж как сыр в масле катается.

В центре Аскера скорость пришлось сбавить. Он взял вправо, проехал мимо церкви, потом свернул налево. Солнце светило им в лицо, когда они проезжали район низких строений, который вновь сменился многоэтажной застройкой. Потом вновь пошли низкие строения — длинные дома с отдельным входом для каждой семьи и, наконец, виллы.

Он уверенно, как здешний житель, вел автомобиль по извилистым улочкам, петляющим среди вилл. И вот, неожиданно, он свернул на скрипучую гравиевую дорожку и так резко затормозил у тяжелой гаражной двери, что гравий брызнул фонтаном в обе стороны из-под колес.

Стало невероятно тихо.

— Вот мы и приехали.

— Куда это мы, собственно говоря, приехали?

Тишина такая глубокая, что кажется зловещей. Она нервно захихикала, ей стало не по себе. Испугалась этой их внезапной остановки, испугалась этого места, где их в любой момент могут застигнуть. К тому же, в таком месте вполне могут еще и держать собак, чтобы отпугивать непрошеных гостей. Ей стало страшно еще и оттого, что он, такой самоуверенный, вдруг замер, не решаясь что-либо предпринять. И в то же время все это как бы не имело к ней прямого отношения, потому что она все еще парила в волнах летнего воздуха, в эйфории от покупок, опьяненная быстрой ездой и литрами холодного пива.

— Ну, скажи же что-нибудь! Где мы? — спрашивала она его больше ради того, чтобы иметь повод для контакта с ним, чтобы запустить руку в его прекрасные густые волосы, нежели для того, чтобы узнать, где они находятся.

Признаться, ей хотелось только одного: оставаться в этом роскошном автомобиле и наслаждаться состоянием парения в воздухе.

— Это самое лучшее место в Аскере, где можно сделать передых посреди дня, — усмехнулся он, уже не выглядя таким неуверенным.

Дом стоял на небольшом холме, поверхность которого представляла собой ухоженный газон. Выложенная плитками дорожка вела к дому, ступени крыльца были такими широкими, что все это напоминало целую террасу. Все было как в кино. Она даже и не подозревала о существовании подобных роскошных вилл. Впрочем, конечно же, подозревала, но видеть своими глазами — не видела. Такие дома никогда не стоят прямо на шоссе. Здесь ей, конечно же, нечего делать. Она ощутила это всем своим существом. Но, в то же время, ее тревога улеглась. Деревья вдоль дорожки, ведущей в дом, ухоженный сад, щебет птиц и сама изящная, приземистая вилла именно такая, какой ей и следует быть, идеальное место для шикарного времяпрепровождения, которого она так жаждала. И все же она снова перепугалась, когда он выскочил из машины и направился к входу в дом. Неужели он намерен повести ее прямо в дом? Именно так, он оглянулся и нетерпеливо помахал ей рукой, как будто удивляясь, почему она сразу не пошла вместе с ним.

Она немножко отставала от него, и каждый шаг, сделанный ею по направлению к ступенькам крыльца из узорчатых плиток, медному уличному светильнику, цветным золотистым стеклам крыльца и вазону в кованой железной подставке, лишал ее уверенности в себе и надежды на приятное приключение. Томми уже был перед самой дверью с голубым окошком и кованой ручкой, держал в руках связку ключей и вставлял один из них в замочную скважину…

«Кража со взломом!» — пронеслось у нее в голове, и сам солнечный свет показался ей блеклым и холодным, а тишина стала пронзительной. Но она тут же отбросила эту мысль: «Нет! Никакой взломщик не будет так себя вести: поставить машину прямо на подъездном пути к дому средь бела дня, подойти к входной двери и вставить ключ в замочную скважину. Скорее всего, он близко знаком с обитателями дома». И эта догадка вновь вернула ей хорошее настроение и жажду приключений. «Подумать только, у него есть друзья, живущие в таком доме!»

— Ну, иди же ты, наконец!

Она переступила порог как пограничную полосу заповедной земли. Внутри царили приятный сумрак и прохлада. Он обошел весь дом, повсюду распахивая двери. Она увидела огромную гостиную с расстеленным по полу белым, длинного ворса, ковром. В кухне, отделанной красным узорчатым кафелем, сиял ряд медных сковородок. Плита, холодильник, посудомоечная машина — все было золотисто-коричневого цвета. Все совершенно новое, в безукоризненном состоянии. Он резко открыл дверцу холодильника:

— Ну, что ж, местное агентство по снабжению случайных туристов неплохо работает.

Он вынул две бутылки пива, подошел к навесным шкафчикам, безошибочно открыл нужную дверцу и достал стаканы. А вот открывалку нашел не сразу.

— Идем сюда! Что тут стоять.

И он направился в гостиную. Шикарное помещение! Жалюзи окна, выходящего на юг, были опущены, легкие белые шторы задвинуты, хотя солнечный свет все же слегка проникал через незанавешенный уголок окна у большого камина. Снаружи был сияющий солнечный день, а внутри было сумрачно и дремотно, как будто темно-золотистое облако окутало светлый интерьер.

— Присаживайся, — сказал он и протянул ей стакан. Золотистое пиво в высоком кобальтовом стакане. Иностранное пиво из высокой продолговатой бутылки с желтой этикеткой.

Ну, нет, сидеть у нее не было ни малейшего желания! Она медленно прохаживалась по дому, с наслаждением рассматривая окружающие предметы.

— Обалдеть, до чего шикарное место!

— Правда? Проект Муельвена, высшая категория с некоторыми усовершенствованиями. А с местом им просто повезло…

Его небрежно-равнодушная манера одновременно и раздражала и восхищала ее. Наверное, это и был высший класс!

— Но кто же здесь все-таки живет?

— Да одни мои очень хорошие знакомые…

Она стояла у камина из кирпича и разглядывала безделушки на каминной полке: несколько предметов из меди, латунная чаша на треножнике, несколько фотографий в рамках… А это, надо же! Она еще раз взглянула на красивую темноволосую даму, которая сидела на садовой скамейке рядом с темноволосым мальчиком. Его-то она и узнала.

— Так ведь это же ты! Значит, сам здесь живешь.

— Да нет же. Ну, ты и глазастая. Здесь живет моя мать, я тебе уже говорил: она всегда имела пристрастие ко всяким важным персонам. Меня выставили отсюда четыре года назад. Так что директор фирмы и моя мамаша царствуют здесь одни.

Она взглянула в его лицо и по его смеху поняла, что он смутился, а сама она чувствовала себя все более и более уверенно. Прошла в другой конец комнаты, туда, где находились книжные полки и белого цвета телевизор, а также сервант со стеклянными фигурками. Все вокруг было такое легкое и светлое из стекла и хрома или натурального дерева, прямо как на фотографии в газете или журнале. Ей еще никогда не приходилось бывать в подобной гостиной. И она чувствовала себя здесь прямо как дома!

— Еще хочешь выпить? — спросил он. — Тут есть все, что душе угодно.

Как будто ей это и так не было ясно! Как будто она не догадывалась, что маленький шкафчик, вмонтированный в книжные секции, наверняка ломится от спиртного. Только дорогие сорта. Ведь все это было ей хорошо известно по газетам и журналам. Так должно было быть в той жизни, которой никто из ее близких и друзей не жил, но которую можно легко вообразить, в которую постепенно вживаешься, и она кажется реальней, подлинней, чем настоящая жизнь. Алиса прекрасно знала, что могла бы попросить шерри, сухое мартини, водку с тоником. Она может небрежно развалиться на диване, а он подойдет и поднесет ей бокал. Именно так бывает в той, настоящей жизни…

— Пожалуй, я выпью еще пива, — попросила она.

Он принес ей пива.

Она все никак не могла усидеть на одном месте, а прохаживалась медленно от стены к окну, с наслаждением ощущая гладкие кожаные подошвы новых сапог, которые скользили по огромному, раскинувшемуся по всему полу ковру. Роскошь уже успела стать для нее привычкой! Ведь каждый голливудский фильм, каждый ролик, рекламирующий шампунь, все эти печатающиеся в журнале любовные истории с продолжением, которыми она в течение многих лет насыщалась, подготовили ее к роскошной жизни. Эта жизнь всегда была где-то рядом с ее собственной жизнью, как зеркальное отражение ее собственной жизни, даже когда обыденность была совсем серой. И как только эта отдаленная перспектива грозила исчезнуть из-за одиночества, однообразия, ощущения бесприютности, она шла и покупала себе что-нибудь, шла на какую-нибудь соблазнительную распродажу, и вот снова жизнь, настоящая жизнь в счастье, благополучии и бесконечном комфорте, оказывалась где-то рядом. Она вновь как бы приближалась к ним, красивым и преуспевающим, у которых была насыщенная и вместе с тем спокойная и надежная жизнь, в которой нет огорчений и забот: молодые норвежцы, фотогеничные мужчины и женщины с отливающими солнечным светом волосами, с июньским взглядом и телами, как у настоящих спортсменов. В жизни она их обходила, хотя втайне и жаждала занять у них немного счастья, оказаться рядом с ними в своих мечтах о том самом настоящем подлинном существовании, которое было где-то совсем близко, стоило только протянуть руку.

И вот она, наконец, оказалась в этой реальности.

И сразу же ощутила себя как дома. В комнате, которая, казалось, сошла с картинки в последнем номере «Фемины». С бокалом в руке среди белого безоблачного дня. В обществе молодого человека, у которого темные вьющиеся волосы, приятная улыбка и такой плоский живот, что он мог бы рекламировать джинсы, а ее собственные джинсы так плотно облегали ее, что, казалось, трещали по швам с каждым сделанным ею шагом.

— Послушаем музыку?

Он подошел к проигрывателю высшего класса под пластмассовым куполом.

— Ну и знатная штука!

— Да брось ты это «знатная», «солидная». Из какой ты, собственно говоря, местности?

— Тебе это интересно? А ведь сам-то совсем ничего не рассказываешь о себе, например, почему ты можешь спокойно пользоваться этим домом, хотя говоришь, что он не твой?

Комната наполнилась музыкальным ритмом, доносящимся из скрытых стереоколонок. Ритмы «Битлз» мгновенно пронизывали, захватывали все тело.

— А что, собственно говоря, рассказывать?.. Я как-то связался с одним делом, а Директор взъелся и выставил меня.

— Неужто отец прямо так и выставил тебя?

— Он мне не отец. Он просто муж моей матери. Я ведь тебе уже говорил, она всегда была неравнодушна ко всяким шишкам…

Они стояли в метре друг от друга и покачивались в такт музыке, свет был мягкий и музыка была нежной, лирический репертуар «Битлов». Пока он говорил, ей вдруг показалось, что она уже видела это лицо в газете или журнале, хотя последовавшая ухмылка заставила ее забыть об этом. Но она почувствовала, как в ней поднялась волна нежности.

— У меня есть ключи от дома, и время от времени я появляюсь тут, чтобы поприветствовать мамашу с директором, и дать им понять, что я еще жив, вот так-то…

Постепенно они приблизились друг к другу. Он пересек столп яркого солнечного света, проникавшего в комнату через верхнее окошко, который и разделял их. Она видела перед собой его зубы, завитки вокруг шеи, картинку на майке, его бедра, которые интенсивно двигались в такт музыке так быстро и пружинисто, что расстояние между ними все сокращалось и сокращалось, пока они не стали единой потной ритмичной машиной. Она вспомнила, как крепко обнимали ее эти руки там, в примерочной, ведь это было совсем недавно…

В ней поднялась теплая волна, ей захотелось продолжения, и как можно скорее. Она увидела, что времени уже без двадцати три и самое позднее через полчаса ей нужно ехать обратно в город, чтобы успеть к Анне. Но в самом отдаленном уголке своего сознания она понимала, что никуда не успеет, потому что не собирается уходить отсюда и успевать куда бы то ни было. Ее «занесло», она понимала это и сдалась: настоящая жизнь была только здесь, вместе с этим парнем по имени Томми, вместе с этой музыкой.

— Ну, а где они сейчас?

Он обнимал ее, но не очень крепко, чтобы они могли двигаться в такт музыке. Он умел хорошо танцевать, она поняла это сразу, как только увидела его руку, отстукивающую ритм по рулю в кабине грузовика. Он обнимал ее только слегка, но ведь вскоре его объятия могли стать крепче и потому она поспешила спросить, не придет ли кто-нибудь вдруг, не помешает ли им, не застигнут ли их врасплох. Ах, этот детский страх, что придут родители, который всегда, вечно, сидел в ней.

— Кто они? Ах, они? Да они в Португалии. Надо уметь так, черт возьми, жить, чтобы иметь время и деньги, чтобы проводить лето в Алгаваре, Рождество на Канарских островах, а Пасху — на Мадейре. Тебе не жарко?

Она кивнула. Ее и впрямь прошиб пот, хотя, собственно, здесь было не так уж и жарко. Расстегнула три первые пуговички на блузке. Начала вытаскивать майку из его джинсов.

— А знаешь, что надумали эти старые канальи?

И вот блузка уже совсем расстегнута, его скомканная майка валяется на одеяле. Еще немного — и легче дышать, а потом обнаженные тела и движения. Ему стало жарко. Пот струился по углублению от ямки на шее до пупка. Она покачала головой, давая понять, что она не знает, что такое надумали старые канальи и какое это может иметь отношение к ним.

— Они купили лисий плед!

Она хмыкнула. Лисий плед, вот это да! Судя по его словам, это уж и впрямь — высший класс. Настоящая жизнь.

— Тебе приходилось когда-нибудь заниматься этим на лисьем пледе?

Скорее! Скорее! Она крепко обвила руками его плоский торс и ощутила, как его руки мнут ее тело сквозь грубую джинсовую материю, и уже это было так приятно. Все было приятно, потому что все происходило именно так, как и должно происходить.

Его рука нашла застежку на джинсах. Наконец! Она притянула его к себе, и вот они уже лежали на ковре, тяжело дыша, со стонами, звонкими жадными поцелуями. Музыка закончилась, и лисий плед был забыт. Здесь была только она: Алиса, Алиса, Алиса — и тот парень, который подвез ее на грузовике, накупил ей шмоток, угостил пивом и скоро сделает ее такой счастливой, такой счастливой, какой она еще не была никогда в жизни… если только будет не столь тороплив и еще немножко поласкает ее… сделает все так, как ей хочется…

7.

— У тебя этого давно ни с кем не было?

— Сто лет.

Она тяжело переводила дыхание, пытаясь улыбнуться ему ртом, полным ворсинок от ковра.

— Тебе было хорошо?

Она крепко притянула его к себе и слизнула пот с шейной ямки, чтобы успокоить его. Нельзя сказать, что все прошло так уж хорошо. Не совсем идеально. Но ведь было хорошо оттого, что он спросил об этом, и она тут же обвилась вокруг него, чтобы выразить свою благодарность. Ее даже радовало, что все прошло не идеально, ведь, если бы был полный экстаз, ей было бы уже нечего ждать в дальнейшем. Он поднялся, оделся и стал расхаживать по этому просторному дому. А она ощутила новое волнующее чувство, оттого, что он где-то рядом. Неудовлетворенность еще крепче привязывала их друг к другу, тело жило в ожидании следующего раза. Им было так хорошо, близость была такой глубокой!

Казалось, блаженство длилось целую вечность, хотя прошло всего несколько минут. Они даже не успели как следует раздеться. Алиса успела снять только один сапог и вытащить ногу только из одной штанины, она была слишком возбуждена, чтобы стесняться этого. И теперь это выглядело просто глупо, неприлично и неудобно. Ну и черт с ним. Она стащила с себя остатки одежды и выпрямилась. В подобных обстоятельствах самое естественное — быть обнаженной. В таком интерьере ощущаешь себя высокой, гибкой, хорошо сложенной. Приглушенный свет скрывал бледность еще не загорелого тела, а также веснушки и родинки на коже, ведь в этой подлинной жизни имелось бесчисленное множество средств по уходу за телом. Имелись специальные кремы, масла, которые придавали телу ровный, насыщенный коричневый оттенок, хотя человек ни минуты не лежал на солнце, гимнастические программы, которые делали бедра плоскими, а груди, напротив, большими, торчащими. В этой настоящей жизни эти красивые люди имели возможность уделить час-другой, чтобы найти себе нужные кремы и умастить ими тело, заниматься йогой, выбрать нужную диету, подобрать себе одежду нужных оттенков, совершенно не заботясь о цене. Чтобы быть красивой, надо иметь для этого свободное время. Сейчас у нее как раз и было такое время, когда она лежала, раскинувшись на ковре, и со страхом ожидала потока мыслей, который должен был вот-вот нахлынуть на нее: мысли об Анне, о том, что она здесь чересчур задержалась, что она проболталась целый день, так ничего и не купив из еды…

Но ничего подобного, эти мысли так и не приходили к ней на ум. Она просто лежала и обостренно ощущала свое тело: оно было такое красивое и приятное. Как это замечательно чувствовать удовлетворенность самой собой! И им! Его тело было таким гибким, тонким, почти худым. Слава богу, он не был жирным и тучным, как многие парни, несмотря на свою молодость. Она играла его пальцами. Она ткнулась носом в его шейную впадину. Ей понадобилось в туалет. Он лениво махнул в какую сторону идти, и она заметила, что он пристально смотрит ей вслед, но ее это не смущало. Так приятно было идти в приглушенном дневном свете обнаженной, ступая босыми ногами по роскошному ковру.

Ванная комната была отделана черной кафельной плиткой, блестели белые раковины со шкафчиком, над которым были полки со множеством разных баночек и стаканчиков и огромное зеркало. Она увидела биде, прямо как на картинке, неотъемлемую часть подлинной жизни, но она не знала, как им пользоваться, поэтому просто пописала в обычный унитаз и помылась над одной из раковин, точно так же, как она обычно все это делала дома. Вытираясь мягким пушистым полотенцем, она пристально наблюдала за всеми своими движениями в зеркале и осталась очень довольна собой.

Вот только прическа. Волосы не завитые и не прямые, не блондинка и не шатенка, длина — неопределенная, в общем, плохо выглядели, и она прямо-таки не знала, что с ними делать: то ли попробовать собрать их на затылке или зачесать за уши. Нужно сделать прическу. Ведь даже ее мать ходила в парикмахерскую, чтобы красить седину. Укол совести, который она ощутила при мысли о матери, вызвал ее раздражение, и она решила остаться еще немножко у зеркала, чтобы полюбоваться собой. Видела бы мать ее сейчас. «И это ты, Алиса, которая так похожа на меня!» Ну, нет уж, извините! Хотя волосы она, кажется, унаследовала. Что же касается мелочного здравомыслия и полного отсутствия воображения, тут уж увольте! Хотя они частенько просиживали вместе вечерами по пятницам и субботам, попивая кофе с печеньем. В сущности, мать переносила свое одиночество достаточно хорошо, гораздо лучше Алисы. Она за короткий срок вполне приспособилась к городскому существованию, всего за восемь лет, причем последние пять из них уже будучи вдовой. Но это не давало ей никакого права сидеть и пялиться на телевизионных ведущих и попутно «пасти» Алису неделю за неделей. Ну, нет уж, дудки!

Она торопливо схватила с полки крохотный флакончик и вобрала в себя запах: дорогие духи! Интересно, что делает дорогую парфюмерию именно такой, какая она есть. Обычная, дешевая, с резким запахом парфюмерия, доступная Алисе, не идет ни в какое сравнение. По капельке за каждое ухо и на каждое запястье, и ты совершенно преображаешься. Такой аромат превращает обыкновенную девушку в сказочную принцессу. В ее воображении сказочные принцессы всегда бывали более ярко очерченными, нежели принцы. Какая она красивая! Она настолько цветет молодостью и красотой, насколько ее мать седеет и увядает. Видела бы она ее сейчас! Стоящей совершенно обнаженной в незнакомой чужой ванной комнате посреди бела дня, когда надо бы со всех ног бежать на автобус, в детский сад, домой, где ее ждет вчерашняя невымытая посуда.

Ну, нет, она не позволит этой сказке исчезнуть. Алиса приняла решение.

— Где телефон? — спросила она его, продолжая стоять на ковре все еще обнаженной, нежась до самых кончиков пальцев в солнечных лучах.

— Один аппарат в прихожей и один в спальне. Вон там…

Она выбрала тот, который был в спальне. Звонок из спальни — это так естественно в подобной ситуации. Собственно говоря, мать часто забирала Анну из детского сада и приводила домой, когда Алиса работала сверхурочно. Теперь надо только найти подходящий предлог и не говорить по телефону пьяным голосом, а разговаривать так, чтобы мать не догадалась, что Алиса навеселе. Впрочем, в данный момент такой опасности не было. Алиса чувствовала себя трезвой, как стеклышко, и настроена была решительно.

После звонка ее охватило смущение. Голос матери, казалось, как бы взывал о том, что пора одуматься, закончить это приключение и вернуться домой. Хотя, конечно же, ей и в голову не могло прийти, что дочь звонит ей из роскошной золотисто-белой спальни особняка в Аскере.

Но это продолжалось только одно мгновение, до того, как она открыла один из одежных шкафов: какое невероятное количество нарядов. И, хотя сразу же было ясно, что все это принадлежит женщине в возрасте ее матери, у Алисы перехватило дыхание при виде всех этих дорогих и шикарных вещей. Как хочется взять что-нибудь и примерить на себя… Она выбрала тонкий, шелковистый утренний халат, запахнула его, плотно завязала поясом и вышла к нему. Ведь так и должно быть в таком доме: в жаркий летний полдень ходить либо совершенно обнаженной, либо в чем-то настолько легком и совершенно прозрачном. Вот бы взглянуть на себя со стороны. Она, похожая на сказочную принцессу, появилась на пороге гостиной.

— Мне не нужно уезжать отсюда немедленно. Анну заберут из детского сада.

— Отлично!

Он подошел к серванту и поставил на место стакан.

— Я вижу, наш небольшой отдых становится легальным.

Он улыбнулся, вновь искушая ее, притянул к себе и стал ласкать. Она же совершенно перестала думать о том, что там у него на уме. Что ему от нее нужно. Почему он выбрал ее. Потому что каким-то удивительным образом все происходило так, как должно было бы происходить, как ей хотелось, с того самого мгновенья, когда в кабине грузовика он поставил кассету с Родом Стюартом, и с тех пор они вместе плывут и плывут…

— Выпить хочешь?

— Нет, спасибо.

Она почувствовала, что пива уже хватит, а не то вывернет наизнанку. Это ни к чему. Ей так хотелось оставаться на высоте:

— Пожалуй, глоточек виски…

Виски. В высшем обществе это напиток номер один для утоления жажды. Виски, которое она совсем не любила.

Он подошел к ней с рюмкой. Она не могла отвести взгляда от нижней части его тела: член и мошонка мирно свисали, сморщенные и спокойные, и, тем не менее, казались невероятно привлекательными. «Как какой-то спелый и мягкий фрукт, который приятно мять в руках», — пронеслось у нее в голове. И тут же ее мысли переключились на другое. Она с удивлением ощутила их неожиданный поворот: Харальд Хамре был такой же скудный в теле и убогий в сексе, как и во всем остальном. Она так и не смогла приспособиться к нему, пока окончательно не вычеркнула его из своей жизни. И если, бывало, она и начинала мечтать обо всем этом, то уж во всяком случае никогда не мечтала о нем.

Но тело этого парня — это было уже совсем иное. Она чувствовала, что она уже стала его познавать и привыкать. Они испытали такую полную, глубокую близость. Она не могла отвести взгляда от этого фрукта. Этой прекрасной мужской плоти, которая покачиваясь, свисала с дерева, приближаясь к ней. Когда она рассмотрела его, она поняла, почему никогда раньше не чувствовала себя удовлетворенной, даже рядом с мужчиной, который только что лежал на ней и изо всех сил старался удовлетворить ее. Ей всегда хотелось еще. Особенно сейчас, с ним…

Она запрокинула голову и залпом выпила содержимое рюмки. И тут же зафыркала, закашлялась, утирая слезы, со смехом и проклятьями.

— Ну, что ты, — сказал он, обнимая ее, — зачем же так спешить?

Она кивнула с зажмуренными глазами.

— Еще хочешь?

— Нет.

Она энергично замотала головой, пытаясь окончательно откашляться.

— Вообще-то я не переношу виски.

— Тогда, может быть, сигаретку?

— Спасибо, я не курю.

— Я имею в виду особенную сигаретку. Не бойся. Тебе нечего опасаться, по крайней мере, здесь.

У нее расширились зрачки. Она заморгала. «Сигаретку», «не бойся», «здесь нечего бояться…» Наркотики. О, Боже! На что он пытается ее подбить?

— Всего-навсего старый добрый гашиш, — объяснил он ей с улыбкой. Из Марокко. Настоящий. Настоящее верблюжье дерьмо. Высший класс. Если есть желание полетать…

Дело начало принимать серьезный оборот. Где-то внутри нее вновь зазвучали сигналы тревоги. Наркотики — это нечто совершенно конкретное, абсолютное, здесь не может быть никакого выбора, эта граница, которую никогда не следует пересекать. Это совершенно ясно. Но он стоит тут рядом и улыбается так спокойно и ободряюще, и это тоже очевидный факт. К тому же еще секунду назад, когда она сидела на диване, продолжая кашлять, он постучал ей по спине, помогая откашляться, и так выразительно провел рукой по спине и ягодицам, что в ней вновь вспыхнуло желание. И она прекрасно отдавала себе отчет в этом.

— Ведь тебе еще не доводилось такое пробовать? Ясное дело, нет.

Он сказал это только для того, чтобы подзадорить ее, а потом соблазнить.

— Тебе нечего опасаться. Ну, да, сколькие погибли, послушав подобные заверения.

— Да, это приносит организму гораздо меньше вреда, чем алкоголь, так утверждают ученые.

— Ха! Посмотрела бы она на подобного ученого…

— Послушай, — сказал он серьезно. — Я ведь сам порой балуюсь подобными штучками — не так уж и часто и небольшими дозами, просто время от времени… когда мне хочется полетать. И мне это не принесло никакого вреда. Это то же самое, что слегка опьянеть, но только чувствуешь опьянение не в голове, а как бы в теле. Чувствуешь какую-то удивительную легкость, если повезет, то еще сможешь почувствовать потрясающее сексуальное возбуждение…

Она тоже хочет лететь, как на крыльях. Ну, почему бы ей не попробовать всего один разочек? Хотя тоненький голосок здравого смысла у нее в мозгу отметил, что парень-то, отнюдь, не ангел, успел кое во что вляпаться в жизни: автомобильный ковбой, магазинный вор, лихач, к тому же еще и любитель гашиша. И в то же время что-то внушало ей бесконечное доверие к нему. Она чувствовала, что он понимает ее, понимает, как чертовски она устала от всего на свете, насколько одинокой и вымотанной она ощущала себя. И, самое удивительное, она ощущала, что тоже понимает его, его характер, ту горечь, которая пряталась за его бесшабашным, жизнерадостным тоном. К тому же он был такой страстный и такой нежный одновременно, особенно сейчас, когда она ощущала его прикосновения сквозь легкую материю утреннего халата. Ее бросило в жар, и она задрожала.

— Неужели ты думаешь, мне бы хотелось, чтобы ты превратилась в какую-нибудь старую развалину, разве я могу желать такого той, которую я, наконец, нашел?

Нет, конечно же, ничего подобного она не думала, и разум подсказывал ей, что от одной сигаретки не окочуришься, она читала, как это бывает, к тому же она ведь не какая-нибудь наивная школьница. И вновь завертелся, закружился Би Джиз с его соблазнительной улыбкой на обложке пластинки и срывающимся голосом, в равной степени похожим и на мужской, и на женский. А Томми уже опустился на колени перед журнальным столиком со столешницей из блестящего стекла, ее обрамление, так же как и ножки, были сделаны из матового отполированного металла. Он склеил две сигаретные бумажки и скрутил замечательные толстенькие самокрутки, которые он помял с концов и зажег. Энергично затянувшись, он откинул голову назад и старался как можно глубже вдохнуть ядовитый дым в легкие.

— Слушай музыку, — сказал он, закрывая глаза и протягивая ей самокрутку. — Нет ничего лучше, чем слушать музыку, когда куришь.

Они сидели на полу, в метре друг от друга, каждый прижимался спиной к мягкому креслу. Она взяла сигарету в рот. Ей доводилось курить раньше, когда она была моложе. Она бросила это дело, когда была беременной Анной и береглась во всех отношениях. А потом Харальд убедил ее, насколько это выгодно — не курить, хотя сам-то курил трубку.

Она сделала затяжку.

Ощутила сладковатый пряный вкус, напоминающий что-то цветочное. Вкус был вполне приятный. Она пыталась задержать дым в себе, так же, как это сделал он, но закашлялась. Он протянул руку, взял сигарету, затянулся и снова передал ей. Она с интересом ждала, когда начнет ощущать что-нибудь, потому что пока она ничего не чувствовала. Может быть, она была особенно стойкой в отношении наркотиков, — подумала она с гордостью, с облегчением захохотала и начала следить за облаком дыма, там, где оно, клубясь, поднималось вверх, образуя вытянутую, удивительно красивую фигуру в столбе света, который начинал приобретать расплывчатые очертания приближающегося вечера. Окружающий мир стал совершенно иным.

8.

Теперь был его черед.

Она думала о том, что не так уж много он сказал ей в течение дня. Довольствовался тем, что улыбался или комментировал ее поступки, говорил ей такие вещи, которые ее смущали и заставляли чувствовать неуверенность. Хотя она осознавала, что все это игра, парни часто ведут себя именно так, говорят только о пустяках, не хотят открывать себя. Приходится все угадывать самой, расшифровывать сигналы, которые они посылали. Его сигналы были достаточно очевидны: она ему нравилась. Она зажгла его. То, что он поддразнивал ее, заставляя ощущать себя такой неуклюжей все это время, прямо-таки кричало о том, насколько он увлечен ею. Ведь он хотел бы плыть именно с ней, а не с кем-нибудь другим! Не зря же он включил ту музыку тогда в машине. Слова были не нужны. Теперь, когда они раскинулись на мягком ковре и наблюдали за тонкими струйками дыма, которые сплетались между собой, образуя удивительные очертания, прекрасные и неуловимые, продолжая парить и клубиться, клубиться…

Вдруг он заговорил. Он парил в облаках дыма. Слушая его, она парила среди этих же облаков, хотя и сознавая себя, пытаясь понять, находится ли она внутри самой себя или уже за пределами своего тела. После нескольких затяжек у него развязался язык. Она сосредоточилась на ощущениях своего тела, волна пробегала по пальцам рук, потом вплоть до кончиков пальцев, не касаясь губ, живота, приятно пульсировала на каждом сантиметре кожи. Теперь уже все части тела при малейшем движении трепетали в чувственном экстазе. «Опьянение тела», — сказал он тогда, теперь она знала, что это означает. Голова была такой легкой, что казалось, отделилась от тела и могла парить среди этого ароматного дыма и смотреть сверху на них обоих, лежащих внизу.

Он стал рассказывать о своей матери, и по его голосу она поняла, что он был маленьким мальчиком, который хныкал и капризничал, требуя внимания к себе. Этот детский тон легко было различить в его обычном голосе, который доносился до нее сквозь завесу ароматного дыма.

— После ухода отца она снова быстро вышла замуж. Тут же подцепила директора фирмы, где работала секретаршей. Мне было тринадцать, и я держал сторону отца, но что толку, у него в жизни ничего не ладилось, и я был вынужден оставаться с матерью. Потом переехали сюда, мать прямо-таки преобразилась, за неделю из конторской служащей превратилась в важную даму. Единственной ложкой дегтя в этой ее новой жизни был я, который «не смог», по выражению учителей, «приспособиться к новым условиям». А это означало, что меня вышибли из новой школы, и я, что называется, пошел вразнос. Стал главарем шайки, у меня уже был опыт, я ведь вырос как уличный мальчишка, «дитя каменных джунглей своего родного Сагена…» Ха-ха-ха. Все шло не так уж плохо, друзей было много, время проводили классно. Ясное дело, что с оценками и успеваемостью стало не очень, но это только мамашу беспокоило. Директор на все смотрел сквозь пальцы… Но потом у нас в школе было баловство с гашишем, и я, естественно, оказался замешанным, и после этого — тю-тю — выперли меня из гимназии… И отсюда тоже — тю-тю… Ха-ха-ха-ха. Вдруг Директор, видите ли, стал замечать окурки от моих сигареток в каждом углу дома. Мне уже исполнилось семнадцать, и я смог так ему ответить, что он это на всю жизнь запомнил. После этого мне пришлось пойти работать и снимать комнату в городе.

Он полусидел, обняв колени и прижавшись к ним лицом. Хотя она не была рядом с ним, ей казалось, что ее нежные руки целиком обнимают его согнутую фигуру. Чувственная аура, которая охватила ее тело, была такого диапазона, что делала объятия на расстоянии вполне возможными. Эта чувственность не признавала границ тела. Казалось, что она становится все больше и больше, а он все меньше и меньше. Наконец, она уже могла взять его и держать на руках, как маленького котенка. Раньше она никогда не замечала в себе подобных чувств по отношению к мужчине: обладать им целиком — шеей, плечами, углублением позвоночника, небольшими плоскими ягодицами, коленями, волосами на ногах. Это не было похоже на обычное желание, это было нечто гораздо большее, чем желание лечь с ним в постель, она хотела, чтобы он принадлежал ей весь целиком: от головы, предплечий, бедер и так до кончиков пальцев на ногах!

Она лежала неподвижно, в то же время ощущая соприкосновение со всем его худощавым мальчишеским телом, настолько сильное и полное, что никакая часть его тела не могла быть важнее другой. Она вбирала его в себя всеми своими чувствами, в то время как ее состояние дремотного погружения в себя не давало ей возможности приблизиться к нему. Она лежала полностью поглощенная чувством блаженства, охватившим ее. Она только созерцала и наслаждалась…

— Я всегда держал сторону отца, — говорил он, затягиваясь и пуская струю дыма в сияющее пространство, которое сказочным шатром раскинулось над ними. — Я был на стороне отца, когда он ушел: я понимал, что он не может переносить мамашу дольше, весь этот ее базар. Ясное дело, я был на его стороне: ведь кто угодно стал бы прикладываться к бутылке, когда дома постоянно скандалы. Своим друзьям я сказал, что отец ушел в плавание, на самом же деле его определили в одно лечебное заведение, на ферму для исправления алкоголиков, в одной деревне, далеко отсюда. Там он и повесился в сарае. Вот так. Я и тогда был на его стороне, ведь он нашел выход как полностью выбраться из всего этого дерьма. Я фактически восхищался им за то, что он смог решиться на такое. Даже завидовал. На такой мужественный поступок я не способен. Я тоже пробыл здесь не так долго… Я знал, черт возьми…

Наконец она смогла двигаться, подползла к нему и прислонилась к нему головой, испытывая к нему бесконечную теплоту и сочувствие в связи с той грустной историей, которую она только что услышала. Ее тело переполняло желание быть с ним, быть близкой ему всеми возможными способами одновременно. Они катались по полу, оказываясь попеременно один на другом. Она заливалась смехом, пытаясь схватить самую важную часть его тела, то, к чему она так давно стремилась, одновременно ощущая его острые ногти, когда он хватал ее за разные места, пока, наконец, не схватил ее запястье и крепко-крепко сжал. Сжал сильно. Слишком сильно. Она с трудом пыталась заглянуть ему в глаза на этой ужасной физиономии, которая оказалась вдруг вплотную с ее лицом, и напрягла слух, пытаясь различить слова, которые он оглушительно хрипел ей прямо в лицо:

— Ну, что, ты уже на небесах? Быстро пошло?

Она только хмыкнула. Что на это можно было ответить? Она пробормотала: «Come to me my melancholy baby», — пытаясь прижаться к нему, но он с силой отстранил ее, приблизил к ней лицо и посмотрел прямо в глаза:

— Ну, что, хорошо тебе? Тебе нравится здесь? Ты не против, если мы с тобой проделаем тут один номер прямо на дорогом ковре Директора? Ты не против, если мы с тобой прямо на ковре?

Он отпихнул ее от себя. Она даже не почувствовала падения. До нее дошло, что он почему-то сердится, но не могла понять, почему. Она увидела, как яростным пинком он поддал стул. Падающий стул увлек за собой торшер. Теперь он лежал на полу, а его широкий белый абажур катался из стороны в сторону. Что выделывает. Вот дает. Все стало вдруг таким забавным. Особенно то, как он бегал по комнате и с размаху крушил все вокруг, в том числе и подвернувшуюся ему под руку пальму в кадке, повсюду летали, шелестя страницами, книги и газеты, которые он смахивал с полок…

Она встала на четвереньки, ее тоже заразила его комическая ярость. Ей тоже хочется в этом участвовать! Ближе всего к ней был сервант. Три блестящих стакана, вставленных один в другой, упали на пол, как только она рванула дверцу. Стаканы так и сверкали чистотой. У нее в доме стеклянные предметы никогда не были такими сверкающими, как бы она их ни мыла, интересно, почему? Она схватила один стакан и швырнула его об массивный камин. Звон разбитого стекла возбудил ее. Она швырнула второй стакан, и тут ей попалась на глаза фотография в рамке на каминной полке: эту еще интересней бросить! Эти чертовы сверкающие стаканы с матовым рисунком! Эти чертовы безделушки на каминной полке. А у нее ведь нет ни камина, ни каминной полки, а почему, собственно говоря, у нее нет ни камина, ни каминной полки? Она швырнула третий стакан. Потом запустила руки в бар, заполненный разными бутылками, как обычными, так и фирменными пузатыми с коньяком. Виски и коньяк. Каждая бутылка крон по двести. Она жадно сорвала несколько пробок, попыталась отхлебнуть из одной бутылки, но тут же закашлялась и выплюнула содержимое: какой отвратительный вкус. Сладкая жизнь встала поперек горла и готова была задушить ее. Спиртное разлилось по ковру темными пахучими лужицами. Запах был тошнотворный.

Ее внимание привлекла маленькая настольная лампа, стоявшая на столике у дивана. Очень изящная лампа с фарфоровым основанием в виде скульптурной группы: женщина сидела, положив голову на колени молодому человеку, а тот играл на гитаре. Вот она, настоящая сладкая жизнь!

И тут ее охватила ярость от сознания, что эта лампа принадлежит не ей. А ведь эти фигурки изображали ее жизнь, вернее, давнюю ее мечту. Она смела лампу со стола, так что та покатилась по ковру. Абажур упал, она бросилась, чтобы подхватить его, но споткнулась и упала носом прямо в груду книг, газет, журналов, альбомов, которые он смахнул с книжных полок и разбросал по комнате. Мгновенно были забыты всякие там лампы и абажуры — ведь здесь перед ней была сама жизнь, распахнутая и раскрытая в шикарных цветных фотографиях приглушенных тонов, помещенных в толстых альбомах. Она просто обалдела ото всей этой красоты. Перед глазами плыл туман, но в то же время все зрительные ощущения обострились. Она пожирала глазами все эти удивительные детали: загорелая полуобнаженная женщина сидела на краю бассейна и тянула через соломинку какой-то напиток. Солнечный свет как бы сконцентрировался у нее в бокале. На пупке как бриллианты сверкали капли воды, гибкая загорелая спина не была обезображена светлыми полосками — очертаниями бретелек бюстгальтера — и даже слипшиеся мокрые волосы лежали так, что невольно подчеркивали изысканную форму ее головы. Алиса застонала от ощущения счастья и возбуждения и попыталась еще глубже зарыться в стопку книг и журналов.

И тут она почувствовала, что он лежит на ней, тесно прижимаясь, грубо, почти угрожающе, и, хотя в этот момент она была целиком погружена в сказочный мир этих картинок и совершенно не хотела покидать его, она все же поняла, что ему нужно от нее.

— Что ты там нашла?

— Уйди. Мне больно… — прохрипела она, не отрываясь от картинок.

Он с такой силой прижал ее тело к полу, заведя ее руки за спину, что она так и осталась лежать, уткнувшись носом в груду картинок, почти не в состоянии пошевелиться.

— Ну-ка, — выдохнул он, не обращая ни малейшего внимания на ее протест, вытянул руку и пошарил по полу:

— Ну-ка, что тут за картинки?

— Оставь!

— Заткнись!

Он был такой сильный и так ловко одной рукой отвел ее руки назад и держал их прижатыми к спине. Она не хотела. Именно сейчас она не хотела. Она была в мире красивых картинок. Сейчас это было невыносимо.

— Томас! Не трогай меня! Ой, прошу тебя, пожалуйста, отпусти, отпусти, отпусти меня! Отпусти!

Она пыталась барабанить каблуками по его спине, но бесполезно: он уже вошел в нее и так принялся за дело, что внутри она ощутила острую обжигающую боль. Она всхлипывала, стонала и боялась потерять сознание, зарывшись лицом в гору альбомов и уткнувшись носом прямо в фотографию шикарной женщины в боа из перьев, сидящей за роялем с бокалом шампанского в руке и смотрящую томным взглядом на итальянского концертмейстера.

— Это было так ужасно! — смогла простонать она наконец. — Это было настолько ужасно, Томас…

— Сейчас день или ночь?

Потом она лежала у него на плече. Он совсем переменился. Стал снова милым. Жалел ее. Она видела, что он раскаивается. Это сгладило самое неприятное. Но не до конца.

Открыв глаза, она снова ощутила отвращение ко всему, тошноту и головную боль. Причину этого состояния Алиса увидела в своей неприязни к дому. Не могла она больше здесь оставаться.

— Давай уедем отсюда! — прошептала она. — Двинем немедленно из этого места. Прямо сейчас!

— Ладно, — отозвался он. — Давай сейчас же уедем отсюда. Одевайся и поехали!

CAMPING